— Александр Сергеич, пора, — сказала вошедшая Людмила. — Руслан уже завелся.
Брат Людмилы должен был на своей машине отвезти Сашу в райцентр. Людмила, кажется, была рада, что Саша на неделю уезжает («по делам», — туманно объяснил ей Лева). Без Саши ей легче будет сломить Левине сопротивление. Вполне вероятно, она была бы рада, если б Саша уехал не на неделю, а насовсем.
Лева был уверен, что Саша сразу поедет к Мельнику. На самом деле Саша хотел сперва поехать в Новгород за зубами, а уж потом к Мельнику. Но Саша не собирался докладываться Леве, куда и зачем он едет.
Саша первым подал Леве руку.
— Ну, пока, — сказал он.
— Ну, счастливо, — сказал Лева.
Как будто черная кошка и не пробегала меж ними. Сторонний наблюдатель не заметил бы этой кошки, не заметил бы даже тени от нее, но она была тут как тут. Тень тени, лунная тварь, она была вездесуща.
XVI.
19 октября: другой день из жизни поэта Александра П.
17.30. Собирались, как и в прошлые годы, у Яковлева, старосты.
Опоздал не один он — ждали еще Горчакова. Тот мог и вовсе не приехать: министр иностранных дел не всегда располагает собою как ему хочется.
Не очень было весело, да и народу немного. Кто за границей, кто где. Некоторые уже умерли, один погиб страшно — в Ираке, разорванный толпой на куски. Другие были в Москве, но не пришли — дела, или просто настроения не было. Из любимых его товарищей не было никого, разве что Пашка Юдин…
17.50. Выпили, малость разгулялись. Яковлев лысый уже, а все такой же, как тогда. (Их команда КВН всегда была лучшая, Яковлев ни одного капитанского конкурса не проиграл.) Остальные были скучноваты. Сплошь чиновники, министерские референты и тому подобное… Глупый Мясоедов, впрочем, на госслужбу не пошел, держал сеть супермаркетов — счастливый человек… Разговор — о политике, детях, о чинах. Не о женщинах, как раньше. Неужели — старость?
18.15
— Что сейчас пишешь, Саша?
Комовский — Лиса! — вертелся вокруг него, заглядывал искательно. Звал к себе — в команду президентских спичрайтеров. Он сказал, что подумает. Этот разговор был простое сотрясение воздуха: он прекрасно знал, что Комовский таких вопросов не решает, и Комовский знал, что он знал.
— Сегодня утром закончил роман, — сказал он.
— Про что?
— Про маленькую девочку, Машу Миронову…
— Красавец, молодца! — обрадовался Комовский. — Детская литература у нас в ужасном упадке, издают черт-те что, гарри поттеров всяких… Это очень актуально.
Да, самое детское чтение — как ребенку пальцы на руках отрезают, по одному… Он не стал говорить этого Комовскому.
— Читал на днях в «Комсомолке» — ругают тебя… — В глазах Комовского была затаенная радость.
— А ты не читай всякой чепухи, Лиса, — сказал Яковлев. — Все равно наш Сашка их всех за пояс заткнет…
Он благодарно улыбнулся Яковлеву. Яковлев хоть и был чиновник высокопоставленный, но душа в нем осталась человечья.
— А я вот Коэльо недавно прочел… — сказал Мясоедов.
Все захохотали.
18.30. Все кинулись к окнам — подлетал кортеж Горчакова, мягко открывались дверцы, выскакивал порученец с зонтиком (погода после обеда вдруг испортилась, с неба сеялась какая-то непонятная гадость), господин министр выходил, рукою небрежно отводя зонт, взглядывал наверх, щурился. Горчаков был, в сущности, добрый малый. В институте Горчаков то и дело начинал среди своих говорить по-английски: делал вид, будто нечаянно, «забылся»…
18.40.
— Читал, читал, — сказал Горчаков с бледной улыбкой. — В министерстве все читали. Да только зря ты, Саша. Не было б хуже…
— Что зря, Саша?
Заутра казнь, привычный пир народу…
— Ай, перестань.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
19— 05. Телефонный звонок -Петр.
— Знаешь уже?
— О чем?
— Умер, — сказал Петр.
По дороге Руслан задавал Саше много вопросов, Саше это не нравилось. Он понимал, что Руслан вправе задавать вопросы, но отвечать на них не хотел.
— Жена, дети-то есть?
— Сын.
— К нам привезешь?
В Кистеневке был первоклассный детский садик и школа тоже. Детей было очень много, и у них с рождения все было самое лучшее. Кистеневские смотрели в будущее. Искоса, исподлобья, с недоверием, с кулацким прищуром, через оптический прицел — но смотрели. Они были не из тех, кто оглядывается назад.
— Подумаю. Может быть.
