Как только Ирина приступила к иллюстрациям, она сразу перестала завидовать Рэмси, который весело проводит время в баре, и прекратила нервничать, что рядом с ним много женщин. Она подумала, что если он любит ее, то не будет расстегивать штаны каждый раз при виде очередной красотки; кроме того, она нутром чувствовала, что в этом вопросе ее мать ошибалась. Теперь ее не беспокоило и то, что в доме многого не хватает для налаженной жизни. Она часто работала допоздна и с раздражением отвлекалась даже на то, чтобы сделать себе бутерброд. Она стала меньше пить, а курить почти совсем перестала.
Все предыдущие работы Ирины были тонкой игрой с цветом, плавными переходами от одного к другому, представляли собой смешение красок и по-рембрандтовски роскошную палитру оттенков — это требовало огромного терпения и времени, отчего «поспешно» выполненные работы выглядели незаконченными. Новые рисунки были совсем другими, их можно было назвать какими угодно, но не легкомысленными. В них появились четкие линии и смелый контраст. Объекты не вписывались в рамки, но уверенно отстаивали право на существование, блестящие красные шары на ярком зеленом поле. Поскольку сама история была посвящена не профессиональным успехам Мартина, а личностной драме, она отказалась от изображения людей; родителей не было на странице, но на зеленом ковре были отчетливо видны их вытянутые, словно два кия, тени. Отсутствие людей и четкие линии — шары, кии, борта стола и треугольник — говорило о том, что Ирина создала иллюстрации в духе русского конструктивизма, кубизма и абстрактного экспрессионизма, а для передачи движения объектов, которые она собиралась столкнуть, добавила немного футуризма. Что же касается материалов, то ей подходили и мел, и уголь, и карандаш, с их помощью она смогла добиться нужного эффекта, иногда, чтобы линия была особенно четкой, она лезвием вырезала кусок глянцевой бумаги из журнала «Снукер сиин».
Для оформления истории космонавта она сохранила прежнюю манеру. Планеты походили на разбросанные по полю бильярдные шары, созвездия напоминали скопления шаров в одном углу стола. Даже домашняя работа Мартина по геометрии была словно схематическим изображением комбинации из «Снукер сиин». Но на настоящем турнире с участием Рэмси она не побывала до конца сезона — даже пропустила чемпионат мира — любимое дело захватило ее сильнее, чем когда-либо в жизни. Так было всегда: стоило взять в руки карандаш, и она не принадлежала себе. Ирина решила сохранить новый проект втайне от Рэмси. Когда он приехал домой в перерыве между турнирами, ему было строго-настрого запрещено появляться в студии на последнем этаже, ее раздражали его бесконечные стуки в дверь. Одним словом, Рэмси действовал ей на нервы.
Он одолевал ее жалобами на желудочно-кишечные проблемы. Это та неприятность, о которой вы узнаете, только пожив с мужчиной. Рэмси проводил по часу, закрывшись в туалете, иногда по три-четыре раза в день; что за тайны скрывались за этой дверью, Ирина предпочитала не знать. Проблемы в этой сфере были только началом. У него обнаружился тендинит мышц левой руки, боли в позвоночнике и почках — или желчном пузыре? — которые она приняла за колику.
К ее огромному неудовольствию, когда работа над иллюстрациями пошла как по маслу, Рэмси в марте отменил поездку в Азию из-за насморка. Можно подумать, его свалила с ног бубонная чума. Лежа в постели и потягивая горячий пунш, Рэмси убеждал ее, что, скорее всего, это не «банальная» простуда, а пневмония или «болезнь легионеров». Поскольку все симптомы свелись к насморку и сухому надрывному кашлю, Ирина высказала предположение, что это следствие злоупотребления «Голуазом».
Ирина, по обыкновению, прилежно исполняла роль сиделки, приносила чай, пунш, носовые платки и тосты. Но Рэмси оказался требовательным пациентом, и его желание получить сострадание сполна она удовлетворяла с большим трудом, возможно, это давалось бы ей легче, прояви он хоть какую-то долю стойкости. В результате она заразилась от Рэмси, но целый день оставалась на ногах, надеясь подать ему нужный пример, однако Рэмси лишь заявил, что его болезнь более серьезная и ей необходимо бросить все силы на «борьбу с заразой».
К счастью, одна часть болезненно-вялого тела Рэмси оставалась, как всегда, крепкой. Разобщенность сохранялась лишь до очередного приступа сексуального голода, удовлетворение которого было прекрасным лекарством от скуки и уныния. Огонь, разожженный в ее крови Рэмси, помогал и в студии, заряжая энергией планеты и звезды. Если бы кому-то пришло в голову задуматься о его происхождении, ее арестовали бы за распространение порнографии среди детей.
