– Да ладно, – вновь попытался возразить парень.
– Чего да ладно? А кто всех кошек перевешал? А собаки?.. Тут у нас, Рот, стая бродячих собак появилась. Время от времени собираются, потому что еду на могилах народ оставляет. Но злые, бабку одну на днях чуть не загрызли. Вот Ванюшка наш с дубинкой ходит, как Илья Муромец в дозоре.
Федька усмехнулся и, глянув на тебя с насмешливой озабоченностью во взгляде, спросил вдруг тихо, доверительно:
– Ну ты как, Рот?
– Хорошо, – ответил ты, не понимая смысл происходящего и свое отношение к нему, но продолжая думать. Прочитав впервые загадочные слова классика «красота спасет мир», ты сразу вспомнил того несчастного уродца из своего детства… «А привлекает уродство», – думал ты тогда. В самом деле, если бы алчная мамаша вывела на базарную площадь не урода-сына, а красавицу-дочь, вряд ли народ собрался бы на нее смотреть, и уж точно бумажные деньги под ноги не бросали бы, копеечки никто б не положил. «Красота спасет мир… А уродство его погубит», – думал ты, переводя растерянный взгляд с уродливого лица Ванюшки на изуродованную рожу Федьки.
Смерть поймал твой взгляд и вновь словно прочитал мысли:
– Ты знаешь, Жек, с тех пор, как я его к себе взял, на мою расплющенную харю никто не смотрит. Все – на него.
Он перевел взгляд на Ванюшку.
– Да ты не обижайся, сынок, мужчина должен быть чуть красивей обезьяны…
И вновь к тебе:
– Но какая истина вдруг нарисовалась: найди страшней себя – и будешь красавцем. А?! – Федька обвел всех горделивым взглядом, ожидая похвалы за такую значительную мысль.
– Найди глупей себя – и будешь умный, – смущенно поддержал его один из волгарей.
– Найди бедней себя – и будешь богатый, – подключились тамбовские.
Кажется, все были готовы развивать Федькину мысль, но он их остановил.
– Ну, а ты чего, сынок, скажешь?
Белый негр подумал и, помедлив мгновение:
– Чем хуже, тем лучше!
Федька аж подпрыгнул на месте так, что на столе звякнули стекло и металл, а у стен глухо отозвалось дерево гробов.
– Чем хуже, тем лучше! Во дает! – радостно согласились волгари и волки.
Федька притянул тебя к себе и, смеясь, прокричал в лицо:
– Нет, ты понял?! Он у меня парень непростой! Иной раз такое завернет – хоть стой, хоть падай! Русский негр, я же говорю… А представляешь, когда я его забрал, не умел ни читать, ни писать…
Ты посмотрел на Ванюшку и подумал с надеждой: «А может, он все-таки не вешал кошек и не убивал собак? – и, переведя взгляд на Федьку, продолжил свою мысль: – А он не отравил Фру-Фру?»
– А ты, Рот, все такой же добренький, – глядя на тебя так, словно желая забраться тебе в мозги, озабоченно проговорил Федька.
«Нет, наверное, все-таки отравил», – простился ты со второй половиной своей надежды и сердито приказал про себя Федьке: «А теперь скажи: “А надо быть злым!” Как раньше говорил, скажи!»
Но Федька молчал, и тебе стало стыдно.
Правда, ненадолго.
– А надо быть злым! – выкрикнул его приемный сын слышанные от отца слова, и Федька и все его церберы засмеялись.
– Правильно, Ванек! Молодец! Знаешь, как он меня называет? Папа русский! Есть папа римский, а я папа русский! Это не я, он сам придумал. Ну, а читать-то еще не разучился?
Федька взял твой словарь, мотнул головой, вновь удивляясь его весу, и протянул своему названому сыну.
– Чего читать? – спросил тот, после недолгого веселья на глазах грустнея.
– Что на обложке написано?
Белый негр вперился мутным требовательным взглядом в черную обложку.
От напряжения лупатые его глаза еще больше выкатились, рот приоткрылся и губы отвисли.
Кто-то сдавленно засмеялся, но Федька поднял над головой кулак и сделалось тихо.
– Большой… – с трудом справился Ванюшка с первым словом.
– Та-ак… – улыбаясь, по-отцовски одобрительно кивнул Федька.
– А-а-ат… а-а-ат… – второе слово никак не поддавалось.
– Ну, давай, давай, – подбадривал его названный отец.
– А-атести… А-тести…
– Атеистический! – не выдержав, засмеялся и прокричал Федька.
– Атеистический, – бездумно и торопливо повторил Ванюшка, вытирая со лба пот.
– Последнее давай!
– Слова… слова… Большой атеистический слова! – закончил свое чтение Ванюшка и облегченно выдохнул.
– Не слова, а словарь, эфиоп твою мать! – весело ругнулся Федька и посмотрел на тебя: «Ну как?»
Ты опустил глаза. Стало не только стыдно, но и страшно.
– А что такое атеистический? – спросил Ванюшка, не обидевшись на эфиопа.
