Когда Деон вошел в холл с кипой газет под мышкой, там была Элизабет.
— Мне нужно позвонить, — сказал он коротко. — Дело неотложное. Я пойду в кабинет.
— Подать тебе завтрак туда?
— Нет, спасибо. Я не буду завтракать.
Она сдержанно кивнула и отвернулась.
Деон заколебался. Сказать ей об этом деле? Нет, лучше пусть ничего не знает.
Он быстро прошел в маленькую, с книжными полками по стенам комнату, которую архитектор обозначил в плане, как «бельевую», но которую сам он предпочел просторному, с несколькими окнами и большим камином кабинету, служившему теперь гостиной. Красивые виды мешали ему работать.
В свое время он записал номер, по которому можно было найти Филиппа. Он почти набрал его, но сбился в спешке. Выругавшись, он стал набирать сначала. Длинные гудки звенели в ухе, точно в трубку забрался комар. Деон примостился на углу письменного стола и закинул ноги на подлокотники кожаного кресла. Он вспомнил вдруг, что кресло купила Элизабет и она же выбрала для него место. И вновь в который раз вынужден был признать, что вкус у нее безупречный.
Не отвечает. Он нажал на рычаг и, когда послышался непрерывный гудок, снова набрал номер. Опять не отвечает.
Через полминуты он со стуком положил трубку, спрыгнул со стола и начал расхаживать по кабинету, иногда поправляя книгу на полке, касаясь рамы картины или фотографии, словно желая убедиться, что они существуют, что вне сумятицы в его сознании есть иная реальность, единство жизни, четкая система, которая стала бы ясна, если бы можно было отойти достаточно далеко и посмотреть со стороны.
Зазвонил телефон, и он схватил трубку, ожидая услышать голос Филиппа.
Но услышал незнакомый женский голос, в котором звучало легкое удивление, что ей ответили, едва она успела набрать номер.
— Профессор ван дер Риет?
— Да, — резко бросил он.
— Говорит Уинифред Андерсон из «Мейл». Извините, что беспокою вас в воскресенье, профессор. Вы вряд ли помните, но я брала интервью у вас и профессора Филиппа Дэвидса. В начале этого года. Перед лекцией, которую профессор Дэвидс…
Пухлые щеки, волосы, собранные в пучок. И назойливая настойчивость.
— Да, помню, — сказал он сухо.
— Сегодня в утренней газете на африкаанс помещен крайне интересный материал об эксперименте, который ведет профессор Дэвидс, и мы решили, что ваше мнение…
— Мне очень жаль, но я ничего не знаю о работе профессора Дэвидса. — Не следовало ли быть более дипломатичным? Но он ничего не мог с собой поделать. — Я хирург-кардиолог, как вам известно. Он генетик. Мы работаем в совершенно разных областях.
— Я понимаю, профессор. Но мы думали, коль скоро вы такие близкие друзья и…
— Мне очень жаль, но по этому вопросу я ничего сказать не могу, — твердо заявил Деон, нажал на рычаг и, едва раздался гудок, начал снова набирать номер.
В понедельник газеты перепечатали содержание заметки из «Африкаанс санди», добавив последние сведения. Профессор Дэвидс недостижим. Министр здравоохранения и президент медицинского совета заявили, что дело расследуется и будут приняты соответствующие меры.
Одна газета посвятила коротенький абзац проповеди, произнесенной священником голландской реформатской церкви в одном из предместий. Пастор, как и можно было ожидать, назвал эксперимент кознями дьявола.
Деон ехал в клинику, полный тревоги. Накануне он весь вечер дозванивался Филиппу, но тщетно. До сих пор его имя нигде не упоминалось, однако долго ли будет так продолжаться? Одно неосторожное слово… Снова и снова он перебирал в уме все веские причины, по которым ему следовало остаться в стороне.
У дверей палаты его ждали несколько человек из кардиологического отделения. Меньше обычного. По-прежнему вопрос нехватки кадров в отделении оставался нерешенным. О стольком надо подумать! Столько не сделано! Он рассеянно поздоровался.
Робби был уже в ординаторской. Всовывая узкие плечи в халат, который, казалось, был ему широк, он обернулся к ним.
— Здравствуй, Деон.
— Доброе утро.
Робби с усмешкой поглядел на него.
— Ваш друг Филипп как будто попал в небольшую передрягу. Ищет новый способ делать детей. А чем ему не нравится старый? Или он — того?
