Такое сокровище не задержится надолго в одних руках.
Она вздохнула.
И в эту секунду что-то в ней дрогнуло. Все кончилось. Она больше не верит. Ни себе, ни Ипполиту. И не верит в других людей и во все общество вместе — тоже. Иллюзии рухнули.
Чтобы уже окончательно себя добить, она отправилась в ванную. Взглянув в зеркало, она на мгновение даже себе понравилась, прическа явно была ей к лицу. Но это минутное удовлетворение принесло ей не меньше огорчения, чем радости. Ну и что с того, что к лицу? Наступает момент, когда женщине приходится выбирать между своим лицом и телом. Полнота спасла ее лицо — оно оставалось округлым, гладеньким, без морщин, но зато ниже Патрисия стала огромной. Хотя она так старалась последние несколько недель… Вкалывала, как десятиборец… Если этого не видно в зеркале, то изменения должны отразиться на экране весов. Она встала на площадку. Что?! Наверняка тут какая-то ошибка. Стрелка застряла на одном месте. Невозможно. Она сбросила всего полтора килограмма.
От гнева она стала лупить свое тело, молотить себя по животу, рукам, бедрам. Откуда этот целлюлит, который она сюда вовсе не звала?
С улицы донеслись звуки перебранки. Из страха, что в дело замешана Альбана, она метнулась к окну гостиной. Два парня в спортивных костюмах пререкались с парой в смокингах из-за места для парковки, которое и те и другие считали своим. Парни заводились и хамили по-страшному и уже стали орать на светскую пару, которая уговаривала их вести себя потише.
Патрисия испугалась, как бы не дошло до драки. Она вмешалась:
— У вас что-то случилось? Хотите, чтобы я вызвала полицию?
Светская пара подняла голову, а парни накинулись на Патрисию:
— На хрена нам полиция? Что ты к нам лезешь со своей полицией? Это наше место. Мы всегда тут паркуемся.
— Места для парковки никому не принадлежат, — парировала она.
— Слушай, бабка, исчезни и не лезь не в свое дело! Старым вешалкам в такое время уже спать пора!
— Не тревожьтесь, мадам, — крикнул мужчина в смокинге, чтобы разрядить атмосферу, — мы припаркуемся дальше.
Патрисия отшатнулась от окна и укрылась в гостиной. «Бабка»? Этого еще не хватало! Вот так, с первого взгляда, она уже бабка и старая вешалка? Ладно бы еще толстуха… но бабка?
Ее затрясло. Так, значит, она уже старая! Вот в чем причина всех ее неудач, вот что смущало ее весь вечер. Альбана в мини-юбке. Альбана, накрашенная до неприличия. Альбана, мурлычущая под взглядом самца. Альбана, ставшая сексуально привлекательной. Альбана подала ей сигнал, что она, ее мать, должна убраться с дороги, сойти с дистанции, ей уже пора на помойку.
Сердце у нее забилось. Она поднесла руку к груди. Ей все стало ясно: хотя они с Ипполитом одного возраста, но Альбана вполне могла бы оказаться вместе с Ипполитом, такой он был привлекательный, но при этом невероятно, чтобы какой-нибудь приятель Альбаны стал ухаживать за ней. Ее время подходит к концу.
Перед глазами у нее встала картинка: золотистые лучи света на белых цветах, положенных на гроб на похоронах Северины. Покой. И наконец-то она отдохнет.
И не к чему терять время.
Патрисия бросилась в свою комнату, встала на табурет и порылась на верхней полке шкафчика. Она нашла коробочку, которую искала, вытащила ее, открыла. Внутри было несколько флаконов с вероналом. Они дожидались там несколько лет. Когда в сорок лет она посоветовалась с доктором Жемайелем, он выписал ей барбитураты, чтобы легче засыпать, однако Патрисию не смущала бессонница — она охотно проводила это время за чтением; она купила снотворное и оставила его на полке на всякий случай…
И вот она явилась на свидание с теми прошедшими годами. Проглотив большую дозу этого лекарства, она заснет и больше не проснется. Безупречная смерть. Без страданий. И тело останется без повреждений. Близкие не увидят никаких ужасных картин, которые бы их травмировали. Чистая смерть.
Только не медлить! В таких делах только начнешь раздумывать — и ничего не выйдет.
Она прошла на кухню, высыпала таблетки из всех флаконов и аккуратно разложила на столе. Потом налила большой стакан воды и взяла первую таблетку.
В дверь позвонили.
Она остановилась. Открыть? Не отвечать? Ни на минуту не оставят в покое. Кто это может быть в такое время? Наверно, какая-то ошибка.
Позвонили снова.
А если это те два противных парня поднялись свести с ней счеты?
«Да какое тебе дело, Патрисия? Ты же кончаешь жизнь самоубийством. Через несколько минут ты заснешь. Так что какая разница, кто там?»
Она поднесла таблетку ко рту.
В дверь позвонили еще раз, долго и настойчиво.
