— Ну и сравнил. Мне смешно, ведь Фанни… Откровенно говоря, она всегда не слишком-то мне правилась, твоя Фанни. Может, теперь, когда ты мне все объяснил, она нравится мне чуточку больше. Ты объяснил мне хотя бы это. Но все остальное нет. Я с тобой не согласна. По крайней мере, в отношении себя. То, что устраивает тебя, может быть, не устраивает меня. Во всяком случае, сейчас. Я не говорю, что я права, возможно, я еще ничего не решила, но это мое право, разве нет? Как у них было свое…
Она показала в сторону замка.
— Но помилуй, — отчаявшись убедить ее, воскликнул Клод, — ты все сама видела… полностью доказано…
— Что отец был кем-то вроде гангстера? В этом тем не менее никто не уверен. И потом, как бы там ни было, в том, что он проповедовал, может, заключалось нечто истинное. Пусть даже он использовал в своих целях людей и обделывал свои делишки. И понимаешь, пусть Дикки не был хорошим певцом, пусть он бросился с балкона, потому что накурился наркотиков, остаются слова, которые он сказал нам в тот вечер, и я их не забуду всю жизнь.
— Но разве доказано, что он выбросился с балкона? Как это случилось?
— Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем, — задумчиво ответила Полина. — Слишком много всего произошло здесь… — Она сделала какой-то неопределенный жест. — Во-первых, это дело шпиков. А во-вторых, неважно.
— Почему?
— Неважно. Все мы ищем сами не знаем чего, и Дикки сказал нам, что мы правы в своих поисках. Ты это отрицаешь. А я предпочитаю искать. Время у меня еще есть… Пошли. Я возьму вещи, и, пожалуйста, подбрось меня до национального шоссе.
— Но мы же с тобой ни о чем не поговорили! И куда же ты собралась?
Она подошла к опушке сосновой рощи и подняла свой уже сложенный рюкзак. Он шел следом, уверенный, что на его стороне рассудительность, мудрость, хотя побежденным оказался именно он.
— Я слышала от «детей» об одной общине возле Антрэг; они разводят пчел, да. По-моему, они протестанты, но это значения не имеет. Я хочу взглянуть, как там все организовано, послушать, о чем они толкуют… Потом начнется уборка винограда, там всегда можно найти временную работу. И когда путешествуешь автостопом, встречаешь разных людей, они тоже предлагают работу…
— И к чему все это тебе? (Вот он и заговорил, как Фанни…)
Она покачала головой, словно говоря ему «ты неисправим», прилаживая рюкзак на свою худую спину.
— Где твоя машина? И Анна-Мари?
Тут к ним подбежала толстуха.
— Я еще побуду тут. Сегодня вечером я уезжаю с Фредди…
— Ах вот что! Отлично. Чао. Потопали, Клокло.
— Пожалуйста, не называй меня так.
— Верно, это глупо.
В таком тоне они говорили месяц назад, вернее — век назад. Машина стояла перед замком, теперь, когда больше никто не охранял въезд в парк, это место можно было принять за паркинг.
— Бедняга Джо! Славный он был малый, — вздохнула Полина. — Знаешь, он имел судимость. Стоит лишь мне найти ухажера, как он оказывается уголовником. Ну, ладно! Прощай, замок!
Она села в машину. Он запустил мотор. Что сказать? Но что же сказать, черт побери?
— Если хочешь, я подвезу тебя до Каора. Время у меня есть…
— Нет. Я думаю, мне нужно немного побыть одной. Или с незнакомыми людьми. Я рассчитываю вернуться к рождеству. Я напишу тебе. Честно, напишу. Только ты не обращай внимания на мои каракули.
— Нет, не буду. Полина, я не понимаю…
— Я тоже, — сказала она, словно успокаивая его. — Хотя, может быть, есть средство понять… есть самый лучший способ…
— Способ чего?
Она рассмеялась, хотя на ее ресницах все еще блестело несколько запоздалых слезинок.
— Способ жить, вот что. А может, знаешь, его и нет.
Он не находил в себе сил что-нибудь прибавить к этому. Да, Фанни, нет такого способа.
— Ты выйдешь здесь?
— Да. Проеду чуть-чуть автостопом. Это развеет мои мысли.
Он остановил машину.
— Пойду на бензоколонку. Поищу там людей, которые прилично выглядят.
Она вытащила свой рюкзак с заднего сиденья. Улыбнулась ему открытой детской улыбкой.
— Мы увидимся на рождество, крестный. Ты действительно уже не сердишься, что я теперь называю тебя Клодом.
— Нет, — сдавленным голосом ответил он.
— Желаю удачи, Клод.
Она зашагала вперед, неся на спине тяжелый рюкзак; на шоссе фигурка ее казалась невероятно хрупкой и маленькой. Она напевала песенку скаутов, которая так нравилась Анне-Мари:
Высокие горы
Мешают мне вновь
Увидеть просторы,
Где скрылась любовь.
Но снег на вершинах…
Клод уже не слышал ее слов. Он никак не решался развернуться, снова выехать на дорогу, которая вела его на родину, к дому, на верную дорогу… Издали она, без сомнения, почувствовала его нерешительность и, не слыша шума мотора, обернулась. Довольно долго она махала ему рукой на прощанье, и поскольку он все не решался тронуться с места, сломала в живой изгороди веточку и пошла, помахивая ею; она шла, развернув ступни, как Чарли Чаплин, чтобы насмешить Клода. Он знал, что Полина напевает:
Но снег на вершинах
Растает весной,
И вновь, мой любимый,
Мы будем с тобой…
И вновь, мой любимый,
Мы будем с тобой…
Какая глупая песня, подумал Клод и со слезами на глазах нажал на стартер.
