Около гроба собрались родные покойного. Впереди всех — Ангелина в своем поношенном траурном платье, которое она внутренне проклинала; затем ее сын, потрясенный и безмолвный, со своей маленькой, перепуганной женой, и ее мать, на которую Ангелина не смела даже взглянуть. И наконец — незаметно прошмыгнувшая сюда Логофетка со своими яичными кудряшками на плешивой голове — комичная и в то же время страшная, словно насмешка и издевка прошлого над всем настоящим и будущим. Ангелина чувствовала, что готова убить ее в ту же секунду, если бы только это можно было сделать незаметно. Столько лет эта старуха, как злое проклятье, висела над его судьбой, а сейчас явилась, чтоб отнять и у нее часть ее удовлетворения.
Весь день охваченная горем и скрытой яростью Ангелина почти не глядела на сына. Но бедняга словно бы и не замечал этого, он, верно, вообще ничего не замечал — такой отсутствующий был у него вид. Погруженный в себя, Сашо, казалось, оглох и ослеп. Криста беспомощно смотрела на него, словно ему тоже грозила какая-то ужасная смерть, и незаметно поглаживала пальцами его холодную руку. Он был глубоко признателен ей за эту безмолвную ласку, понимая, что сейчас не мог бы получить ее ни от одного другого существа на земле. Сейчас Криста была ему ближе всех, ближе собственной матери, которая, видимо, совсем помешалась от горя. И все же ему было бесконечно ясно, как беспомощен этот жест, бессильный дать ему хоть какое-то утешение. Дядя был мертв, и никакая сила в неизмеримом бытии не может возвратить его назад. Это казалось ему не просто страшным, но чудовищно несправедливым.
Прямо против него стояли Аврамов и Спасов. Аврамов — смертельно бледный, в худых руках дрожали, словно от лихорадки, какие-то листки, наверное надгробная речь. Сашо старался не смотреть в его сторону, боясь расплакаться, как только что, взглянув на него, расплакалась мать. Но и на дядю он тоже боялся смотреть. Со своего места Сашо видел только его седые волосы и истончившийся кончик носа. И еще были видны ботинки — лакированные, ссохшиеся, с глубокими трещинами на сгибах, видно, много лет не ношенные. Сашо попросил мать прикрыть их цветами, но та только пробурчала что-то непонятное. Эти страшные ботинки словно усиливали боль; где-то в груди или ниже, в полости желудка, она сгущалась, превращаясь в какой-то ребристый пластмассовый предмет, который, касаясь пищевода, вызывал в нем слабые спазмы, словно перед рвотой. И тут, к несчастью, как верх всех испытаний, запел хор. Зазвучала песня Шуберта, мелодичная и чистая, как утренняя июньская роса. И внезапно он разрыдался, все его тело сотрясалось в конвульсиях, но отвратительная пластмассовая коробка оставалась на месте. Криста крепко стиснула его руку и прошептала в самое ухо:
— Мышонок, милый, что с тобой? Успокойся!
Но успокоиться он не мог, тело его по-прежнему сотрясали подавленные рыдания.
— Что с тобой? — испуганно повторяла Криста. — Прошу тебя, ну пожалуйста, успокойся. Ты меня пугаешь!
— Хор! — сдавленным голосом выговорил он.
Но она не расслышала этого хриплого, с трудом вырвавшегося из его горла слова и только беспомощно оглянулась. К счастью, через некоторое время Сашо немного успокоился. И все дальнейшее проходило перед ним, словно во сне. Произносились речи, возлагались венки, потом гроб понесли к катафалку. И хотя он уже овладел собой, Криста не отпускала его руки. Над могилой говорил Аврамов, настолько взволнованный, что даже не смог закончить речь. Сашо только почувствовал, как Криста отпустила его руку и подошла к матери. Могильщики подвели под гроб веревки, приподняли его и медленно начали опускать в свежевырытую могилу. Он отвел взгляд в сторону. Криста и ее мать уходили медленно, опустив головы, и вскоре скрылись за деревьями. Он старался не слышать глухого стука земляных комьев по крышке гроба.
Сашо и его мать стояли у могилы, пока могильщики окончательно не засыпали ее и не уложили венки. Ушли они вместе. Глаза матери оставались такими же сухими и страшными, лицо — таким же бледным. Она не смотрела на него, ничего не говорила. Потом все-таки сказала:
— Я не знакома с его коллегами. Придется тебе пригласить их на поминки.
— Не буду я их приглашать! — помрачнел он.
— Почему? — Голос ее звучал почти враждебно.
— Просто так! — нервно ответил он. — Не хочу я глядеть, как они будут объедаться в его доме… Где они были, когда нужно было его защитить?.. В сущности, это они сократили ему жизнь…
— Может, и не они! — отозвалась Ангелина мрачно. — И не обязательно приглашать всех… Только тех, кого нужно.