«Даже умереть спокойно не дадут. Ладно, отправлю их к черту и вернусь».
Она молча подошла к двери и посмотрела в глазок, кто там трезвонит. К своему удивлению, она увидела соседку, одну из тех, кого видела реже всего, жену инженера, как его звали-то?
И в этот момент она услышала голос:
— Мама, открой, пожалуйста.
Альбана? Вглядевшись повнимательнее в деформированное круглым глазком изображение, она увидела дальше на площадке девушку в незнакомой одежде… Альбана?
Она открыла.
Дочь бросилась ей на шею. Диана попросила разрешения войти, а потом, поскольку Альбана снова зарыдала, в нескольких словах объяснила ей, что случилось.
На следующее утро, когда Патрисия обнаружила на кухонном столе разложенные рядами белые таблетки, ей стало стыдно. Как она могла быть такой неразумной, такой безответственной, что собиралась покончить с собой? У нее же есть Альбана, которой она так нужна. «Только представь себе, как она входит сюда, израненная, после изнасилования, и обнаруживает твой труп!» Она выбросила снотворные в помойку и с чувством вины осознала весь эгоизм суицида.
Доктор Жемайель приехал в девять утра, Патрисия еще совсем рано оставила ему на автоответчике сообщение о случившемся. Когда он возник на пороге, черноволосый, свежевыбритый, элегантный, с флегматичным, по-ливански, мужским обаянием, она подумала, не совершила ли ошибку, пригласив к дочери врача-мужчину. Однако, увидев спокойное лицо Альбаны, когда он вошел к ней в комнату, она перестала волноваться: доктор Жемайель был прежде всего их семейный врач, а уже потом мужчина.
Он пробыл у Альбаны долго. Этот молодой доктор верил не в одну медицину — он верил в помощь врача; его работа не сводилась к тому, чтобы ставить диагнозы и выписывать рецепты, — он старался также слушать, понимать, успокаивать, обращать пациента в сторону будущего. Он был и гуманист, и врач с хорошим образованием, поэтому считал, что лечить — это значит быть близким к человеку. Для него это взаимопонимание значило не меньше, чем фармакология, и должно было поддерживаться при любых обстоятельствах, даже если терапевтические методы не срабатывали.
В конце консультации он вышел поговорить с Патрисией:
— Травмы получены в основном не физические, а моральные. Надо помочь Альбане вновь обрести веру в себя и в других. В ее возрасте это самое важное.
— Я тут, рядом, не беспокойтесь.
— Ваша помощь имеет принципиальное значение, это самое важное, но не факт, что этого будет достаточно. Альбана из скромности не обо всем сможет с вами поговорить.
— Я это хорошо понимаю.
— Нужно, чтобы она не замкнулась в себе и не стала воспринимать сексуальность вообще — как насилие.
— Я помогу ей.
— Я уверен в том, что вы приложите к этому все силы. Простите мне такое вмешательство в вашу личную жизнь, но какова ваша нынешняя ситуация в этом смысле?
— В каком смысле?
— Ну, с мужчинами, сексуальностью. Вы одна?
— Да… Нет… У меня есть друг. Мы собираемся жить вместе.
— Альбане нравится ваш будущий спутник жизни?
— Э-э-э… да.
Патрисия закрыла глаза, думая, что ей стоило бы добавить: «Даже немного чересчур». Проговорив это про себя, она осознала, что ничего бы не случилось — ни побега Альбаны, ни изнасилования, — если бы она не стала знакомить дочь с Ипполитом. Она побледнела.
Доктор Жемайель, глядя на нее, увидел, что его пациентку тревожат противоречивые мысли. Он взял в руки блокнот:
— Я порекомендую вам одну коллегу, она специалист по травмам. — И он нацарапал на листке для рецептов координаты. — Ее зовут Мари-Жанна Симон. Позвоните ей, пожалуйста. В таких случаях помощь требуется всей семье, а не только человеку, который подвергся насилию. Иногда травма у близких оказывается не менее болезненной, чем у самой жертвы.
Дело Бидермана осложнило положение Патрисии. Когда журналисты сообщили, что накануне в Брюсселе, в районе Иксель, совершено изнасилование, она подумала: «Почему они не говорят о насилии над моей дочерью?» И чем больше журналисты напирали на эту тему, тем больше ее раздражала эта суета, будто специальное отрицание их трагедии; неужели не понятно, что Альбана пережила куда более тяжелые моменты, чем то, что по вине Захария Бидермана пришлось пережить одной из своих приглашенных дам? Совпадение этих двух происшествий усиливало ее боль. Каждое упоминание того дела словно глубже вонзало нож в ее материнское сердце. Это преступление царило во всех средствах массовой информации. По их квартире кружила тень того, что случилось с Альбаной и о чем Патрисия думала непрерывно; как только она включала телевизор или радио, оттуда на нее обрушивалось преступление Бидермана, а снаружи площадь осаждали журналисты, там стояли грузовики телевидения, бродили фотографы и просто зеваки. Насилие заполонило их мир.
