Дом я нашел без труда, это неподалеку от бульвара Париоли. Он показался мне не особенно роскошным, и я даже был слегка разочарован. Я полагал, что такое важное лицо живет в богатом особняке, а это был простой дом, хотя и в современном стиле, с фасадом из красного кирпича и белыми балконами, похожими на мыльницы. По моим расчетам, привратник должен был в это время ужинать, и действительно, я вошел никем не замеченный и направился прямо к квартире номер три, которую занимал покойный. Так как покойный жил один в квартире, дверь была не на засове, а заперта на обычный пружинный замок. Быстро, но без суеты я перепробовал все ключи. Говорят, что для каждого из этих современных замков нужен особый ключ, но это неправда: есть каких-нибудь два десятка типов, самое большее. В общем, замки — как женщины: нужный ключ, как и нужное чувство, находишь не головой, а нюхом. Правда, ни один из моих ключей не подходил, но, перепробовав их с дюжину, я уже знал, какие зубцы лишние, какие должны быть насечки, вернее, даже не знал, а чувствовал инстинктивно. Глаз вора подобен глазу хирурга: сразу определит, на сколько миллиметров он может промахнуться.
Сообразив, какой тут нужен ключ, я не торопясь поднялся по лестнице на балкон. Здесь была простая деревянная дверь с замком старого типа. Я всунул в скважину свой гвоздь, зацепил кончиком пружину, повернул, и дверь открылась. Я притворил ее за собой и оглядел балкон. Это был один из тех новомодных балконов, которые похожи на коробки без крышек, — голый, чистый, пустой, без мебели, за которую можно спрятаться, не сообщавшийся с другими балконами или крышами — на случай, если придется удирать. Луна ярко светила, и на балконе было светло, как в зале для танцев. Все же я нашел угол, затененный выступом крыши, присел на корточки, вытащил напильник и принялся подгонять ключ. Я чутьем угадывал, где и насколько его надо сточить. К тому же главное сейчас было — подпилить его с обеих сторон; окончательно довести бородку я должен был потом, у двери… Когда ключ, на мой взгляд, приобрел нужную форму, я прилег отдохнуть, съел свои полбатона и выкурил папиросу. У меня было еще, самое малое, четыре часа в запасе. Я бросил окурок, притулился в уголке и вскоре заснул. Проснулся я как раз через четыре часа и почувствовал, что сон пошел мне на пользу. К лестнице я направился со спокойствием чиновника, который идет на службу: хладнокровно, без нервозности, со свежей и ясной головой. Тихонько спустился к квартире номер три и попробовал свой ключ. Я не ошибся, он почти подходил, и стоило лишь разок провести по нему напильником, как он повернулся и дверь отворилась мягко и легко, словно по маслу.
Квартира была скромная, это я заметил с первого взгляда, — просто обставленные четыре комнаты с кухней. Такие квартиры обычно для вора не представляют интереса. А ведь здесь жила важная персона, это было ясно из газеты. Я прошел из передней в коридор: одна дверь была открыта, и оттуда шел скудный свет, непохожий на свет лампы. Оказалось, это был свет луны, который проникал в комнату через открытое окно, выходившее в сад. Освещен был только подоконник, вся остальная комната была погружена в темноту. Я вытащил карманный фонарик и начал разведку. Прежде всего я увидел множество шкафов, набитых книгами, затем массивный резной стол на львиных лапах и, наконец, — цветы. Их здесь была пропасть, самых разнообразных, больше всего роз, гвоздик и гладиолусов. Вдруг среди цветов я увидел лицо покойника; у него были усы, борода, седые, блестящие, как шелк, волосы, розовое, упитанное лицо, опущенные прозрачные веки. Это был человек лет семидесяти, полный, внушительный, сытый, с аристократической внешностью. Знатный покойник, настоящий синьор. Я постепенно опускал фонарик. На покойнике был черный фрак с красно-желтой лентой на груди. Из-под фрака виднелась белоснежная сорочка с красиво завязанным белым галстуком под серебристой, острой бородкой. А вот и руки, скрещенные на груди, розовые, чистые, слегка веснушчатые, с холеными ногтями. Перстень был здесь: зеленый изумруд сверкал на коротком, немного распухшем пальце. Я взял фонарик в левую руку, нагнулся и, ухватив кольцо двумя пальцами, стал, поворачивая, стаскивать его. Оно не поддавалось. Тогда я дернул сильнее, и оно осталось у меня в руке. Но мне показалось, что толчок потревожил покойника. Я поднял фонарик. Действительно, рот у него открылся, и под моржовыми усами отчетливо виднелось множество золотых зубов. Тут легкий свист заставил меня вздрогнуть. Я резко повернулся и в окне, над самым подоконником, увидел комичную физиономию Сильвано. Он был бледнее мертвеца и глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом он сказал вполголоса:
— А, ты здесь…
Прошло всего лишь мгновение, но в это мгновение я решил, что обману его.
