Хотя вообще-то Аверьяныч был волком-одиночкой. Его явно недолюбливали коллеги за все его каламбуры и вечные шуточки, ставящие в тупик их мозги.
В первые дни после перехода из одиночки в общую камеру, Цигель никак не мог привыкнуть к пространству прогулочного двора, где арестанты энергично, с тупой настойчивостью, кажущейся им истиной подготовкой к будущей жизни на свободе, вышагивали от стены до стены.
Цигель же завидовал лишь охранникам, стоящим на вышках и видимым сквозь металлическую сетку, покрывающую двор. Оттуда легко было бы прыгнуть и ощутить короткую, но вместившую всю жизнь, сладость полета.
Цигель был абсолютно глух к другим формам ухода из жизни – через повешение, проглатывание острых предметов, затачивание, положим, тайком украденной ложки, чтобы порезать себе вены, попытку разогнаться и удариться головой об стену. Все это вызывало в нем даже отвращение.
Только – высота, только – последний полет.
С этой угнездившейся в нем идеей легче было переносить, а, вернее, убивать медленно тянущееся время.
Берг считался непререкаемым специалистом по разработке программ электронного управления беспилотными самолетами, в разработке которых Израиль достиг выдающихся успехов.
И все же, наверно, как никто иной, после падения башен-близнецов в Нью-Йорке, он понимал ограниченность самой изощренной техники, если обычными японскими ножами для разрезания бумаги можно было захватить управление огромными самолетами, которые возникали во сне Берга невиданными им в жизни рыбами и животными.
Ощущая это, как наказание за какие-то свои прегрешения, Берг молился: «Господи, Владыка мира, в какой из Твоих дней творения, Ты создал этих диковинных зверей и рыб моих сновидений? За что?»
Он давно закрыл мастерскую по починке стиральных машин, и уже в полную силу работал над компьютеризированным управлением полета не только беспилотных машин, но машин, ведомых летчиками, над улучшением электронной системы наведения ракет на цель. Достаточно сказать, что даже на высоте в семнадцать километров летчик мог видеть в цвете и в объемном изображении все детали ландшафта.
Но самым главным, уже, пожалуй, на грани мифа, была разработка при участии Берга израильской фирмой «Эльбит», можно сказать, волшебного шлема «Убить взглядом».
В шлем вмонтирована электронная аппаратура, читающая взгляд пилота. Стоит ему посмотреть в сторону цели, как ракета подчинится его взгляду, и сама поразит цель.
Во сне же Берг оставался мальчиком, который мечтает стать пилотом и поразить цели в Каире в отместку египетской авиации, бомбившей Тель-Авив во время войны за Независимость Израиля в сорок восьмом году.
Это могло показаться странным, но история с Цигелем сблизила Ормана с Бергом. Пару раз они встречались даже в городе. Одна из фирм по электронным разработкам находилась недалеко от университета.
Берг, несомненно, был человеком с искрой гениальности.
Орман рассказывал ему о своей книге «Эллиптическое и Апокалиптическое».
И каждый раз его потрясали комментарии Берга.
Некоторые коллеги Ормана, отпетые атеисты, среди которых было немало евреев, репатриировавшихся из бывшего уже СССР, увидев Ормана в компании глубоко религиозного человека, выражали ему свое удивление. В них жила не просто неприязнь в людям веры, а зачастую ненависть, идущая от комплекса неполноценности.
Эти два чувства, как две стороны одной медали, можно, не задумываясь, выдать каждому антисемиту в мире.
Орман в избытке непонятной самому себе деликатности пытался объяснить ученым коллегам – с кем их соединяют эти дремучие чувства, а именно, со смертельной ненавистью существ третьего мира к Западу, опередившему этот мир на световые года. И особенно к ним самим, евреям, как ядру этого Запада, создавшим теорию относительности, ядерное оружие по обе стороны конфронтации, бионику, лекарства и прочее. В мозгу этих ненавистников не умещалось такое невероятное противоречие: горстка людей на таком пятачке земли, и невозможно их стереть не только с лица земли, но и с памяти и истории мира.
Берг же, в свою очередь, с удивлением слушал рассуждения Ормана о хасидах. В их трагическом ожидании Мессии, говорил Орман, в их внутреннем вознесении в небо, причем, не в одиночестве души, а в круговой поруке – молитве десяти душ, миньяне, жило и живет неумирающее чувство внутреннего сосредоточения – до отрыва от всего земного.
