ЭКСЦЕСС ИСПОЛНИТЕЛЯ
Минуло трое суток, как исчезла Зоя; Вася Бяков не заходил в дом отставного майора, боялся даже видеть его: какая страшная, непонятная пропажа! И сам мучился, изводился, даже мнил себя виноватым: как так, не встретил, не проводил домой, не упредил злодеев! Но люди веками ходили тут по улицам, и никто не пропадал. Что же случилось с нею, кто посмел?! Он и к себе-то домой не забегал, все мотался по городу, встречался с агентами, допытывался у самых разных людей, лазил ночами по каким-то грязным голбцам и подвалам, пил с контингентом бормотуху…
Серьезно можно было пока говорить лишь об одном: что пропажа Зои связана с ограблением музея. Тут есть логика: во-первых, время: ночью в музее совершается преступление, а вечером бесследно исчезает его заведующая. Во-вторых… ну, тут то же самое: ограблена коллекция, а Зоя — первый человек, за нее отвечающий! Проводивший в музее ревизию заведующий отделом культуры твердил одно: что его рабочее время кончается, в соответствии с трудовым законодательством, в семнадцать часов тридцать четыре минуты, — и сверх этого норматива он не задержался в хранилище памяти народной ни на долю секунды. Так. Значит, одна точка отсчета — 17. 34. Другая — примерно 20. 20. - это когда уже он сам торкнулся в музей. Три часа… Да за три часа кто угодно мог там побывать. Зашел к начальнику райотдела, майору Старкееву: может, тот чего поможет, подскажет? — но майор замахал руками: «Опять ты со своей пропажей! Только мне и дел, что заниматься вашими амурами! Никуда она не делась, сбежала, поди-ко, с каким-нибудь командировочным или коммерсантом. И правильно сделала, урок тебе дала, чтобы ты с молодыми девками едало лишку не разевал: хоп! — и подмял… А официально вот что скажу: закон есть закон. Пройдет положенное время, заведем розыскное дело, пошлем запросы, все честь честью…». Бяков вышел из кабинета, словно оплеванный. А ведь был когда-то, говорят, неплохим опером…
Следствие по музею вел капитан Тягучих: приземистый, толстый, с маленькими острыми глазками, сильно уже пожилой: народ в районе рождался, рос, женился и выходил замуж, сам рожал и ростил детей, те тоже быстро становились взрослыми, — но при всех поколениях помнили об райотделе милиции, и помнили о следователе Тягучих; начальство приходило и уходило, а капитан был всегда, и не собирался еще уходить на отдых. Так долго он пребывал на должности, что сидел зарубкою на памяти любого маловицынца: если он не проходил обвиняемым по какому-нибудь делу, то свидетелем, потерпевшим, а еще чаще в качестве таковых побывали его родственники, вплоть до самых дальних. Ну и что же, что дальние? Все равно родня. Его побаивались.
— Уходить надо, уходить, — забубнил он, увидав лейтенанта. — Семнадцать дел в производстве, никуда не годно, вконец заманали… Уходить надо, уходить.
— Что же вам мешает, Порфирий Палыч! Ведь самая большая выслуга в отделе — ваша, только рапорт подать…
— Рапорт, рапорт!.. Дак ведь просят, Василко! Кто сюда поедет, на эку-то работу! Сколь ни совался в кадры, в следственное управление, только и слышал: еще годок! еще годок! Я уж в последний раз чуть в драку не полез: «Да вы што-о?!.. Мантулю, мантулю — а вы даже в майоры меня произвести не удосужились! Вот она, ваша благодарность!..».
— И чего?
— Ну, чего… Напишем, мо, представление, пошлем в министерство… Да не верю я им. Враль на врале сидит. Не, буду увольняться.
Но райотдельский так называемый личный состав имел на этот счет свое мнение, вот какое: никуда Тягучих увольняться не собирается, просто набивает себе цену. Кому он будет нужен на пенсии? К тому же старик еще и греховодничал, навещая на квартире Тасю Колобкову, завстоловой с пуговичной фабрики. На фиг он будет ей нужен, Тасе, когда уволится из милиции! Она найдет себе кого-нибудь и помоложе, баба — пышечка, в самом соку.
— Чего тебе, Вася? — спросил капитан.
— Музей.
— Музей, музей… А, у тебя же девка оттуда пропала, — эта, как ее… отец в уголовке работал… вот память стала, скажи… Уря… Уряхина? — нет, нет…
— Урябьева.
— Ага, точно! Отца-то я помню, водку пили… Моложе, моложе меня… Служил бы тоже да служил. Нет, в голову стал брать: «Не могу, мо, терпеть!» А ты через «не могу»! Чего нервы-то распускать… Музей, музей… Дак ведь отказал я, Вася, в возбуждении-то по музею.