На Саше была одежда Руслана, его собственную одежду Людмила стирать не стала, выбросила. (Чужого белья тактичная Людмила гостям не стала предлагать, купила новое в кистеневском продмаге.) В карманах этой чужой одежды лежали только деньги да телефон да еще одна полезная вещь. Рукопись Саша, конечно, не стал брать с собою, она осталась у Левы в Кистеневке.
— Ну-ну.
Руслан был не так доверчив, как его сестра, и ему казалось в высшей степени странным, что приезжие из Новосибирска не торопятся к себе домой и не пишут заявление в милицию о том, как их ограбили и украли документы; положим, кистеневские тоже милицию не жаловали, но у них были на то причины — один их оружейный арсенал чего стоил; а какие причины могли быть у этих двоих? И сестра так и вьется вокруг очкастого, а он от нее нос воротит, слепому видать… За честь старшей сестры Руслан и другие братья не задумываясь уничтожили бы любого. Счастье для Левы Белкина, что он этого не знал.
Но пока Людмила еще не разочаровалась в Леве и любила его — он был табу, и семеро братьев не позволили б волоску упасть с его головы. А Саша — кому он вообще нужен? Экономиста найти не такая уж проблема. Хорошего — да; но неизвестно, сможет ли Саша быть хорошим экономистом. Гонору в нем много. Он — барин, аристократ, белоручка, Руслан это видел ясно. Но аристократии в Кистеневке хватало своей собственной.
Распрощавшись с Русланом, Саша без приключений доехал до Новгорода и там пошел в первую попавшуюся зубную клинику. В ожидании приема он листал скучнейшие журналы, где в основном была всякая мерзкая реклама зубного же характера. Вскоре докторица его приняла. Осмотрев Сашин рот, она сказала, что процедура займет в общей сложности пять дней.
— А побыштвее?
Докторица пожала плечами, давая понять, что быстро только кошки родятся и поспешишь — людей насмешишь. Но Саше не улыбалось торчать в незнакомом городе пятеро суток — а ночевать где? В зубном журнале он видел рекламу какой-то питерской клиники, где обещали сделать подобную операцию за сутки. Он запомнил адрес — Невский проспект, естественно, в Питере и улиц-то больше нет никаких… Наверняка такие клиники были и в Новгороде, но Саша не знал их. Найти их адреса было, конечно, не так уж сложно, но надо было совершать всякие телодвиженья, где-то брать справочник, обзванивать всех, переться в Интернет-кафе (а где оно?) и сидеть читать… Саша решил ехать в Питер. Авось ничего страшного не случится.
Он вышел из клиники. «Уж в Питере-то с ночлегом проблемы не будет». Саша знал это от Олега — тот часто ездил в Питер и говорил, что там за три секунды можно снять шикарную хату, дешевле, чем в Москве, и паспорта не спросят. «Авось, авось. К черту». Без Левы он принимал решения как в лихорадке, импульсивно. Словно мозг его лишился одного полушария. «А пропадите вы все. Без вас обойдусь». Он стоял на улице. Город вокруг него был чужой, страшно красивый, но ему на этот город было — плевать с колокольни. Ему сейчас на все было плевать, даже на ФСБ, а уж тем более на рукопись, и на Пушкина, и на судьбу России. Скользкая пустота, ужасные обломанные пеньки, неопрятное чавканье, стариковское бормотанье! О-о-ох… Мерзость неописуемая… Все счастье и все несчастье мира сосредоточились для Саши в этих проклятущих зубах. Ему без головы и без сердца было б, наверное, легче существовать, чем без зубов… Косточки жемчужные, сахарные, перламутровые — капитал, краса и услада порядочного человека! Походи-ка, о читатель, с кровоточащими пеньками вместо шести (!) верхних передних зубов, и мы поглядим, о чем ты будешь думать — о России или…
— Зубы, зубы… — проговорил Большой (непроизвольно проводя языком меж верхней губой и рядом полированных слоновых косточек), — у Пушкина нет такого мотива… разве что Антон Пафнутьич с его повязанной щекою… Да, еще у Швабрина болели зубы… Конечно, тема зубной боли в русской классике — вкуснейшая тема… Один больной зуб Вронского чего стоит… Ну, про Чехова я в этой аудитории говорить вообще не считаю возможным… Нет, но все-таки это скорей гоголевский мотив: человек направляется на Невский, чтоб обрести утерянную часть своего лица… Представь, зубы идут ему навстречу, он с ними разговаривает, ссорится… Как ты думаешь, у Ленина болели зубы, когда он речь с броневика толкал?
— Не знаю.
— Мы напишем, что болели… Зубы, зубы… — Большой сморщился. — Какого черта ты про эти зубы написал?! Теперь мне кажется, что у меня болит зуб. Ну, не болит, а так…ноет.