Само по себе это переживание – залог того, что надежда на связь с Всевышним не умирает, а передается из поколения в поколение, и чем больше и сильнее разочарование, тем возвышеннее и радостнее надежда.
Точно такое же ощущение возникает, когда вникают в тайны компьютера, – говорил Берг, и до сих пор эта одушевленная машина его не разочаровывала.
Приглашая семью Ормана на празднование Пурима и Хануки, Берг подчеркивал, что эти красочные детские еврейские праздники достаточно серьезны. Оба праздника основаны на желании народов-врагов унизить, уничтожить евреев.
Потому истинна радость этого действа, ибо не удалось злодейство.
Ханука это новоселье в обновленном Доме, не обычном, а Храме.
Ведь Храм – это строение, соединяющее небо, землю и четыре стороны света. В этом центре мироздания вечно Божье присутствие – Шехина. А волчок, запускаемый на праздник Хануки, означает случайность чуда, все шесть сторон которого говорят о лишь кажущейся его случайности.
Слушая Берга, Орман думал о том, что человечество должно было начаться с пары, и Высшее присутствие, борясь с собой, желало сотворить нечто вечное.
Но Его же высшее любопытство заложило в существо любопытство земное.
Ведь любопытство это род сладостной тяги – к иному полу, ко времени и пространству.
Плод с древа и все прочее – это вещи, подвернувшиеся по обстоятельству.
Неверие же нередко даже у великих людей заслоняет истину, говорил Берг.
Вот, к примеру, расчеты привели Эйнштейна к выводу, что изменение квантового состояния виртуальной частицы, возникающей в вакууме, должно мгновенно отразиться на состоянии другой частицы, даже если она находится на расстоянии 20 световых лет.
Эйнштейн сам отверг это, ибо, как он сказал, не верит в привидения и в то, что Святой, благословенно имя Его, бросал кости, создавая наш мир.
Но недавно американские ученые Дэвид Вайнленд и Мэри Роув получили в Национальном институте стандартов и технологии на опытах с ионами бериллия результаты, показывающие, что поведение ионов подтверждает феномен мгновенного переноса информации.
Это потрясающее открытие, подтверждает расчеты Эйнштейна.
Оно приведет к возможности управления квантовым состоянием сложнейших систем, по сути, составляющих основу будущей компьютерной техники.
При всей строгости соблюдения заповедей, Берг был человеком увлекающимся. Так много лет он преклонялся перед одним из гениев компьютерной техники Алланом Тюрингом. Естественно, гений Эйнштейна не давал ему покоя.
Однажды, комментируя одну из идей, развиваемых Орманом в его книге, Берг спросил:
– Слышали ли вы что-либо о человеке по имени Клод Шеннон?
– Нет, – сказал Орман.
Выразив искреннее удивление, Берг развернул перед Орманом историю этого человека, который стал для Берга, человека религиозного до мозга костей, новым кумиром, и рассказ этот в значительной степени привел к переработке Орманом целого ряда узлов своей книги.
Клод Шеннон, духовный гигант двадцатого века, влияние которого можно обнаружить во многих областях, и потому, казалось, что он победил вечность. Но, вот же, умер два года назад, на грани второго и третьего тысячелетий по гражданскому календарю, в возрасте восьмидесяти четырех лет.
В двадцать четыре года он стал доктором Массачусетского технологического института. Одним из руководителей его доктората был Норберт Винер, отец кибернетики.
Открытие Шеннона в области теории мировой связи просто не подается оценке по своей важности. Это он, вероятнее всего, ввел понятие «бит», что в переводе с английского означает частицу, кусочек, щепотку, определяющую единицу информации – 0 и 1.
В игре-загадке человек пытается наводящими вопросами определить скрываемый предмет или понятие. Вопросы эти простейшие – «да» или «нет». Но на их язык можно перевести миллионы понятий и предметов.
Открытие Шеннона стало основой всей современной компьютерной технологии вплоть до гигантских по объему информации суперкомпьютеров.
Был он человеком эксцентричным, запирался на целые дни в своем кабинете, а по вечерам катался по университетским коридорам на одноколесном велосипеде.
Можно сегодня с уверенностью сказать, что формула Шеннона, определяющая объем информации при ее передаче, влияет на нашу каждодневную жизнь больше, чем знаменитая формула Эйнштейна, связывающая массу и энергию.
