У бога нрав как у людей: познав власть, он тут же начал ею злоупотреблять. Прогоню-ка я тьму прочь, решил он, пусть попробует не подчиниться! Ага!
Вскоре на востоке серый цвет превратился в белый, белый начал краснеть — вышло солнце. Бог был рад-радешенек — ему показалось, что все произошло по его хотению, согласно его приказу. От солнечных лучей было больно глазам, и они закрылись сами собой, однако он успел подумать: «Какая неприятная штука! Пусть ее больше не будет!» Странно, но факт: все сразу исчезло, осталась лишь чуть-чуть отдававшая краснотой тьма. Теперь уже господь не мог сомневаться в своих способностях и своей власти. Ведь если ему достаточно закрыть глаза, чтобы исчез свет, значит, свет исходит из его глаз. Не верите? А вот я открою глаза — видите, появилось солнце? А вслед за ним горы, воды и все, все послушно предстало перед его очами. Некогда петух похвалялся курице, что солнце не смеет высунуться, пока не услышит его крик, и он громко кукарекал навстречу солнцу, довольный собой. Бог был несравненно могущественнее, чем петух, но разумом своим в тот момент ушел недалеко. И жаль, конечно, что эволюция вселенной не создала ему пары — существа, перед которым он мог бы похваляться, как перед курицей. Но это не просчет эволюции, тут есть своя научная подоплека. Ведь, подобно всем искусственно выведенным животным (например, мулы) или же собирающим с людей дань поклонения диктаторам (например, Гитлер с его одной тестикулой), бог не способен давать потомства, ему не нужна пара. И тем не менее без какого-то подобия кукарекания обойтись было нельзя. Дав себе волю, бог расхохотался. Раскаты хохота достигли равнин и ущелий и отдались эхом; оттого-то могло показаться, что эти свидетельства господнего самоуважения многочисленны, громогласны и повсеместны.
Этот бог был истинным продуктом эволюции и вовсе не походил на первобытных людей. У него начисто отсутствовал суеверный трепет, с которым дикарь начинает открывать для себя вселенную. Вместо этого у него была самоуверенность цивилизованного человека, привыкшего уважать одного себя. Дикари везде и во всем видят проявление сверхъестественных сил, перед которыми они преклоняются. Господь же осознал лишь собственное величие, свою способность повелевать всей тьмой вещей, он ни в какой опоре не нуждался. Мир покорно простирался перед его взором; куда он направлял свои стопы, там оказывалась земля, а линия горизонта отступала все дальше, доказывая этим свое боязливое почтение. Росла его господня гордыня, непомерным становилось его тщеславие. И тут богу захотелось иметь спутника: наскучило ему одиночество в таком просторном мире, и стал он обдумывать, каким условиям должен удовлетворять будущий спутник. Вот что он придумал, хотя поначалу его мысли были не так отчетливы, как мы их сейчас изложим.
Во-первых, этот спутник должен понимать его. Но понимать так, как критик понимает гениального писателя, не будучи в состоянии подражать ему. Он, спутник, не должен стремиться к созиданию, соперничая с ним, богом. Он может лишь соглашаться, одобрять и как можно больше льстить, ибо…
Во-вторых, главная задача спутника — удовлетворять божье тщеславие. Следует славить господа без устали и без раздумий, как приживальщик славит хозяина, как подкупленный политикан или газетный репортер — своего патрона. Но никакого подкупа не будет, восхваления должны быть следствием душевной признательности и радостной почтительности, а потому, в-третьих, спутник должен быть преданным и искренним, как — как кто? Этого не мог сказать не только наивный, неискушенный господь, но и мы, постигшие все тонкости отношений между отцами и детьми, старшими и младшими братьями, мужчинами и женщинами, хозяевами и слугами, начальниками и подчиненными, вождями и их приверженцами.
Есть люди, которые мучаются бессонницей, если перед отходом ко сну задумаются о чем-нибудь; другие незаметно погружаются в сон, перескакивая с одной мысли на другую. Бог, по всей видимости, произошел от второй группы людей: раздумья быстро увлекли его однажды в царство сна. Во сне его окружал все тот же покорный ему мир, все те же пустынные горы и воды, в которых отражался его лик. Ощутив порыв вдохновения, бог отыскал клочок земли, зацепил добрую пригоршню глины и стал лепить фигурку, глядя на собственное отражение. Потом он подул на фигурку, та ожила и припала к его ногам, восклицая: «О всеведущий, всемогущий владыка! Я никогда не устану воспевать тебя!»