– Видал? – вновь обратился к тебе Федька. – Интересуется… Есть, сынок, такая наука… Атеизм называется. Самая простая из наук. Бога нет, и всё… Между прочим, я за нее пятерку получил, вот дядя Женя не даст соврать. Правда? – Он посмотрел на тебя вопросительно, но ты не стал подтверждать эту информацию, хотя бы потому, что не помнил этого, ты, кстати, не помнил и своей оценки по научному атеизму, хотя, скорее всего, была тройка…
Между тем Федька не поленился подняться, взял из Ванюшкиных рук словарь, снова плюхнулся в продавленное кресло и, открыв обложку, вслух прочитал:
– «Под редакцией академика И. И. Басса. Члены редакционной коллегии: Канцеленбоген, Рукенглаз, Коган, Хавкин» – четверо. А пятый, конечно, Иванов, хотел бы я посмотреть на этого Иванова, а, Рот? – многозначительно подытожил Федька, и в этот момент ты понял – после удара лошадиным копытом в лицо твой студенческий полудруг изменился внешне, но его нутро осталось прежним, и, глянув на него строго, попросил:
– Не называй меня Рот.
Федька даже вздрогнул, настолько неожиданна и тверда была твоя просьба, не просьба даже – требование.
Он поднял руки, словно сдаваясь, и, превращая все в шутку, пообещал:
– Базара нет. Слушай, Жек, я иногда думаю, глядя на этого гоблина, может, это наш Мустафа намусорил, его черного шланга дело?
Ты пожал плечами, считая недопустимым в присутствии ребенка говорить о его гипотетическом отце, тем более в таком тоне и терминах.
– А помнишь, как мы по улице маршировали? – еще больше оживился Федька. – Я, ты, Гера твой, а Мустафа шел и командовал: «Шире ша́га! Но́га – ру́ка! Ша́га – ша́га!» Помнишь?
Ты помнил, очень хорошо помнил ту пьяную глупую сцену – почему-то никогда ее не забывал, – и, смущенно улыбнувшись, кивнул.
– А помнишь, как напьется он, Мустафа, и плачет: «Ох, обрусел я, обрусел!» – продолжил предаваться веселым воспоминаниям юности Федька.
Он хохотнул и тут же остальные заржали – тамбовские, астраханские и прочие. Они наверняка слышали эту историю, но с удовольствием услышали еще раз – она им не только нравилась, но и льстила.
Один Ванюшка не смеялся.
Дождавшись, когда все немного успокоятся, он спросил:
– А что он, есть, что ли?
– Кто? – не понял Федька. – Что есть-то?
– Бог.
– Какой бог? А, этот… Ты видишь, Жек, я говорю – не простой парень… Слушай сюда, сынок… Как меня зовут, скажи…
– Федор.
– Правильно, Федор. А знаешь, как мое имя переводится? Божий человек! Я тебе это еще не говорил? Ну, будешь теперь знать.
– Ну и чего? Меня зовут Иван, это тоже какой-то святой был, ну и чего? – не соглашался Ванюшка. – Не понимаю…
– Не понимаешь – поймешь! – поднимаясь в кресле, заорал вдруг Федька. – Вот когда тебе лошадь копытом в морду вмажет и ты очнешься на третий день, тогда поймешь, есть бог или нет его! – Федька даже побагровел от возмущения.
Стало тихо.
Все молчали, встревоженно поглядывая на Федьку, который ни на кого не смотрел и никого не мог сейчас видеть.
Один из волгарей повел плечами, улыбнулся и заговорил, сильно окая:
– У нас говорят: «Не веришь – потонешь».
– И чего, кто верит – не тонет? – ухмыляясь, спросил тамбовский.
– Да все тонут, – махнул рукой волгарь.
– Вот! – обрадованно воскликнул Ванюшка и засмеялся радостно.
– А я не верю! – решительно высказался второй волгарь.
– Почему?
– Что я, дурак, что ли? – ответил тот.
– А верят, значит, одни дураки? – тихо, но строго призвал его к ответу Федька.
– Почему, дуры даже больше, – ловко ушел волгарь от ответа. – Я один раз в церковь зашел свечку за дружка поставить, его в драке зарезали. Так там одно бабье, я один мужик был, даже неудобно…
– А зарезал-то ты, волк? – спросил Федька, теплея взглядом, и подмигнул тебе.
– Не, не, не я, – очень серьезно и очень решительно замотал головой тамбовский, – меня там даже не было.
– А был бы – зарезал бы! – захохотал Федька и подмигнул тебе двумя глазами.
– Не-не, – не соглашался тамбовский. – Мой лучший был дружок, разве б я мог…
– Он небось тоже не верил? – насмешливо спросил Федька.
– Не знаю… Вряд ли… Не-е… – задумчиво протянул тот, кого Федька называл волком. В его серых напоминающих волчьи глазах светилась добрая память о своем зарезанном дружке.
– А верил бы – жил бы! – сделал вывод Федька, подводя итог дискуссии.