Благополучно справившись с простудой, Рэмси отправился на очередной турнир и звонил домой каждый вечер. Порой их разговоры были очень смешными. Ирина была уверена, что он ревнует ее к бумаге, но оказалось, причина в Лоренсе. Ирина много месяцев подряд вырывалась из дома, чтобы встретиться с Рэмси, верно? Она лгала Лоренсу, так? Ее моральное падение было очевидным. Так вот, Рэмси был уверен, что во время его отсутствия она видится с Лоренсом.
И это было правдой.
У них не было свиданий, он просто вместе пили кофе. Для них обоих поставить под угрозу теплоту отношений после апокалипсиса было все равно что выбросить облигации, хранившиеся в семье десятилетие. Кроме того, им было приятно общаться, когда все самое плохое уже осталось позади. Довольно часто они сидели с Лоренсом в кафе недалеко от «Блю скай» за чашечкой капучино, и порой ей казалось, что они никогда не расставались. Он продолжал рассказывать ей о Косове, словно только что вернулся. Единственный раз их встреча прошла не вполне гладко, когда Лоренс язвительно произнес, что не должен был узнавать о том, что она вышла замуж, из телевизионного интервью Клайва Эвертона.
Ее благодарность за то, что казалось предварительным прощением — о чем свидетельствовала готовность встретиться вновь, — была безграничной. Она совершила, с ее точки зрения, худшее, что можно было сделать мужчине, а он все еще сидит напротив нее, интересуется ее работой и даже жизнью того негодяя, ради которого она его бросила. Лояльность Лоренса к заблудшим душам была такой, какой должен обладать отец, но так почему-то не бывает.
Когда они впервые встретились как «бывшие», он продолжал смотреть не прямо на нее, а чуть в сторону, позволяя ей наблюдать за ним с изумлением. В такие моменты Ирина была уверена, что Лоренс прекрасный человек. Она размышляла о том, что ей повезло быть с ним знакомой, быть им любимой и, вероятно, по глупости пришлось потерять то, чем дорожила бы любая другая женщина.
За этот период она приобрела одну привычку, которую не раскрыла мужу, но с Лоренсом она не была связана. В выходные дни, когда Лоренс точно должен был работать, она отправлялась пешком на юг. Осторожно, поскольку у нее до сих пор были ключи (возможно, так случилось лишь потому, что ему было неловко попросить ее их отдать), она входила в дом на Тринити-стрит и пробиралась в квартиру. Поскольку в квартире ничего не изменилось, Ирина убеждала себя, что вовсе не шпионит, что причина ее появления здесь вовсе не в этом. Она не просматривала его корреспонденцию и не открывала ноутбук. Она стояла несколько минут в гостиной, затем проходила через коридор в кухню и смотрела на ряды баночек со специями, касалась репродукций Миро и Ротко и удивлялась тому, что диорама прошедшей жизни осталась неизменной и позволяла на несколько минут вернуться в прошлое. Однажды она решилась опуститься в свое кресло цвета ржавчины, посмотрела на сшитые ей шторы и полистала «Дейли телеграф», аккуратно положив его на то же самое место на мраморном столике. Уходя, она расправила вмятины на кресле, и, судя по тому, что Лоренс никогда не спрашивал об этом, ее визиты оставались незамеченными.
Тайные вылазки ее забавляли. На Виктория-парк-Роуд ее окружали плакаты и афиши матчей по снукеру, призы за игру в снукер и журналы о снукере. Приезжая в Боро, Ирина искала встречи не с Лоренсом, а с самой собой.
Между тем Ирина до сих пор не разговаривала с матерью. Положение настолько укрепилось, и невозможно было представить, чтобы могло изменить ситуацию. Технически молчание не занимало времени, но она с удивлением обнаружила, каким опустошающим оно может быть. Они с матерью не разговаривали, но это требовало столько энергии, что Ирина потеряла сон. Ворочаясь в постели, она думала о том, что в следующий раз, видимо, увидит мать только в гробу. Но единственным способом наладить отношения с этой женщиной было принять ее жестокую оценку Рэмси.
К счастью, у нее была возможность следить за жизнью семьи через Татьяну, наслаждавшуюся своей ролью тайного осведомителя. Ирина рассказывала о профессиональных успехах Рэмси и хвалила его за верность и преданность. Татьяна работала на обе стороны, и нельзя быть уверенной, что бутылка с письмом и сургучной пробкой не всплывет где-то у берегов Бруклина. Ирина пыталась вычеркнуть мать из памяти, но образ ее возникал в голове вновь и вновь, как ненавистное властям граффити, появляющееся на следующий день после того, как краску смоют. Таким образом, Ирина столкнулась со сводящей с ума проблемой кровного родства. О, вы не обязаны любить друг друга; более того, вам разрешено поливать друг друга грязью. Но единственное, что никогда не будет в вашей власти, — это понизить значимость одного из членов семьи.
