– Будет лучше, если моя дочь не узнает о нашем разговоре. – Это было последнее, что сказал сеньор Волтес, когда я выходил из машины. И потому до сегодняшнего дня, когда я пишу эти строки, я ничего не говорил тебе, Сара. Этот секрет – еще одно проявление моей неверности. Но мне очень жаль, что я больше не видел сеньора Волтеса до самой его смерти.
Мне кажется, я не ошибаюсь: приблизительно в это время ты купила себе пуррó[303].
Мы жили вместе всего пару месяцев, когда мне позвонил Муррал и сказал: у меня есть оригинальная рукопись El coronel no tiene quien le escriba[304].
– Не может быть!
– Может.
– С гарантией?
– Сеньор Ардевол, вы меня оскорбляете.
И я сказал, стараясь говорить спокойно, неизменившимся голосом: мне надо на минутку выйти, Сара. И из мастерской донесся голос Сары, вынырнувшей из сказки о веселой лягушке, – она спросила: куда?
– В Атенеу. (Клянусь, я сказал, что иду в Атенеу, – как-то само так получилось.)
– А… (А ей-то откуда знать, poveretta[305].)
– Да, сейчас вернусь. (Maestro dell’inganno[306].)
– Сегодня твоя очередь готовить ужин. (Innocente e angelica[307].)
– Да-да, не волнуйся. Я скоро. (Traditore[308].)
– Все в порядке? (Compassionevole[309].)
– Что ты, конечно! (Bugiardo, menzognero, impostore[310].)
Адриа сбежал, сам не заметив, что, закрывая дверь, он хлопнул ею сильнее, чем нужно, – совсем как его отец много лет назад, когда отправлялся на встречу со своей смертью.
В квартирке, где Муррал обделывал свои дела, я смог рассмотреть замечательную, выдающуюся рукопись. Окончание было напечатано на машинке, но Муррал уверил меня, что в рукописях Маркеса такое часто встречается. Какое наслаждение!
– Сколько?
– Столько.
– Немало!
– Вам виднее.
– Столько.
– Не смешите меня. Буду с вами откровенен, профессор Ардевол: эта рукопись досталась мне, скажем так, несколько рискованным путем, а за риск нужно платить.
– Вы хотите сказать, она краденая?
– Что за слова! Уверяю вас, эти листы не оставили никаких следов.
– В таком случае столько.
– Нет, столько.
– Хорошо.
На такого рода покупки чеки не пробивают. Нужно было ждать до следующего дня; я сгорал от нетерпения. Ночью мне приснилось, что сам Габриель Гарсия Маркес пришел упрекать меня в краже, – я притворялся, что ничего не знаю, и он бегал за мной по квартире с огромным ножом, а я…
– Что с тобой? – спросила Сара, зажигая свет.
Было начало пятого утра, Адриа приподнялся на родительской кровати, которая теперь была нашей. Он тяжело дышал, как после длинного забега.
– Так, ничего… Приснилось…
– Что приснилось?
– Не помню.
Я снова лег. Подождал, пока она погасит свет, и сказал: Маркес бегал за мной по квартире вот с таким ножом и хотел убить.
Тишина. Нет, постель легонько колыхнулась. Наконец Сара расхохоталась. Потом я почувствовал, что она нежно ерошит редкие волосы на моей почти уже лысине, как никогда не делала моя мать. Я почувствовал себя грязным и виноватым, потому что обманывал ее.
За завтраком они молчали, до конца еще не проснувшись. Пока Сара снова заразительно не рассмеялась.
– Что с тобой?
– У тебя даже чудовища в кошмарах – интеллектуалы!
– Он меня правда испугал! Ой, мне же сегодня в университет. (Impostore.)
– Но ведь сегодня вторник. (Angelica.)
– Да, но… Не знаю, чего от меня хочет Парера, но она попросила, чтобы я… уфф… (Spregevole[311].)
– Не волнуйся. (Innocente.)
Ложь за ложью – я пошел в банк, снял нужную сумму и направился к Мурралу, испытывая тягостное беспокойство: вдруг у Муррала ночью случился пожар, вдруг он передумал, вдруг нашел более щедрого покупателя – или его арестовали.
Нет. «Полковник» спокойно дожидался меня. Я с трепетом взял его в руки. Он мой, можно больше не беспокоиться. Мой.
– Сеньор Муррал…
– Да?
– А полная рукопись Ницше?
– Ага.
– Вы скажете мне цену?
– Если это праздный интерес, не скажу. И не обижайтесь.
– Я хочу купить ее, если смогу.
– Позвоните мне через десять дней, и я назову сумму, если рукопись еще не продали.
