И с этими словами он ткнул зажигалкой Дуа прямо в лицо. Послышался щелчок, потом разом ухнуло взметнувшееся пламя, а потом все произошло как-то очень быстро, почти одновременно.
Толпа дружно охнула, когда правая рука Карима вдруг расцвела ярким пламенем и следом вспыхнула абайя девочки. Дуа пронзительно закричала, и на какую-то долю секунды в дрожащем мареве я успела увидеть лицо Карима и поняла, что его полубезумный взгляд вдруг прояснился и теперь это взгляд человека, который вдруг, в последнюю секунду, что-то понял; и тут пламя бросилось ему в лицо, из голубого став желтым, но я заметила странную фигуру в черном, словно летевшую по воздуху с яростной неудержимостью выпущенной из лука стрелы. Это была Инес в развевающейся черной абайе, похожей на распростертые крылья. Широко раскинув в стороны руки, она налетела на Карима и Дуа и крепко обняла их обоих, уже охваченных пламенем.
Карим явно не ожидал ничего подобного; он шарахнулся в сторону, по-прежнему одной рукой прижимая к себе Дуа, и налетел на балюстраду. Старое дерево — смолистая сосна, выбеленная двумя веками жаркого солнца и затяжных дождей, — оказалось слишком хрупким, а сила удара — достаточно большой, и все трое, оставляя за собой куски горящего тряпья и дымный след, рухнули прямо в бурный поток.
Почти в ту же минуту в реку нырнул еще один человек. Одним изящным движением перелетев через балюстраду, он ушел под воду столь же гладко и бесшумно, как речная птица. Я едва успела увидеть на лету его рыжую шевелюру и окликнуть по имени…
— Ру!
Но он уже исчез в воде.
Мы подбежали к балюстраде. Несколько мгновений на поверхности воды не было видно ничего, кроме кусков обгорелой абайи, принадлежавшей Дуа. Затем вода словно взорвалась, в ней яркой вспышкой мелькнула рыжая голова, затем какое-то неясное бледное пятно, и вскоре мы увидели, как Ру плывет к берегу, а Дуа крепко обнимает его за шею…
Позже мы обнаружили, что как раз ее развалившая-ся на куски абайя и приняла на себя большую часть огня; даже камиза на девочке оказалась целехонька, даже волосы обгорели совсем чуть-чуть. Ру почти сразу же снова нырнул, надеясь отыскать еще кого-нибудь, но Инес и ее сын исчезли.
Среда, 1 сентября
Наш Спаситель восстал со смертного ложа за три дня. Увы, мне на это потребовалось несколько больше времени. И очень жаль, что так получилось; я знаю, что возни со мной было предостаточно. Меня принесли домой на руках — не знаю, правда, кто, — и если верить рассказам, которые циркулируют по всему Ланскне, то моих спасителей должно было быть никак не меньше ста человек.
Только представьте себе эту дивную картину: Каро Клермон — в роли Магдалины, а отец Анри — в роли святого Петра! Да, и он тоже, оказывается, там был — Каро отправила ему эсэмэс; именно ему, вместо того чтобы просто позвонить в полицию. И он, едва закончив проповедь в Пон-ле-Саул, примчался сломя голову, чтобы ничего не пропустить. Впрочем, к тому времени самое интересное было уже позади, и паства вряд ли заметила присутствие своего пастыря.
Он, разумеется, очень хотел, чтобы я в последний раз причастился и исповедовался, а он отпустил бы мне мои грехи. И Каро наверняка бы ему это позволила; но тут вмешалась Жозефина. Из рассказов Жана-Филиппа — который, к моей радости, почти не пострадал, если не считать того, что голова у него до сих пор болит и на ней весьма неприятный глубокий порез, — я понял, что вмешательство Жозефины носило, если можно так выразиться, раблезианский характер (по мнению Каро, впрочем, излишне агрессивный). Жозефина буквально силой изгнала отца Анри Леметра из комнаты больного, а уже за порогом он был подвергнут дальнейшему насилию и оскорблениям со стороны Генриетты Муассон, которая узнала в нем того извращенца, который пытался выдать себя за «нашего дорогого месье кюре». Пилу рассказывал, что Генриетта гонялась за извращенцем с метлой, вопя, словно фурия, пока окончательно не выгнала его из дома. Но снаружи его встретил Влад, который, по словам Пилу, обычно не кусается, но Генриетта так вопила, так размахивала своей метлой, да и священник был Владу совсем незнаком… в общем, увы…
В общем, вышло клево — по-моему, это самое подходяще слово.
