— Каша-малаша! Каша-малаша!
Альма удрала, вынюхивает что-то в зарослях. Синие высокие колокольчики торчат из травы.
— Альма, Альма! — кричу я. — Аль-ма-а-а!..
А вдруг мы заблудимся? Нет, Альма, наверно, помнит дорогу…
Мы с Ритой спим на маминой кровати, а тетя Тамара на моем топчане у противоположной стенки.
— Давай придумывать! — шепчет Рита.
— Про что? — спрашиваю я.
Мы каждый вечер про что-нибудь придумываем.
— Про лагерь.
— Какой?
— Обыкновенный.
— Я про него не знаю.
— Ладно, я буду придумывать, а ты помогай. В одном лагере был начальник, — начинает Рита. — Давай прозвище ему придумаем.
— Медведь, — предлагаю я.
— Хорошо, Медведь. И этот Медведь был очень свирепый человек. А у него жена молодая, ее Рита звали. А детей у них не было. Была одна дочь, но она умерла. А эта Рита, она без любви за него вышла.
— Зачем? — спрашиваю я.
— Ну… Отца у нее арестовали… Да, пускай отца арестовали, а мать от горя умерла. Так ей уже делать было нечего, она за него пошла, за этого Медведя.
— Светинька, Ритонька! Ну, хватит вам, девочки, ну, давайте уже спать! — упрашивает тетя Тамара.
Мы минутку молчим, а потом продолжаем потише.
— А он, этот Медведь, — шепчет Рита мне в ухо, — знал, что жена его нисколечко не любит, только боится. Он все время за ней смотрел, чтобы она с другими не путалась. На шаг ее от себя не отпускал. А тут, как нарочно, прежнего ее жениха в этот лагерь пригнали.
— Как это?
— Ну как? Обыкновенно, по этапу. Он же заключенный был.
— Это отец у нее был заключенный, а не жених, — напоминаю я.
— Нет, жених, — решает Рита. — И отец пусть тоже. А Медведь этот, муж ее, он сперва не знал, что жених ее у него в лагере находится. Но она такая дура была, сама призналась: просить стала, чтобы его на легкие работы перевели. А он, когда узнал, что это жених ее, так совсем осатанел — решил вовсе его со света сжить.
Нет, мне это не нравится… Мне не нравится, когда обижают женихов. Пускай он будет свирепый со своей Ритой, но не с женихом.
— Пускай, если хочет, запрет ее где-нибудь в чулане, — предлагаю я. — И пускай бьет каждый день, чтоб не смела пикнуть.
— Нет, тогда давай не про это, давай про что-нибудь другое, — решает Рита.
— Про что другое?
— Не знаю. Давай про девушку Аудру. Это литовское такое имя — Аудра. У нас их знаешь сколько, литовцев этих? Ее как будто только пригнали в лагерь. А отец у нее в бандитах был. А начальника прозвище было Стриж.
— Почему — Стриж?
— Он щупленький такой был, — объясняет Рита, — чернявенький. И сапоги любил блестящие. Летом все в сапогах ходил. Дневального заставлял каждую минуту сапоги свои чистить. И еще у него плетка была, семихвостка.
— Как это?
— Ну, сплетена так — семь хвостов, чтобы больней. У нас в Кривошеине у одного есть такая. Он сына своего лупит. А Аудра эта, она красавица-раскрасавица была: лицо кровь с молоком, глаза голубые, брови черные, соболиные. И он как увидел ее, этот Стриж, сразу к себе захотел. Ну, он этого дневального своего, который ему сапоги чистил, прогнал, а ее у себя дневальной сделал. А жены у него не было, так он ее себе вместо жены сделал, поняла?
— Ну, девочки, ну, мамочки! — стонет-жалуется тетя Тамара. — Вы же мне спать не даете! Ну сколько можно шептаться? Завтра наговоритесь.
Завтра! Она не понимает — про это можно говорить только ночью, пока темно и никто не видит: про плетку-семихвостку и про Аудру. Мы немножечко ждем, потом накрываемся одеялом с головой и продолжаем:
— Ну и конечно, она в конце концов от него понесла, — шепчет Рита.
— Как это?
— Ну, беременная сделалась. Ребеночка он ей заделал. А тут еще новую девушку в этот лагерь прислали, которая еще красивее этой Аудры была. Так он, Стриж этот, решил от нее избавиться. Тем более что этот ребеночек ее ему ни к чему был.
Аудру мне не жалко, но ребеночка ее жалко.
— Тогда знаешь, пускай он что сделает? Пускай он ее домой отпустит.
— Куда это, домой?
— В Литву.
— Нет, это он не может, — не соглашается Рита.
— Если он начальник, пусть он все может.
— Он все может, а в Литву он не может, — спорит Рита.
— Тогда пусть в Кривошеино ваше отпустит.
— Ладно, только не в Кривошеино, а в другой поселок. В Кривошеино не интересно. Пускай он как будто в больничку ее послал.