Изумление и радость бога не поддаются описанию. Может быть, в какой-то ничтожной степени мы могли бы понять его чувства, если бы представили себя маленькой девочкой, чья кукла стала звать ее «мамой»; или студенткой, услышавшей, как фотография голливудской звезды на стене вдруг запела любовную песенку, подмигивая при этом. Но нам это трудно вообразить.
Только в этот момент выяснилось, что содержащиеся в священных книгах всех религий рассказы о сотворении людей из глины на самом деле были пророчествами. Бог и сам не понимал, что находится во власти сна, что этот оживший комок глины есть лишь материализованный сон. Ему казалось, что действительно появилось такое забавное существо и отныне он может не прибегать к самовосхвалениям, чтобы потешить свою душу. Ведь самые приятные славословия — те, которые исходят из чужих уст, если, конечно, восхваление содержит все то, что хотелось услышать. Не исключено, что каждый из нас создает во сне такого восхвалителя. Проснувшись, это сделать куда труднее — приходится иметь дело с реальным человеческим материалом, а это, как правило, не дает желаемого результата.
Появившись на свет после исчезновения человеческого рода, господь бог получил, нежданно-негаданно, немало преимуществ. А если бы люди еще существовали на земле? Враждовали бы, к примеру, два народа, и набожное племя А стало бы просить бога покарать племя Б, а не менее богобоязненное племя Б молило бы о наказании племени А. Что оставалось бы делать ему, справедливому и мудрому? А сейчас такая щекотливая ситуация была исключена. Или взять сотворение человека во сне. Если бы еще существовали литераторы, они непременно развернули бы дискуссию. Бога обвинили бы в натуралистическом уклоне: коль скоро он избрал такой низменный материал, как глина, значит, он невысокого мнения о человеческой природе. В то же время можно говорить и о склонности всевышнего к классицизму, утверждающему, что «всякое творчество основано на подражании»: всемогущий, он не смог не подражать собственному отражению, чтобы вылепить человека. Но либо теория классицизма неверна, либо у бога недостало умения, либо, наконец, лик божий был безобразен, но только созданная по его подобию человеческая фигурка не радовала глаз. Бог решил, что в этом, скорее всего, повинно, помимо его неопытности и неловкости, плохое качество глины. Тогда он отыскал почву мягкую и рассыпчатую — как раз ту, в которую Линь Дайюй[156] в незапамятные времена захоронила цветы, — тщательно растер ее, смочил утренней росой из тенистых ущелий, изучил достоинства и недостатки первой фигурки и только потом вновь заработал своими уже приобретшими навык пальцами. Вглядываясь в речные перекаты, он придал новой фигурке округлые формы; у ранней зорьки он взял розовый цвет и окрасил человеку щеки; с небосвода он соскреб голубую краску и капнул ему в глаза; наконец, вместо собственного дыхания он влил в фигурку дуновение легкого, игривого ветерка. Как известно, ветер — субстанция деятельная, подвижная; фигурка сразу же зашевелилась, лениво потянулась и протяжно зевнула. Так станут поступать потом все девушки Поднебесной, которым случится испытать весеннее томление.
Вторая фигурка, созданная как улучшенный вариант первой, оказалась женщиной. Мужчина был лишь первым экспериментом бога, женщина же стала последним его достижением. Теперь понятно, почему старающиеся быть изящными мужчины учатся у женщин. Ну а женщинам совершенствоваться уже некуда — разве что превратиться в бесовку или фею.
Отныне у господа бога прибавилось дел. Проявляя всяческую заботу о сотворенной им паре, их нуждах и удобствах, он создал им на потребу всевозможных домашних животных и птиц, а также плоды и овощи. При этом он каждый раз, полный самодовольства, обращался к мужчине и женщине: «Я тут придумал для вас еще одну штуку; ну, что скажете — большой у меня талант?» Те в унисон начинали петь: «Боже милосердный, спаситель и хранитель!» Но дни шли, пара начала привыкать к чудесам и уставать от песнопений. Более того, эти двое стали обижаться, что бог мешает им проявлять заботу друг о друге. И бог с недоумением подумал, отчего это их отношение к нему становится все более прохладным. Не так громко звучат их славословия, не так низко сгибаются они в поклонах. То было мало приятное открытие. А надо сказать, что со времени сотворения людей господь сделал немало изобретений, открытие же совершил впервые.