Тела Инес и Карима Беншарки полицейские обнаружили только в понедельник. Инес по-прежнему обнимала сына; руки ее так и остались сомкнутыми в этом последнем яростном объятии, а ее обгоревшая черная абайя окутывала их обоих, как саван. Жозефина рассказала мне историю Инес. Ах, отец, как жаль, что я раньше всего этого не узнал! Как жаль, что я так и не увидел ее лица!
Сам я трое суток пребывал между жизнью и смертью. Пневмония, обезвоживание организма и чудовищное переутомление взяли свое — я пребывал в беспамятстве, бредил, и мною весьма энергично занимались наш деревенский доктор Кюсонне и Жозефина, которая с самого начала почти от меня не отходила.
По ее словам, все это время в дом непрерывным потоком шли люди. Некоторых я смутно помню, например Гийома Дюплесси, Шарля Леви, Люка Клермона и Алису Маджуби. Из Маро тоже многие приходили, причем с подарками — обычно чем-то съестным. И, разумеется, постоянно заходила Вианн Роше — то с кувшином горячего шоколада, то с горстью mendiants,[65] то с банкой персикового джема, но обязательно с улыбкой, похожей на летний рассвет.
— Как вы, месье кюре?
Я улыбнулся. (Да, я уже почти научился улыбаться.)
— Ничего, скоро поправлюсь. Хотя для этого мне, возможно, понадобится ваш шоколад.
Она одобрительно на меня посмотрела:
— Хорошо, я непременно постараюсь.
— Как Дуа?
Она пожала плечами.
— Теперь нужно только время. Она сейчас у Аль-Джерба, они все о ней заботятся.
— Прекрасно. Они очень хорошие люди. А как вы?
— Думаю, мы, скорее всего, пробудем здесь еще неделю. Дождемся, по крайней мере, когда вы снова встанете на ноги.
Этого я никак не ожидал.
— Зачем же ради меня?..
Снова эта улыбка.
— Да я и сама не знаю. Наверное, начинаю к вам привыкать.
Она сунула руку в карман и вытащила какой-то предмет. Я ожидал увидеть очередную шоколадку, но на ладони у Вианн лежала одна-единственная сухая персиковая косточка.
— Это последний персик из нынешнего урожая Арманды, — сказала она. — Я собиралась посадить эту косточку у нее на могиле. А потом вспомнила ваш садик — у вас ведь, кажется, нет ни одного персикового дерева?
— Нет.
— В таком случае посадите эту косточку у себя в саду. Рядом со стеной дома, где больше солнца. Возможно, пройдет несколько лет, прежде чем она даст первые плоды, но если хватит времени и терпения… Кстати, в Китае персик является символом вечной жизни, вы знаете?
Я покачал головой.
Я взял у нее персиковую косточку; мне не хотелось говорить, что вскоре, вполне возможно, меня здесь уже не будет и я не увижу, как растет это деревце. В конце концов, даже мой дом принадлежит церкви, а положение у меня весьма шаткое. Сегодня мне позвонил епископ — трубку взяла Жозефина — и сказал, что завтра хочет заехать, поскольку нам с ним необходимо кое-что обсудить. Полагаю, отец Анри Леметр уже поведал ему собственную версию произошедшей со мной истории. Нет, я не жду письменного подтверждения. Хотя имя мое теперь полностью очищено, сомневаюсь, что это окажет сколько-нибудь существенное воздействие на решение высших властей. Я опозорил церковь, я не подчинялся приказам епископа, из-за меня возникли трения между двумя общинами. Мне нет оправдания, я виновен во всех своих прегрешениях. Однако…
Пока я пребывал в «чреве кита», у меня было вполне достаточно времени, чтобы как следует пораскинуть мозгами. Вспомнить, что действительно важно. Понять, где я хочу быть. И я осознал, что Ланскне для меня — гораздо больше, чем просто приход. Я не смогу уехать отсюда, даже если епископ, что весьма вероятно, попросит это сделать. И если из-за этого мне придется отказаться от церкви, значит, так тому и быть. Да, отец мой, я все начну сначала. Возможно, воспользуюсь своими плотницкими навыками, или займусь садоводством, или стану учителем. Мне пока трудно все это себе представить, но ты же знаешь, я никогда не отличался развитым воображением. И все же это мне гораздо легче представить, чем вступление в должность в другом приходе.
Жозефина говорит, что в церкви Святого Иеронима все обо мне скучают. После случая с Владом отец Анри больше там не появлялся. И колокола молчат с прошлой субботы, и мессу с тех пор никто не служит. Возможно, отец Анри ждет моего отъезда. Возможно, епископ велел ему держаться подальше от Ланскне, пока я еще здесь.
