Он дождался, пока двери заперли и свет в библиотеке погас, опять поднялся по ступеням и сел в углу, прислонился спиной к стене. Ветер сюда почти не задувал, но от камня сквозь штаны так и пробирало холодом. Кречет ждал. Сколько-то времени спустя подъехало такси, и вышла Клара. Минуту она стояла на тротуаре неподвижно, точно застыла. Волосы треплет ветер, из высокой прически выбились пряди. На ней меховое пальто – и мягкий, нежный мех словно зыблется под ветром. Кречет подождал еще минуту и с трудом поднялся на ноги, закряхтел, точно старик, – тут она его увидала. Когда они уже ехали в такси, Клара сказала:
– Надеюсь, ты не схватил простуду.
Ему опять пришлось высидеть все время, пока взрослые пили перед обедом, и весь долгий обед. Тот, который барабанил пальцами, снова был тут же; Кречет со злостью смотрел на него. Хорошо бы взять маленькую вилку – ими тут едят креветок – и всадить этому дядьке в глотку. А он смотрит Кречету прямо в лицо и улыбается, никакой его злости не замечает. Клара сидит далеко от этого дядьки, но все равно они прислушиваются друг к другу… прямо чувствуется, как они слушают друг друга, кажется, Кречет даже ощутил, как напряглись жилы у матери на шее – и вот она уже весело смеется каким-то словам того дядьки.
После обеда удалось наконец удрать, он пошел в свою комнату и заснул, даже не раздевшись. Непонятно, откуда у взрослых берутся силы. Позже к нему пришла Клара.
– Почему ты не лег в постель как следует? – прошептала она. Скинула туфли и присела подле него на край кровати.
Кречет очнулся не сразу, в голове все перепуталось. Верхний свет не погасили, и он резал глаза. Не сразу Кречет вспомнил, где он.
– Миленький, ты на меня очень злишься? – сказала Клара.
От нее пахло духами и еще чем-то… вином, которое все пили там, внизу, а может, ее отдельной, непонятной жизнью, тем тайным, из-за чего она так весело смеялась шуткам того человека и сидела так прямо, будто вытянулась от удивления.
– Ты на меня не злись, я такая счастливая… такая счастливая… Завтра поедем домой, я ужас как рада, что едем. Я и здесь счастливая, и дома счастливая.
И заплакала. Кречет перепугался. Смотреть на нее не хотелось. Наконец она сказала:
– Это я нечаянно. Просто я очень счастливая… мне так хорошо! Никому на свете не было так хорошо, нет на свете никого счастливей меня.
Первый раз в жизни Кречет не заразился ее настроением. Упрямо смотрел в сторону, хмурый, надутый, и его немного трясло; вспомнилось, как он ее назвал тогда в библиотеке, какое слово про себя сказал. И он не раскаивается. Он хотел ее наказать, вот и наказал, хоть она и не знает, каким словом он ее назвал.
Двенадцати лет Кречет перешел в седьмой класс и стал вместе со старшими ребятами ездить автобусом в Тинтерн. Школьный автобус горчично-желтого цвета, с черной надписью: Округ Иден, Объединенные школы. Водитель – тощий, пустоглазый, его часто бьет хриплый кашель. Позади него изо дня в день усаживается какая-нибудь его подружка и, что бы он ни сказал, непременно хохочет и шумно веселится. Все эти девицы толстые, веснушчатые, нескладные, и всех что-нибудь да портит, хотя бы жирные, накрашенные губы. Они всегда с любопытством поглядывают на Кречета, но не пристают к нему.
Школьным автобусом ездят еще трое или четверо Ревиров – эти Ревиры не считаются, сказала Клара, – но они от Кречета держатся подальше. Джонатан всегда сидит на последней скамье с большими, самыми горластыми парнями. К нему Кречет не решился бы подойти. Он садится вперед, как можно ближе к водителю, лишь бы не вплотную к его подружкам – тут, «ни в тех, ни в этих», сидят школьники, которых остальные избегают: толстый унылый мальчишка, девочка, про которую говорят, что у нее винтиков не хватает, а она, видно, просто очень тихая. По дороге в школу и обратно Кречет читает, что задано; если кинут в него чем-нибудь или стукнут по затылку – натянуто смеется, чтоб показать: я, мол, понимаю, это шутка; это и правда делают просто для смеха, но неохота спрашивать, кто шутил.
Только бы дотянуть эти годы, думает он, глядя на неприличные слова, коряво выведенные чьим-то пальцем на запотелых окнах автобуса, только бы доучиться, а там он будет в безопасности.
Когда Джонатан купил себе машину, Клара спросила, почему бы ему не отвозить Кречета в школу. С какой стати Кречету ездить автобусом со всякой шушерой? Джонатан заметался, точно загнанная крыса: ему надо заезжать за приятелями, а это несколько миль крюку, ему надо выезжать пораньше. И его приятели Кречету не понравятся.