— Нет! — отрезал он.
— Тогда чтоб и твоего духу там не было! — неожиданно выкрикнула мать. — Убирайся, и чтоб я тебя больше не видела!
Она остановилась на краю дорожки, лицо ее еще больше побледнело, глаза пылали гневом и ненавистью. Никогда еще он не видел ее такой.
— Что с тобой? — спросил он, ничего не понимая.
— Убирайся, убирайся! — кричала она в исступлении. — Вместе с ней убирайся! И посмей только войти с ней в мой дом, я вам такое устрою!.. Теперь у вас есть своя квартира, вы неплохо потрудились для этого, живите, и чтоб вам пусто было!
Он, пораженный, смотрел на нее, не веря своим глазам. Нет, она просто не в себе, взгляд дикий от ярости, в уголках рта выступила липкая пена.
— Мама, да опомнись же! Что с тобой? — спросил он испуганно.
Она внезапно повернулась и, словно в беспамятстве, двинулась прямо через могилы. Он еле ее догнал.
— Успокойся, мама, прошу тебя!—бормотал он тихо и умоляюще. — Люди еще здесь. Не позорь его память.
Эти последние слова, казалось, заставили ее прийти в себя. Она повела вокруг одичавшим взглядом, потом в глубине его как будто появился проблеск сознания. И, словно проклиная, воскликнула низким и глухим голосом:
— Не-счастные!
— Я тебя просто не понимаю! — сказал он. — Что случилось?
— Несчастные! — повторила она, на этот раз словно бы про себя. — Что случилось!.. Это вы его убили, вот что случилось, несчастные!.. Неужели ты даже этого не видишь! Не слепой же… И ты, и твоя жена — дрянь вы такая!
Он с изумлением смотрел на нее.
— Как это — мы? Да ты понимаешь, что говоришь?
— Конечно, вы, не я же, — сокрушенно сказала она.
Так стояли они друг против друга — бледные и озлобленные — и почти с изумлением смотрели друг на друга, как будто были не люди, не мать и сын, а какие-то чудовища. Ему уже казалось, что она помешалась от горя, он даже боялся глядеть на нее.
— Мама! — умоляюще прошептал он. — Ты просто не в себе, мама. Почему это мы его убили?
— Потому что вы им помешали, вот почему!.. Но вы же слепые, вы же только себя видите… А другие словно бы и не люди.
Как ни странно, но он понял. И в ту минуту это показалось ему невероятным и отвратительным, бесчеловечным и нелепым оскорблением дядиной памяти, — оскорблением, нанесенным человеком, который повредился в уме.
— Этого не может быть! — глухо сказал он. — Ты просто не в себе!..
Теперь она уже не ответила, только расплакалась так, как сегодня еще не плакала. Вернее, она даже не плакала, а просто скулила, лицо ее стало смешным и безобразным, и теперь она была похожа не на взрослую женщину, а на маленькую девочку, которая потеряла мать при каких-то ужасных обстоятельствах. Она опять пошла по дорожке. И Сашо пошел с ней, вернее за ней на полшага сзади, все еще оглушенный ее словами. Теперь, когда мать перестала бесноваться и только плакала, глубоко потрясенная и несчастная, до него начала доходить страшная истина. Нет, мать ничего не придумала! Она наверняка знает то, чего никто другой не знает. И смерть эту пережила так, как никто другой. И вдруг ему в голову хлынули воспоминания, все эти мелкие события вчерашнего и сегодняшнего дней, безутешная скорбь матери, которая так сильно его взволновала, хотя он и не мог ни объяснить ее себе, ни даже как следует над ней подумать. Он вдруг словно оцепенел, как будто увидел что-то сверхъестественное, и, несмотря на удушающую жару, спину его охватил ледяной холод. Так прошли они, мать и сын, шагов десять, потом Сашо попытался взять ее под руку. Она только дернулась и разрыдалась еще сильнее. Но он всем своим существом почувствовал, что этот поток слез залил ее ярость, погасил ненависть. Сейчас она была просто несчастна, и больше ничего.
— Подумай сама, мама! — тихо заговорил он. — Откуда я мог знать? Да я же вообще ни разу не видел их вместе!
Она внезапно остановилась, взглянула на него и задала вопрос, который уже два дня жег ее сознание:
— Когда они познакомились?
— Точно не знаю!.. Но совсем недавно… Дней десять назад, наверно.
И словно чудом, эти простые слова, которые для него ничего не значили, принесли ей облегчение. Она прикрыла глаза. Может быть, он прав, этот несчастный. Откуда ему было знать, если все произошло в его отсутствие?
— Ничего! — глухо проговорила она. — Но то, что я тебе сказала, — чистая правда! И пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай. Ничего другого я тебе не скажу.