О «КОРОЛЕ» ПОП-МУЗЫКИ ДИККИ И О ТОМ, КАК ДЕЛАЮТ ТАКИХ «КОРОЛЕЙ»
Перелистаем мысленно один из художественных фотоальбомов, посвященных рок-ансамблям и рок-музыкантам. Погрузимся на минуту в апокалипсический мир буржуазной поп-музыки. Со страниц объемистого английского издания под названием «Рок» на нас смотрят сотни «звезд» и «звездочек» поп-музыки, вызывающе, антиэстетично одетых, схваченных фотографом в пугающих ракурсах и позах. Истекающие потом, корчащиеся в конвульсиях, застывшие в животном экстазе, они как будто выворачиваются наизнанку, с болью обнажают себя (иногда и в прямом смысле). Вот-вот лопнет струна электрогитары, а может, и шнур микрофона, взорвется и сам исполнитель — туго натянутый, ерничающий комок нервов. На других фотографиях можно увидеть переполненные залы, набитые до отказа стадионы, тысячи зрителей, собравшихся подпевать, аплодировать, свистеть, подбадривать, жить в едином с певцом ритме. Среди армии слушателей есть особенно преданные — поклонники-фанаты, те, кто не только согласны носить своего кумира на руках, но и без преувеличения готовы отдать за него жизнь…
Взгляд социологов, музыковедов, психологов, публицистов на такого рода зрелища нам давно хорошо знаком. Первые с сожалением констатируют тягу немалой части западной молодежи к отупляющей рок-музыке, вторые говорят о бедности ритмов и мелодического строя, третьи вспоминают колдунов, шаманов и ритуальные шествия, четвертые бичуют распространение массовой культуры, как порождения культуры буржуазной. Но когда сталкиваешься в лоб с таким явлением, как поп-музыка, всегда есть искушение взглянуть на нее не со стороны, а изнутри, смешаться с толпой тех, кто раскачивается в такт и подпевает. В охваченной слепым порывом толпе всегда отыщется местечко еще для одного человека. Может, здесь он найдет уже известные истины, а может, откроет что-то новое для себя, что до сих пор было скрыто от его взгляда. Автор романа «Дикки-Король» решила посмотреть на мир музыкантов и поп-музыки изнутри, для чего ей пришлось проникнуть в их среду. Но познакомимся поближе с самой писательницей.
Это уже немолодая женщина, всегда скромно одетая и скромно причесанная. Волосы ее тщательно прибраны и связаны на затылке в тугой узел, глаза смотрят лучисто, проницательно, строго. Вокруг глаз разбегаются морщинки, сглаженные на слегла выступающих, как у всех фламандцев, скулах. Губы сурово, чуть аскетично сжаты. Такой предстает Малле-Жорис на фотографиях.
Родилась писательница в 1930 году в Антверпене. Именно в этом городе открывается действие романа «Дикки-Король», а краски его великолепно запечатлены Малле-Жорис в романе «Ложь» (1956). Это легко воображаемая романтика порта. Серое утро. Чайки. Дымы на горизонте. Запахи кофе и жареного картофеля, рыбы, йода, пирожных и гари. Лавки со снедью. Ящики с фруктами. На земле упавший лимон. Телеграфный стиль не присущ Малле-Жорис, она рисует картину медленно, находя в этом вкус, копируя палитру фламандских художников. И сегодня писательница часто бывает в Бельгии, там живет ее мать Сюзанна Лиляр, известная бельгийская эссеистка и драматург. Происхождение и духовная тяга писательницы к Фландрии позволяют бельгийцам называть Малле-Жорис своим национальным автором, от чего она не открещивается, хотя Париж, где находятся ее издатели, не оставляет. И это понятно, отсюда она имеет выход на более широкую читательскую аудиторию.
О своей жизни и творчестве Франсуаза Малле-Жорис рассказала в нескольких автобиографических книгах. Самая известная — «Бумажный дом» (1970). Название намекает на те не обремененные вещами национальные японские жилища, двери которых никогда не закрываются, и вся семья, несмотря на тонкие раздвижные перегородки, как будто пребывает в одной комнате. Иными словами, уже на титульном листе автор заявляет, что ее дом не башня из слоновой кости и не крепость, а, если угодно, бивуак. Тепло его очага ровно светит всем, кто пожелает к нему приблизиться. Здесь жизнь не останавливается, как в буржуазном квартирном мирке, а всегда продолжается, как во дворе перенаселенного дома. Бьется посуда, подгорает ужин, падают незаконченные холсты картин мужа. Беспрерывно звонит телефон. Заходят друзья и случайные посетители. Но, несмотря на такую «походную» обстановку — ведь жизнь это путь, — в доме царит особая атмосфера. «Мои дети не всегда были чистенько одетыми, но зато я научила их любить литературу», — размышляет Малле-Жорис. Она подхватила и продолжила издавна существующую во французских семьях традицию чтения вслух стихов и прозы с последующим обсуждением прочитанного. Как мало осталось таких семей в эпоху радио и телевидения! В отличие от многих выведенных в романе «Дикки-Король» фанатов ее дети знают и любят Расина и Гюго, Верлена и Малларме, Реверди и Арагона. Малле-Жорис не без основания считает, что чтение вслух дало ее детям больше, чем телевизор, записи модных шлягеров, посещение концертов поп-музыки.
