Валерий Соловей. Дух времени против доморощенных либералов. Беседу вел Владимир Поляков. — “Файл-РФ”. Ежедневная электронная газета. 2011, 20 мая <http://file-rf.ru>.
“Те, кто называет Сталина великим государственным деятелем, самой популярной исторической фигурой, вовсе не разделяют его методы управления. Они не хотят повторения репрессий, жестокости и той малоприятной жизни, которую советское общество вело в 30-е годы. Для них одобрение Сталина — это символический и культурный протест против либерализма, но вовсе не приверженность сталинским практикам. Более того, — как очень точно сказал в свое время, вероятно, лучший современный русский журналист Виталий Третьяков, — если б Сталин был сейчас жив, он использовал бы совершенно другие методы”.
“Масштабные революции — то есть такие, когда меняется не режим, а система, — занимают много времени, идут волнами. Революция 1917-го завершилась в середине 30-х годов. А в некотором смысле даже в 45-м, когда народ полностью примирился с новой властью. „Цветные” революции — это тоже продолжение революций, начатых на рубеже 80 — 90-х годов. На Украине и в Грузии произошли национально-демократические революции. Аналогичная революция стоит на повестке дня и в России”.
Судьба художника хранила. БГ попросил писателей, в разное время занимавшихся наукой, объяснить, почему они ее бросили. Беседовал Антон Сазонов. — “Большой город”, 2011, № 8 <http://www.bg.ru>.
Говорит Александр Иличевский: “Я всегда занимался только тем, что казалось мне чрезвычайно интересным, — только это определяло направление движения. Так что резкой смены векторов не произошло, а было постепенное перевешивание одного интереса другим. Ни о какой карьере писателя я не помышлял, просто мне хотелось производить новый смысл, и только это управляло моими устремлениями. С житейской точки зрения ученая стезя у нас ничуть не выгоднее стези писателя. На Западе все наоборот. Если ты там ученый, то у тебя есть множество стимулов настаивать на своем призвании. До 22 лет наукой я занимался очень серьезно — по 16 — 18 часов в сутки, и даже во сне я продолжал решать задачи. Потом время ограничилось до 4 — 5 часов в сутки. Сейчас уже я почти не жалею о своем уходе. А ведь было время, когда в библиотеке приходилось проходить мимо полок с научной литературой, зажмурив глаза, — не то мог остановиться и подвиснуть на несколько часов над свежими выпусками Physics Review Letters. В целом мне кажется, что в науке мне удалось бы сделать не больше, чем в литературе. И совершенно очевидно, что без науки не было бы той литературы, которой я сейчас занимаюсь”.
Текучая модерность: взгляд из 2011 года. Лекция Зигмунта Баумана. — “ПОЛИТ.РУ”, 2011, 6 мая <http://www.bg.ru>.
Говорит польско-британский политический философ и социолог Зигмунт Бауман: “Понятие „текучая модерность” (“ liquid modernity ”) — это, конечно же, метафора. Отличительной характеристикой любой жидкости или любой текучей субстанции является то, что она не способна сохранить своего состояния надолго, меняясь под влиянием даже малейших сил. Таким образом, подобные субстанции все время находятся в состоянии перемены. <...> Мне кажется, что самая важная черта современного периода состоит в ненаправленности перемен . Сегодня, как никогда, сложно сказать о том, что происходящие перемены имеют какое-то заранее определенное направление, они застают нас врасплох, мы их не ожидаем и не предвидим”.
“Ситуация, напоминающая, выражаясь метафорично, следующее: представьте, что вы находитесь в небе в самолете — и в какой-то момент замечаете, что кабина пилота пуста, и эти успокаивающие речи не более, чем запись, когда-то давно записанная. Вдобавок вы еще узнаете, что аэропорт, где вы надеялись приземлиться, еще не только не построен, но даже заявка на его строительство застряла где-то в каком-то офисе того учреждения, которое дает разрешение на посадку. Это действительно трагическая ситуация, и поэтому я решился написать такую книгу на тему текучего страха, потому что страх тоже текучий, мы не знаем, откуда он прибывает, он вытекает откуда-то, но мы не можем найти источник, мы не можем противодействовать накоплению такого страха. Поэтому такой страх, источника которого мы не знаем, и мы не знаем, как ему противодействовать, такой страх, по-моему, — самый страшный. Наш период отличается от прежних времен интенсивностью этих страхов ”.