Я ответил спокойно:
— Да, я пришел, но кольца нет.
Он скорчил отвратительную гримасу и прошептал сдавленным голосом:
— Не может быть.
— Иди посмотри сам, — ответил я.
С трудом подтянувшись на руках, он вскарабкался и сел на подоконник, потом повернулся и соскочил в комнату. Не говоря ни слова, я направил свет фонарика на руки покойника, лишенные драгоценностей. Вдруг Сильвано сказал дрожа:
— Кольцо у тебя, руки-то сдвинуты.
— Не будь дураком…
— Да… оно у тебя… Вор!
— Ну, ну, потише.
Но он молча набросился на меня, стараясь ухватить за карман брюк, где как раз и лежало кольцо. Я сделал шаг назад, в темноту, говоря:
— Берегись, нас заметят.
Однако он, видно, совсем потерял голову и снова кинулся на меня. Входя, я заметил дверь позади стола: должно быть, она вела в переднюю. Пока Сильвано в полумраке, вытянув руки, приближался ко мне, я обошел стол, проворно открыл дверь и исчез за ней. Однако не настолько быстро, чтобы он при свете моего фонарика не успел заметить, что это дверь кладовой, не имеющей другого выхода. Пока я вертелся среди кучи пальто и шляп, висевших на вешалке, я услышал, как ключ в замке повернулся и Сильвано громко сказал:
— Отдай кольцо, а то я тебя не выпущу.
Я был вне себя от бешенства, потому что, кроме всего прочего, в этой конуре была страшная жара и духота, от которой я задыхался, и ответил, что кольцо ему не отдам. Тогда он отошел от двери, и я услышал, как он зажег лампу и двигается по комнате. Я решил, что он, должно быть, ищет, что бы такое украсть взамен кольца, и не ошибся. Внезапно раздался пронзительный вопль и крик:
— Он кусается!
Затем шаги, голоса в саду, в доме, хлопанье дверей, оклики, приказания. Наконец открылась дверь кладовой. Комната была освещена; несколько человек держали Сильвано за руки, а передо мной, как и следовало ожидать, стояли полицейские.
Уже потом я сообразил, что произошло. Несчастный глупец Сильвано, любой ценой желая возместить потерю, запустил пальцы в рот покойнику, чтобы вырвать золотые зубы, — как будто это были цветы, которые можно сорвать просто так, без щипцов дантиста! От сотрясения рот у покойника закрылся, и Сильвано в ужасе завопил.
Но обо всем этом я уже раздумывал потом, в комиссариате. А тогда я только посмотрел на Сильвано, вложив в этот взгляд всю свою ярость, и покачал головой: пропащее дело связываться с человеком, у которого такой нос. Я сам кругом виноват, что не понял этого раньше.
Хотел бы я знать, почему так бывает: когда нравится женщина, то в конце концов начинают нравиться даже ее недостатки. Хотел бы я знать, почему, хотя я давно уже понял, что Пина мне не пара, почему я все-таки женюсь на ней через месяц-другой.
Все достоинства Пины — это ее внешность. Миниатюрная, смуглая, крепкая, как свежий плод, с мальчишеским лицом и мужской прической, она держит меня под башмаком, потому что есть у нее несколько привычек, которые действуют на меня с неизменным успехом: мне нравится, как она быстро, словно танцуя, перебирает при ходьбе ногами под длинными юбками, сильно стянутыми в талии; как она смотрит на меня искоса, пристально, не моргая, круглыми, точно у совы, глазами или как она вдруг поворачивается ко мне спиной и говорит: «Застегни-ка мне молнию», и я, застегивая ей молнию, вижу смуглую шею, которая переходит в смуглые плечи, покрытые, подобно персику, чуть заметным пушком. Все это как будто пустяки, но если бы не эти ее привычки, очарованию скоро пришел бы конец. Но тут я ничего не могу поделать, и она об этом прекрасно знает, а я кончу тем, что женюсь на ней.
Теперь поговорим о недостатках Пины, вернее, о главном ее недостатке, потому что этот недостаток довольно серьезен: это ее дурные манеры. Дурные манеры — это еще мягко сказано, надо бы сказать — хамские манеры. Бывают люди, которые ходят тихим шагом, другие бегут рысью, а некоторые скачут галопом; так вот, Пина несется галопом. Она держит себя так, точно хочет сказать: «Меньше слов, больше дела; я не собираюсь терять время попусту». И ее манеры словно подтверждают это впечатление: так и кажется, что она бежит, расталкивая всех локтями, чтобы расчистить себе дорогу, нетерпеливая, горячая, резкая, непримиримая.