— А тут она встречает своего прежнего жениха, — подсказываю я.
— Ладно, пусть он тоже там будет. Как будто фельдшером. Только он ей этого не может простить, что она с начальником жила. Он попервоначалу еще не знал про начальника, обрадовался, что встретились, а после ему, конечно, рассказали, тем более что она беременная.
Душно под одеялом. Мы высовываем головы чуть-чуточку подышать. Тетя Тамара, кажется, уснула.
— Давай лучше не про лагерь, а про помещиков, — шепчу я.
— Почему?
Почему? Сама не знаю почему. Потому что их теперь нету.
— Давай как будто у одной помещицы девушка была, дворовая, очень красивая… И она как будто ненавидела эту помещицу… Потому что она ей велела за старика замуж выходить. Противного такого… Он у нее как будто поваром был. И давай она пусть чего-нибудь этой своей помещице сделает…
Рита молчит. Я трясу ее, но она не отвечает. Уснула…
Папа с мамой уезжают в Бежицу. Мы идем помахать им. Они проедут на поезде мимо нашего Мичуринца.
Мы стоим на платформе. Сначала проезжает пригородный поезд в Москву, потом пригородный из Москвы, потом вообще долго нет никаких поездов.
— Едет, едет! — говорит тетя Тамара.
Поезд мчится, вагоны мелькают, мелькают, окна, окна… Где же они? Где папа с мамой?
Я ничего не вижу…
— Ой, мы, верно, пропустили… А вот, вот! — радуется тетя Тамара. — Видишь? — Она изо всех сил машет рукой. — Видела?
Нет, я ничего не видела…
Мы идем обратно.
— Попроси тетю Тамару, чтобы вы не уезжали, — подговариваю я Риту. — Скажи, что ты не хочешь ни в какой Ленинград…
— Почему это? Я хочу!
— Что тебе там делать?
— Как это что? У меня там сестренки двоюродные, Марина и Лена. Они мне даже ближе, чем ты: твоя мама моей двоюродная сестра, а их мама моему отцу — родная.
Ближе, чем я… Вот как — эти Марина и Лена ей ближе… Что ж, пускай себе едет куда хочет.
Тетя Тамара обо всем договорилась: я останусь на даче одна и буду питаться у Авровых. Ну и что? Мне хорошо одной: что хочу, то и делаю. Хочу, иду на речку, хочу, в лес. А еще я подружилась с девочкой Женей. Она на год старше меня и живет в писательском поселке. Ее папа знаменитый писатель, я даже читала его книжки. У них большая, огромная дача. Женя все время зовет меня, чтобы я к ней приходила, я прихожу, только я немножечко боюсь ее маму. Женина мама ходит всегда в длинном красном халате с павлином на спине, в ушах у нее огромные круглые сережки, и губы накрашены ярко-красной помадой. Тетя Поля говорит про нее: цыганка. Папа у Жени тоже сердитый, но он редко показывается из своего кабинета. Когда я прихожу к ним, я сразу стараюсь проскользнуть в Женину комнату, чтобы никто меня не заметил.
У Жени красивая комната: с большим окном и вокруг растут деревья и пахнет лесом. Мы иногда играем в какие-нибудь игры, а иногда просто так болтаем. Женя угощает меня печеньем и конфетами. У них всегда есть печенье и конфеты.
— Ой, мы скоро должны уходить! — спохватывается Женя. — Нас сегодня Симонов пригласил к себе. Ты видела его дачу? Нет?
Конечно, нет. Я видела только забор, высокий-превысокий, одна планка набита на другую — чтобы нигде-нигде не осталось даже самой маленькой щелки, чтобы никто не мог заглянуть.
— Ужасно шикарная, — говорит Женя.
— У вас тоже шикарная дача.
— Ну, сравнила!.. У него есть пруд, как будто целое озеро, и лебеди плавают. Хочешь, я попрошу маму, чтобы ты тоже пошла с нами?
— Что ты, она не согласится!
— Откуда ты знаешь? А может, согласится?
Нет, ни за что не согласится… Я знаю, что не согласится.
— Мама, а можно моя подруга пойдет с нами? — спрашивает Женя.
— Конечно, нельзя.
— Почему?
— Потому что никто ее туда не приглашал.
Это правда, никто меня туда не приглашал. Меня не могут туда пригласить. Я два раза видела Симонова в «Новом мире». Один раз он даже познакомил меня со своим сыном Алешей. Но в «Новом мире» это не то же самое, что на даче. Я понимаю, почему папа постеснялся пригласить его к нам в гости. У него пруд и лебеди, а у нас одна комната и бабушка.
— Ну, мамочка, ну, пожалуйста!.. — упрашивает Женя.
— Женечка, у тебя, видно, в голове не все в порядке, — отвечает ей мама. — Скажи своей подруге, чтобы шла домой, а сама одевайся.
Я спускаюсь по лестнице. Брат Жени Паша въезжает в ворота на велосипеде.
