Это оказалось звуками приближающегося автомобиля: двойное постукивание колес по горбатому, как спина верблюда, мосту, затем рев мотора на подъеме. Машина прогрохотала по булыжной мостовой прямо к моему дому. Большинство жителей Ланскне, которые водят машину (сам-то я не вожу), знают, как здесь следует обращаться с железным конем; его всячески оберегают от рытвин, замедляют ход перед старым мостом и прибавляют скорость только в дальнем конце бульвара. Епископ особенностей наших улиц не знал, и выхлоп его серебристой «ауди» в результате пережитого напряжения был весьма заметен, когда она наконец остановилась.
Нашему епископу за пятьдесят, у него квадратные плечи, квадратная челюсть, и он больше похож на бывшего регбиста, чем на служителя церкви. Он, должно быть, пользуется услугами того же дантиста, что и отец Анри, потому что зубы у обоих выглядят практически одинаково. Этим утром зубы епископа сверкали прямо-таки свирепой белизной, когда он доброжелательно улыбнулся и воскликнул:
— А вот и вы, Франсис!
— Доброе утро, монсеньор, — сказал я (он любит, чтобы его называли Тони).
— Как вы официально! Ну что ж, выглядите вы хорошо. А это… — И он с любопытством посмотрел на Оми; впрочем, та тоже, ничуть не смущаясь, уставилась на него.
Я попытался предупредить ее дальнейшие действия строгим взглядом и сказал:
— Монсеньор, это мадам Аль-Джерба. Она как раз собиралась уходить.
— Да неужто? — удивилась Оми.
— Ну конечно, — твердо сказал я.
— Скажу по правде, — и не думала умолкать Оми, — я никогда еще епископа не видела. Я думала, вы будете в пурпуре.
— Да-да, мадам, большое спасибо, что навестили меня, — поспешил вмешаться я, — но нам с епископом предстоит важный разговор…
— А вы не обращайте на нас с Майей внимания, — проявила великодушие Оми. — Мы с удовольствием подождем. — И она уселась на садовую скамью с таким видом, словно собиралась ждать вечно, если понадобится.
— Извините, но чего вы ждете? — осведомился епископ.
— О, ничего особенного. Просто всем хочется поскорее увидеть месье кюре снова здоровым, снова на ногах. У нас ведь очень многие по нему соскучились.
— Правда? — Епископ удивленно на меня глянул. И, надо сказать, его удивление было искренним и весьма далеким от лести.
— Ой, еще бы! — продолжала Оми. — Тот новый священник ну просто никуда не годится! Разве он может заменить нашего месье кюре? Да никогда в жизни! Такие, как он, может, в большом городе работать могут, но только не в такой деревне, как наш Ланскне. Хи! Чтобы душу деревни понять, требуется гораздо больше, чем пройти несколько комиссий. Отцу Анри еще очень многому нужно учиться.
И как раз в этот момент зазвонили колокола церкви Сен-Жером. Мои колокола созывали к мессе, хотя сегодня отец Анри и не должен был ее служить.
Епископ нахмурился:
— А это не?..
— Да, это они.
Колокола звонили слишком громко — невозможно было не обратить на них внимания. Мы с епископом дошли до конца улицы: площадь перед церковью была пуста. Там не было ни души, но двери церкви были распахнуты настежь. И колокола все звонили и звонили. Я пересек площадь и подошел к дверям вместе с епископом, который после секундного колебания последовал за мной. Затем мы вошли внутрь.
Оказалось, что в церкви полно народу. Как правило, наиболее прилежные мои прихожане — в лучшем случае человек сорок-пятьдесят; да и то столько приходит в Рождество или на Пасху. В остальное время хорошо, если в церкви бывает человек двадцать пять, а то и меньше. Но сегодня на скамьях буквально не было свободного места; люди даже у дальней стены стояли. Там собралось человек двести, а может, и больше — по крайней мере половина населения Ланскне. Все явно ждали моего появления.
— Что же все-таки происходит? — спросил епископ.
— Понятия не имею, монсеньор.
— Месье кюре! Очень рад, что вы снова в добром здравии!