– Как?!
– А что вы думали? Что вы один такой на свете?
– Она мне нужна!
– Десять дней.
Дома я не мог показать тебе свое новое сокровище. Это была тайная часть моей жизни, которую я противопоставлял твоим секретам. Я спрятал рукопись в глубине ящика. Думал купить для нее специальную папку, чтобы можно было рассматривать каждый лист отдельно с двух сторон. Но нужно было сделать это тайно. А тут еще Черный Орел.
– Ну что там у тебя, выкладывай.
– Ты перешел заповедную реку.
– Что?
– Ты собираешься и дальше тратить деньги на игрушки, а твоя скво даже не подозревает об этом.
– Это все равно что изменять ей, – вмешался Карсон. – Так дело не пойдет.
– Я не могу поступать иначе.
– Мы вот-вот разорвем отношения с бледнолицым другом, который всю жизнь давал нам пристанище.
– Или расскажем все Саре.
– Вам не поздоровится: я выкину вас с балкона.
– Храбрый воин не боится угроз лживого и трусливого бледнолицего. И потом, ты не посмеешь сделать это.
– Посмеет, – встрял Карсон. – Больные люди не просчитывают последствий. Они в плену у порока.
– Обещаю, что полная рукопись Ницше будет последним приобретением.
– Почему я должен тебе верить? – Это Карсон.
– Я не понимаю, почему ты таишься от своей скво. – Это Черный Орел. – Ты покупаешь рукописи на собственное золото. Они не были отобраны жестоким белым человеком с огненной палкой у какого-нибудь еврея или украдены.
– Некоторые были, дружище, – поправил его Карсон.
– Но бледнолицая скво не обязана знать это.
Я оставил их обсуждать эти вопросы, будучи не в силах признаться, что у меня недостает храбрости пойти к Саре и сказать: Сара, это сильнее меня. Я хочу обладать предметами, которые привлекают мое внимание. Я хочу их и готов за них убить.
– Да? – Это Карсон.
– Нет. Но почти.
И Саре:
– По-моему, мне нехорошо.
– Бедненький, ложись. Я поставлю тебе градусник. (Compassionevole e innocente[312].)
Два дня я пролежал с температурой и наконец пришел к своеобразному соглашению с самим собой (хотя его не подписали ни Карсон, ни Черный Орел), в соответствии с которым я разрешал себе, во имя наших отношений, не рассказывать подробностей истории Сториони, известных мне самому только частично, а также о том, какие предметы, по моим подозрениям, появились в коллекции в результате хищнических действий отца. Или о том, что вместе с магазином я продал, а следовательно, и приобрел многие отцовские грехи… Об этом, я думаю, ты догадывалась. Мне недоставало храбрости признаться в том, что я солгал тебе в день, когда ты приехала из Парижа с желтым цветком в руке и сказала: я не отказалась бы от кофе.
37– Манера напоминает мне Хемингуэя, – сказала Мирейя Грасия.
Бернат склонил голову, воспрянув от этого замечания. Он в то же мгновение забыл о том, что в «Книжную пыль» на его мероприятие пришли только три человека.
– Не советую тебе устраивать презентацию, – сказал Бауса.
– Почему?
– Сейчас слишком много всего проводится: никто не придет.
– Это ты так думаешь. Или ты к разным авторам относишься по-разному?
У Бауса ответ вертелся на языке, но он сдержался. И с усталым выражением на лице, которое ему все-таки не удалось скрыть, сказал:
– Ладно. Скажи, когда тебе удобно и кого ты хочешь видеть ведущим.
Видя улыбку Берната, он добавил:
– Но если никто не придет, я не виноват.
В приглашении было написано, что издатель Эрибер Бауса и автор лично приглашают вас на презентацию «Плазмы», последней книги рассказов Берната Пленсы, в магазине «Книжная пыль». Книгу представит Мирейя Грасия. По окончании презентации гостям будет предложен бокал шампанского.
Адриа положил приглашение на стол и на минуту задумался, пытаясь представить, что может сказать Мирейя Грасия об этой книге. Что она слабая? Что Пленса так и не научился передавать и описывать эмоции? Что это напрасный перевод бумаги и жаль деревьев, пошедших на ее изготовление?
– На этот раз я не обижусь, – сказал Бернат, предлагая ему выступить в роли ведущего на презентации.
– Откуда мне знать, что так и будет?
– Она тебе понравится. А даже если не понравится, я вырос: мне скоро сорок, и я начал понимать, что нам с тобой не стоит из-за этого ссориться. Согласен? Представишь книгу? В следующем месяце в «Книжной пыли». Это легендарный книжный магазин и…