– Кристоферу, – поправила Клара.
– Кристоферу они не понравятся, – повторил Джонатан.
– Он же твой брат, ты бы радовался, что можешь его подвезти, – сказала Клара. – Он говорит, в школьном автобусе ему противно.
– Это моя машина, – заныл Джонатан.
– А он твой брат.
Джонатан, кажется, хотел сказать – ничего подобного, но не сказал. Кречету стало неловко: странный он, Джонатан, лицо бледное, прыщавое, и вообще… что с ним стряслось? Вот уже года два, а то и больше, он совсем не растет, учится плохо. Когда на него ни посмотришь, глаза у него испуганные, затравленные, прямо как у загнанной крысы; с виду он становится все больше похож на тех ребят, которых Клара зовет подонками, белой голытьбой. Как они громко ни кричат, как неистово ни хохочут, а сразу видно, что они всегда голодные. Просто не верится, что когда-то Джонатан казался ему, Кречету, сильным и уверенным в себе… не забыть тот первый день, когда он увидел Джонатана, день свадьбы матери, и просто непостижимо, до чего Джонатан с тех пор изменился.
– Я могу ездить автобусом, – сказал Кречет.
Клара будто не слыхала.
– У Джона славная машина, он сам ее купил и должен ею гордиться, – сказала она. – Он не захочет, чтоб его брат ездил в школу в паршивом автобусе.
В седьмом классе Кречет проучился только два месяца и перескочил в восьмой. Просто перешел на другую сторону коридора и пересел за другую парту. Ребята здесь были старше, и только еще один Ревир на весь класс – долговязый парень, в перемены он на задворках школы курил сигары. Должно быть, он рассказал приятелям про Кречета какие-то чудеса: они глазели на новичка подозрительно и с любопытством, но близко не подходили. У Кречета и у самого хватало ума держаться от них подальше.
Он сидел на первой парте, прямо перед учительским столом. С заданиями справлялся быстрей других, всегда заканчивал первый, а потом сидел и рисовал что-нибудь в блокноте. Как-то нарисовал портрет учительницы, ей было лет сорок – сорок пять – на взгляд Кречета, древняя старуха, но женщина славная; он бы не стал говорить о ней гадости, как другие мальчишки. У нее короткая стрижка, вдоль щек висят пряди прямых волос, от этого она похожа на собаку. Во всем классе только она одна – стоящий человек, думал Кречет, только от нее одной можно чему-то научиться. Едва она открывала рот, он выпрямлялся и слушал так жадно, будто хотел впитать каждое ее слово и сохранить для себя одного. Он выполнял дополнительные работы по родному языку и математике, читал книги, которые давала ему учительница, задерживался в классе после звонка и задавал ей разные вопросы…
– Смотри, опоздаешь на обед, – говорила она. Или после уроков: – Смотри, пропустишь автобус.
Через несколько месяцев она спросила – неловко, смущенно, никогда еще ни один взрослый с Кречетом так не разговаривал:
– У тебя когда-то… у тебя случилось какое-то несчастье? Несчастный случай с братом?
Кречета бросило в жар, щеки горели. Он кивнул: да, несчастный случай на охоте. Учительница помолчала минуту. Потом сказала:
– Ну конечно, несчастный случай. Я уверена, это было совсем не то, что рассказывают мальчики.
Но после он понял: она его боится.
И Джонатан тоже, вот что самое удивительное! Джонатан вздохнул и сдался – ладно, он будет возить Кречета в школу; а что еще он мог сказать? Наверно, он не забыл про отцовский, хлыст, который до сих пор висит где-то в конюшне. А может, хотел уступить Кларе: поупрямился немного и уступил, шумно, беспомощно выдохнул воздух, вскинул на нее острый, но неуверенный взгляд – казалось, будто его слепит… и, когда он согласился, Клара закинула руки ему на шею и крепко его обняла. В этот вечер она испекла его любимый пирог с тыквой (Кречет тыквенные пироги всегда терпеть не мог), и Джонатан уплел три огромных куска, так накинулся, будто перед тем помирал с голоду.
А еще случилось вот что: однажды, в самом начале зимы, Кречет нашел в грязи возле школы складной нож. Поблизости никого не было, и Кречет подобрал находку, обтер и сунул в карман. Клара считала, что нож ему ни к чему, и сам он не подумал бы обзавестись таким оружием: нож – штука опасная… вдруг возьмешь да и воткнешь его кому-нибудь в глотку, просто чтобы поглядеть, что при этом почувствуешь… Но этот нож оказался старый, ржавый и тупой. Кречет подобрал его и тут же про него забыл; после уроков Джонатан вез его домой, он зачем-то сунул руку в карман, а там нож.
