От боли Патрисия теряла контроль за своими мыслями. Когда Альбана упоминала о трех своих мучителях, Патрисия примеряла к их теням лицо Захария Бидермана и видела троих таких типов над растерзанным телом дочери. Когда она смотрела новости, то представляла себе Альбану на том трагическом приеме у Бидерманов. Граница между семейной историей и историей общества стала проницаемой. Этот ужас преследовал Патрисию неотступно, вокруг сгущался мрак.
И она не знала, как теперь быть с Ипполитом. Рассказать ему о том, что случилось с Альбаной, — это значило бесповоротно допустить его к самым интимным семейным тайнам, — или держать его на расстоянии, пока Альбане не станет получше?
Он названивал ей по телефону, хотел увидеться. Вначале она выдумывала какие-то правдоподобные отговорки, но Ипполит почувствовал ее состояние и попросил объяснить, что случилось:
— Это из-за твоей дочери?
— Да, из-за нее.
— Объясни мне.
— Скоро объясню.
Патрисия чувствовала себя виноватой. Ее любовь с садовником начиналась как прекрасный сон, но за ним последовал кошмар, и она не могла не выстраивать причинно-следственной связи между Ипполитом и трагедией с Альбаной: если бы дочь не вырядилась как проститутка, чтобы его привлечь, она не встретила бы и не спровоцировала тех троих преступников!
Мадам Симон стала приходить к ним каждое утро. Патрисия обменивалась с ней несколькими фразами, но оставалась настороже. Хотя она послушалась доктора Жемайеля и обратилась к ней, но ей казалось, что эта доктор-психиатр пытается отобрать у нее материнскую роль. Именно ей, Патрисии, а не какому-то чужому человеку Альбана должна была все рассказать! Она носила ее в животе, она ее растила, воспитывала, утешала после смерти ее отца; когда эта врачиха уйдет от них и думать о них забудет, она-то все равно будет рядом с Альбаной — до последнего вздоха. Какая несправедливость! И что, интересно, узнает эта докторица из уст ее дочери? Каждый раз, когда она выходила из комнаты Альбаны, Патрисия вглядывалась в нее исподтишка, впадая в ужас при мысли о том, что та только что услышала о какой-то ее материнской ошибке или оплошности; этой врачихе, должно быть, с каждым днем становилось все очевидней, что в большинстве дочкиных проблем была именно ее, Патрисии, вина.
Когда мадам Симон предложила ей поговорить, Патрисии ужасно захотелось бежать. Даже если бы та надела на нее наручники, это не было бы настолько унизительно.
Мадам Симон уселась напротив нее:
— Альбана умная и смелая девочка.
«Не обязательно получать высшее образование, чтобы поставить такой диагноз», — подумала Патрисия, оставаясь настороже.
— Она будет постепенно восстанавливаться. Вы здесь, с ней, у вас очень близкие отношения, и это хорошо, и я рада, что в вашей семье это так, но в этой ситуации ей очень не хватает отца.
«К чему она клонит? Я что, могу его воскресить? Кто тут учился на врача, я или она?»
— Возможно, было бы полезно, чтобы в этом процессе восстановления принимал участие какой-то мужчина. Я не уверена, что у нее получится заживить свои раны в чисто женском обществе. Нужно, чтобы рядом был доброжелательный к ней мужчина, присутствие которого вытеснит память об агрессии тех мужчин. Нет ли у вас друга?
Патрисия пробормотала:
— У меня… есть жених… но мы не живем вместе.
— Вы ему доверяете?
— Да.
— У него какое-то неоднозначное отношение к вашей дочери?
— Нет, конечно! По этому поводу у меня нет никаких сомнений.
— А по какому есть?
«Ну вот, змея, поймала меня на слове. Изучает меня, как будто я ее добыча».
— Я не уверена, что у меня получится выстроить с ним вместе новую жизнь.
— Вы его недостаточно любите?
— О нет, достаточно!
— А он?
— Думаю, и он тоже.
— Так в чем же дело?
— Начинать новую жизнь, разрушить сложившееся равновесие… я думаю, а стоит ли?
— Позвольте мне выразить некоторые сомнения по поводу «сложившегося равновесия». Вы живете одна, почти что затворницей, с дочерью, которая до недавнего времени считала, что вы отказались от сексуальных отношений. Как в коконе, и боюсь, что этот кокон получается нездоровый, не способствующий развитию, оторванный от жизни. Для Альбаны лучшим лекарством было бы иметь веселую, счастливую мать, живущую со своим другом. К тому же она нуждается в ком-то, кто исполнял бы отцовские функции, а она могла бы направлять на него свою нежность.