— Вот ничего себе…
— А что ты хочешь? Пойми: обвинение не может оперировать простым перечислением похищенного: «булава медная такая-то», или «картина такая-то». Мы можем исходить только из конкретной оценки предметов. Это надо проводить экспертизу. Кто ее будет делать? Я разговаривал с областными галерейщиками, с музейными работниками, они говорят: мы не можем оценить, не имея объекта оценки. Какой метод тут возможен? Только аналогия, верно? Где они, эти аналоги? Нет, тут проще отказать. Отменят постановление — снова откажу, возбудит прокуратура — подержу да прекращу… У меня в этих делах опыт большой. Ты не куксись, Вася, я твое горе понимаю, а иначе поступить не могу. Что мне этот музей, когда народ всплошь обезумел? Вот писателя подстрелили — это попробуй не возбуди да не продемонстрируй старание: живо так взгреют, что забудешь и думать о майорских-то погонах!..
— Как все плохо, Порфирий Палыч, какая тьма, безнадега! Старкеев в розыске только что отказал, вы дело расследовать не хотите… Куда же податься, а?
— А причем здесь музейное дело? Ведь девка, как я понял, сама по себе?
— Ну как может так быть: сегодня одно, а завтра другое? Не настолько же вы старый, чтобы о причинной связи забыть! Ведь вы всегда мне казались конкретной личностью!
— Вот потому-то, мил-друг, я и не вдаюсь во всякие абстракции: причинная связь, то-се… Дано мне дело — я разбираюсь. Нет дела — все, отвалите. Чего ты еще хочешь-то от меня, ну скажи?
— Чего мне хотеть! Я думал, вместе разматывать станем…
— Выходит, не станем. Еще что?
— Ладно, — Вася поднялся с табуретки. — А если по человечески, то как? Все же мы в одной организации работаем, можем друг другу полезными оказаться. Вы занимались материалами… там ничего не промелькнуло?
— Дай-ка подумать… Нет, у меня на такие дела нюх отточен. Хотя погоди… Ты ведь сам в тот вечер заходил за ней, верно? И не застал уже?
— Все так.
— Когда это было?
— Восемь-восемнадцать — восемь двадцать две, примерно в этом промежутке.
— Да-да… Ты вот чего: поговори-ка с Лийкой Фельдблюм. Она заходила ко мне где-то около семи, как раз отдала справку по музею. Стали толковать об этой краже: следы там, то-се, отпечатки… «Ах, Порфирий Палыч, Зоенька так переживает, так переживает, вы просто не представляете!.. Я сейчас еще забегу к ней, попробую утешить». И я не интересовался больше: заходила она, не заходила? Это было где-то минут в пять-десять восьмого.
Вася Бяков вихрем вымелся из кабинета и побежал к дому, где проживала Лийка Фельдблюм с папашею Марком Абрамычем.
ВЕСЕЛОЕ СЕМЕЙСТВО ФЕЛЬДБЛЮМ
Марк Абрамыч слыл в Малом Вицыне самым веселым человеком. «Это наш комик», — говорили одни; «шибко потешной», — вторили им другие; третьи лишь подмигивали и вскидывали головою. Все были правы: Марк Абрамыч любил вести себя так, чтобы окружающие слышали шутку, рождающую бодрость и оптимизм; вместе с тем он ценил и тонкий анекдот, рассказанный в надлежащей компании, вовремя и с точными интонациями. Он даже на совещаниях обычную фразу из отчета мог произнести так, что все катались от смеха. Так что его знали на всех уровнях, он был как бы даже признан официальным маловицынским юмористом, — тем более, что его заслуги в этом деле доказаны были и литературно: в местной газете Фельдблюм числился внештатным заведующим колонкою юмора и сатиры, и беспрестанно печатал там свои юморески и забавные наблюдения, поднимаясь иногда даже до фельетонов — без особых, разумеется, обобщений, на общежитейские темы: то грязь на улицах, то устроили в неположенном месте свалку опила, то плохо моют тарелки в общепите… Его комические миниатюры приводили в восторг аборигенов: например, тонко обыграывалась тема попадания в вытрезвитель: «Он был под мушкой, его взяли под мышки, и повели в медвыт». А цикл басен на экологическую тему: «Сны горкомхоза», «Лес и трактор», «Браконьерская лирическая»!
Но все же признаемся честно: к юмористам в нашем Отечестве многие относятся с этакой осторожностью, недоверием даже: черт, мол, знает, чего от тебя можно ждать! И это понятно: когда знаешь заранее, чем дышит человек, спокойнее на душе. Хотя и среди по всем статьям просчитанных людей встречаются — ох, поверьте авторскому опыту! — большие подлецы. Так вот: легкий, неуловимый почти запашок диссидентства сопровождал всю жизнь Марка Абрамыча, возвышал в собственных глазах, и делал желанным в обществе маловицынских прогрессистов, куда временами входили даже и прокуроры.