Это крикнул Поль-Мари Мюска, сидевший в своем инвалидном кресле у самого входа. Рядом с ним пристроился Пилу — с Владом, разумеется, но к ошейнику пса он привязал кусок крепкой веревки. Затем я увидел Жозефину, улыбавшуюся так, словно сердце у нее вот-вот разорвется от счастья. Затем — Жоржа Пуату с женой. Семейство Ашрон явилось все целиком, даже их старший сын Жан-Луи пришел, хотя обычно он не посещает церковь. Затем я увидел Жолин Дру, ее сына Жанно, Гийома Дюплесси, Каролину и Жоржа Клермон — Каро смотрела на меня так сочувственно, что мне захотелось прямо сейчас свернуть ей шею. И Нарсис тоже пришел, хотя он крайне редко заглядывает в церковь — раза два в год в лучшем случае придет причаститься, если вспомнит, конечно. Были там и Генриетта Муассон, и Шарль Леви, и даже наш местный англичанин Джей Макинтош…
Но я увидел и тех, кто никогда — и по вполне определенной причине — не был моими прихожанами. Захра Аль-Джерба, Соня Беншарки и Алиса Маджуби, их отец Саид. И даже старый Мохаммед Маджуби. И все они принесли с собой в церковь цветы и фрукты. Была там, разумеется, и Вианн Роше. И ее дочери Анук и Розетт. И немало представителей речного народа — оборванных, покрытых татуировкой. Все эти люди толпились сегодня в моей церкви, заполнив ее до предела…
И на каждой свободной поверхности, на каждом выступе горели свечи. Сотни, тысячи тонких церковных свечей, и каждую из них зажгли с молитвой. Свечи горели и на алтаре, и возле купели, и у подножия статуй святого Франциска и Девы Марии. У нас в церкви никогда не горело столько свечей сразу, даже в сочельник, но сегодня, в сентябре, хотя это был самый заурядный четверг, с самого утра наша небольшая церковь Святого Иеронима сияла, точно кафедральный собор.
— Рад видеть вас в добром здравии, отец мой!
— Вам передали мои цветы?
— Надеюсь, отец, вам понравилось мое вино?
— Отец мой, а когда вы начнете принимать исповеди?
Я был потрясен. Я повернулся к епископу и растерянно начал:
— Но я понятия не имел…
И увидел, что монсеньор улыбается. Возможно, в этой улыбке, точно сошедшей с рекламы зубной пасты, и чувствовалось немного морозца, однако наш епископ — политик достаточно опытный и хорошо знает, когда следует сменить союзников.
— Как это чудесно, что вас здесь собралось так много! — обратился он к жителям Ланскне. — Да, отец Франсис — да не толпитесь вы так вокруг него! — ра-зумеется, согласится сказать вам несколько слов.
Если честно, мне никогда еще не приходилось служить мессу при таком стечении людей. И я, конечно же, совершенно не был готов к подобному — однако, к немалому удивлению, нужные слова нашлись сами собой; они пришли сразу и с куда большей легкостью, чем когда бы то ни было прежде. Я, правда, уже в точности и не помню, что именно говорил, но, по-моему, это касалось в основном того, как прекрасно и сложно принадлежать к такой необычной общности людей, как наша; я говорил о доброте тех, кого у нас обычно считают чужаками; о том, как нам, бредущим в темноте, помогает свет, падающий из окон чужих домов; и о том, как тяжко оказаться в «чреве кита»; и о том, как трудно чувствовать себя чужим в другой стране, — в общем, когда я наконец завершил свою речь, епископа в церкви уже не было.
Как сказала бы Вианн Роше, ветер снова переменился.
Среда, 8 сентября
В общем, отец Анри в Ланскне так и не вернулся. После таких событий никто, собственно, и не ожидал, что он вернется. Жители Ланскне — не без участия Жозефины — потребовали вновь восстановить Франсиса Рейно в правах кюре, и оставшиеся в меньшинстве сторонники отца Анри, в частности Каро Клермон, быстро поняли, что им лучше особо не демонстрировать неудовольствие. Тем более именно они в свое время прославляли Карима Беншарки.
Рейно вопреки указаниям доктора в тот же день вновь приступил к работе. Он был все еще очень худ и бледен, но заявил, что готов на все, лишь бы не выслушивать исповеди, лежа в постели. И потом, сказал он мне с присущей ему иронией, визитеры нанесли в дом столько съестного, что впору открывать продуктовую лавку. Рейно, честно говоря, совершенно не умел и не умеет правильно реагировать на проявления любви и признательности. Подобные вещи совершенно выводят его из равновесия, и ему начинает казаться, что он что-то сделал неправильно. В результате он стал еще более строгим исповедником и, выслушивая признания людей в совершенных ими грехах, направо и налево раздает бесчисленные «Aves». Но люди его понимают и охотно исполняют назначенное. Мало того, они чувствуют свою ответственность перед ним. Они хотят сделать его счастливым.
Жозефина так никуда и не уехала и теперь уж вряд ли когда-нибудь соберется. Нынче вечером я зашла к ней, чтобы попрощаться, и нашла ее на террасе кафе: она пила горячий шоколад и смотрела, как Пилу удит рыбу, сидя на краешке моста. Рядом с Пилу пристроился Поль-Мари, а возле его инвалидного кресла, прямо поперек дороги, развалился Влад. Мне, собственно, была видна только спина Поля, но было в его позе что-то такое, отчего я не сразу отвела от него глаза…