Трезвая зрелость. На вопросы “ЛГ” отвечает автор первой биографии Владислава Ходасевича Валерий Шубинский. Беседовала Елена Елагина. — “Литературная газета”, 2011, № 21, 25 мая <http://www.lgz.ru>.
Говорит Валерий Шубинский: “„Квадрига” [Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Цветаева] — совершенно искусственный конструкт: из десяти с лишним больших поэтов Серебряного века выбрали четверых и канонизировали. Ходасевич в эту четверку не попал по комплексу случайных причин. Например, одним из источников, по которым знакомились шестидесятники с Серебряным веком, стали мемуары Эренбурга, а с ним у Ходасевича были, так уж получилось, очень плохие отношения. Надеюсь, для современной молодежи никакой „квадриги” уже нет, а есть более многочисленный ряд”.
Михаил Трофименков. Эксперименты на людях. Беседовала Ксения Колкунова. — “Русский Журнал”, 2011, 20 мая <http://russ.ru>.
“Дело в том, что Европе приятно и хочется думать, что нацизм был извращением европейской гуманистической традиции, но на самом деле в очень многих странах Европы, которые считают себя жертвами нацизма, глубоко спрятана гложущая национальное подсознание память о том, что нацизм во всей Европе в 1930-е годы воспринимался с восторгом. Это было очень модное движение. Ларс фон Триер — датчанин. Так вот, если вы почитаете в большом количестве издающиеся у нас хорошие датские, норвежские и даже шведские детективные романы последних лет, то там один из постоянных лейтмотивов — это тот соблазн нацизма, который испытывали скандинавы в 1920 — 1930-е годы, это коллаборационизм, это участие скандинавских добровольцев в блокаде Ленинграда. Для скандинавов это очень больная тема. Ларс фон Триер ворошит загнанную в скандинавское подсознание память о нацистском соблазне ”.
“У Ларса фон Триера есть фильм „Европа” 1991 года, где показана совершенно апокалипсическая картина Германии 1945-го. Он очень резко изобразил и американскую администрацию, и иммигрантов, которые, никак не участвуя в борьбе с нацизмом, возвращаются в Германию для того, чтобы занять то положение, которое кажется соответствующим их статусу иммигрантов. То есть уже тогда можно было обвинить Ларса фон Триера в неортодоксальном взгляде на нацизм и на Германию. Он всеми своими фильмами — и в „Рассекая волны”, и в „Догвилле” — вскрывает лицемерие христианства.
В фильме „Танцующая в темноте” им был поставлен просто колоссальный эксперимент: он показал интеллектуальной публике, что ее можно развести на слезы, сделав совершенно немыслимую, идиотскую историю. Он просто издевается над зрителем и говорит: я над вами издеваюсь, но вы все равно будете рыдать после фильма. И они рыдают. То есть все, что делает фон Триер, — это эксперименты на людях”.
Фея полуслова. Интервью с Линор Горалик. — “Фокус”, Киев, 2011, № 22,
3 июня <http://focus.ua>.
Говорит Линор Горалик: “Я всегда спрашиваю, можно ли записывать, всегда спрашиваю, с именами или без имен. В большинстве случаев записываю, сильно переиначив. Какие-то вещи — совершенно чистое вранье и бессовестные выдумки. В частности, мой близкий друг Саша Гаврилов давно смирился с тем, что я пишу о нем неправду, что 80 процентов историй о нем — это художественная проза в формате прямой речи”.
“Во-первых, заяц — это приятно. Вы когда-нибудь держали в руках зайчика? <...> Кролик — это не то. Заяц более трогательный. Я не могу этого объяснить. Один раз заяц укусил меня за ключицу. Они, суки, злые. Это такое милое существо, которое ты держишь на руках сорок минут, а потом оно берет и без предупреждения тебя кусает.
Я их очень люблю”.
Цветков — Херсонский: Нас упрекают в том, что мы слишком много пишем. — “ПОЛIT.UA”, Киев, 2011, 20 мая <http://www.polit.ua>.
“ Алексей Цветков: Я не знаю, может, у тебя тоже такое чувство, но в моем случае оно совершенно точное (поскольку я живу в другом полушарии), что, не будь Интернета — меня бы не было. Я бы побарахтался, выпустил бы книжку — и все, и бросил бы снова и навсегда...<...>