Патрисия нахмурилась: сказать, что ли, этой докторице, что Альбана пыталась соблазнить Ипполита? Нет, это будет непорядочно по отношению к дочери.
— Всего вам доброго, до завтра. — Докторша поднялась и вышла.
«Что, и это все?»
И хотя в глубине души Патрисия не одобряла предписания докторши, она его выполнила. Она назначила Ипполиту встречу в их привычном кафе в квартале Мароль и рассказала ему, что случилось с Альбаной.
Во время этого тягостного рассказа Патрисия собственным телом, в собственной душе переживала каждую минуту этого изнасилования. Она задыхалась, она отбивалась, она плакала и кричала. Потрясенному Ипполиту пришлось долго баюкать ее в объятиях, чтобы она смогла снова взять себя в руки.
Днем, вернувшись домой, она объявила Альбане, что вечером к ним придет Ипполит.
— Вот и хорошо, — пробормотала Альбана, уходя в свою комнату.
Это одобрение напугала Патрисию. Она так давно привыкла, что Альбана ведет себя неприветливо, что ее любезность пробудила в ней всякие подозрения. А вдруг тот ужас начнется снова?
Но на этот ужин в обществе Ипполита Альбана оделась скромно, даже строже обычного. И вела себя приветливо, но не более того, так что Ипполиту было просто приятно с ней познакомиться и поговорить.
И все же Патрисия не перестала беспокоиться. Каждый раз, выходя на кухню, чтобы унести пустые тарелки или взять новое блюдо, она по пути останавливалась и прислушивалась, чтобы проверить, не меняется ли тон разговора или его тема.
В десять вечера Альбана попрощалась со взрослыми и ушла в свою комнату. Патрисия и Ипполит мирно болтали, а потом Ипполит сказал:
— Я могу остаться, если хочешь. Жермен предложил мне, что он побудет с Изис.
Патрисия удивилась тому, что он упомянул об Изис. Она привыкла встречаться с Ипполитом один на один и часто забывала, что он растит дочь, тем более что он не слишком часто о ней говорил. Во всяком случае, он никогда не упоминал об этом как о проблеме. «Вот уж действительно, как не похожи мужчины и женщины. Его дочь вовсе не главное в его жизни». То, что Ипполит так мало волновался за Изис, ее сердило, и она на самом деле едва сдерживалась, чтобы не сказать ему как-нибудь, что он — плохой отец.
Он подошел к ней, заключил в объятия; она наконец перестала думать. И позволила ему отвести себя в спальню.
Когда после многочисленных поцелуев и неторопливых ласк он деликатно попробовал ее раздеть, она остановила его в ужасе:
— Нет, я не могу!
— Ты не хочешь?
— Я не могу!
Он смотрел на нее, не понимая. Она попыталась объяснить:
— Это из-за…
— Альбаны?
— Да.
— Потому, что она здесь?
— Ну да. Я же не привыкла к такому.
— Нам придется к этому привыкать, да?
Патрисия задрожала еще сильней. Она искала решение и выдала такой экспромт:
— Ты прав, нам придется к этому привыкать… А пока я тебе предлагаю доказать, что ты готов разделить со мной жизнь…
— Давай!
— Давай проведем эту ночь вместе, но не будем заниматься любовью.
Он задумчиво посмотрел на нее, потом его лицо осветилось любовью, и он с готовностью согласился.
Патрисия тоже сделал вид, что она рада. Несмотря на то что комната Альбаны была в дальнем конце коридора, на самом деле ей не хотелось секса. После того, что пережила ее дочь, допустить к своему телу мужчину, пусть даже Ипполита, было для нее невыносимо. Да, в этот вечер она ненавидела и мужчин, и плотскую любовь — эту пытку, которую выдают за наслаждение, — и не понимала, как еще недавно ей могло это нравиться.
Проснувшись утром, она обнаружила, что Ипполит уже встал и по квартире распространяется аромат поджаренного хлеба.
Она направилась в кухню, но застыла в коридоре: из кухни доносился смех — негромкий смех двух давно знакомых людей, которым хорошо вместе, а не просто реакция на веселую шутку.
Она видела их спины — Альбана и Ипполит пили кофе. И оба вели себя спокойно и расслабленно, по их позам Патрисии показалось, что они абсолютно друг друга не стесняются — обычно для такой непринужденности требуются месяцы общения.
Она увидела, как рука Ипполита потянулась к щеке Альбаны и почти с нежностью сняла приставшую хлебную крошку.