Кто-то чуть слышно засмеялся, но едва Деон повернулся и они увидели его лицо, как воцарилась полная тишина.
— Мне казалось, он и ваш друг, Робби.
Робби тоже засмеялся и отвел глаза.
— Ну, само собой. Я…
Если раньше тон Деона был резким, теперь он стал еще и презрительным.
— И, даже если вы больше не считаете его другом, он остается вашим коллегой.
Робби оторопело поглядел на него. Затем, явно стараясь обратить все это в шутку, поднял руки над головой:
— Не стреляйте, шериф. Я сдаюсь.
Деон, все еще хмурясь, надел халат и направился к двери.
— Я ведь только шутил, — извиняющимся голосом сказал Робби. — Стоит ли горячиться по пустякам. — Он ухмыльнулся в спину Деону. — Неужели и ты занимался изготовлением младенцев?!
Деон был уже за дверью. При этих словах он резко повернулся, и Робби, не ожидавший этого, натолкнулся на него и попятился.
Деон смотрел на него, прищурясь, чуть пригнувшись, словно перед прыжком, и ледяным голосом отрезал:
— Я никакого отношения к его работе не имею. Но он мой друг, даже если потерял вашу дружбу. И я пришел бы ему на помощь, как собственному брату.
Во время обхода атмосфера оставалась напряженной. Все с тревогой следили за лицом Деона, и кое-кто на всякий случай старался укрыться за спинами остальных.
Палатные врачи торопливо излагали сведения о пациентах за сутки. Ни вопросов, ни обсуждения — Деон переходил от кровати к кровати почти машинально, испытывая странное ощущение, что на самом деле он вовсе не здесь, не в клинике, что человек в белом халате и темном, прекрасно сшитом костюме, уверенно двигающийся от одного больного к другому, выслушивающий доклады и отдающий четкие распоряжения, это не он, а кто-то другой, ему неизвестный. Он же, Деон ван дер Риет, лишен телесной оболочки и просто следит за действиями этого незнакомца со стороны, с любопытством и даже недоумением.
Неужели я действительно такой? — спрашивал он себя. Я на самом деле хожу вот так, держусь вот так, думаю вот так?
«Я пришел бы ему на помощь, как собственному брату».
Он действительно так сказал?
На середине обхода он не слишком убедительно сослался на то, что его ждут в приемной, и ушел. Теперь Филипп, наверное, уже у себя?
Он шел через вестибюль к дверям, когда по лестнице, прыгая через ступеньки, сбежал Мулмен.
— Профессор! Профессор!
Деон нехотя остановился.
Очки Мулмена соскользнули на самый кончик носа, и он смотрел поверх них.
— Собака, которую мы оперировали на прошлой неделе, все еще молодцом!
— А? Очень хорошо, — сказал Деон. Мулмен явно растерялся, не понимая этого равнодушия, и прижал руки к груди. — Пожалуй, эксперименты мы можем кончить, — продолжал Деон. — А как Джованни?
— П-п-прекрасно, — ответил Мулмен и глубоко вздохнул, стараясь справиться с нервным заиканием. Затем он сказал: — Конечно, высокий гемоглобин и гематокрит, но в остальном анализы крови в норме. И он совсем освоился в палате.
— Отлично. Вы за ним присматриваете?
— Да, сэр.
— Значит, все хорошо.
Деон сказал это, явно давая понять, что разговор окончен, но Мулмен словно ничего не заметил и пошел рядом с Деоном к выходу.
— Я хотел бы… профессор…
Деон, нахмурившись, повернулся и нему. Ну, что еще?
Мулмен спросил растерянно:
— Вы видели статью в «Тораксе», сэр?
— Какую статью?
Мулмен тут же вытащил из кармана свернутый журнал. Он раскрыл его на загнутой странице и протянул Деону.
— Боюсь, французы вас опередили, сэр. — В голосе Мулмена звучало неподдельное сочувствие.
Одного взгляда на диаграммы оказалось достаточно. Деону не нужно было читать текст. Он видел перед собой точную копию методики исправления атрезии трехстворчатого клапана, которую он придумал и разработал в лаборатории.
Фамилия одного из авторов была ему знакома. Они встречались на конгрессе в Лондоне. Француз держался угрюмо и сдержанно, но заметно оттаял, когда между ними завязался разговор, и оказался вполне приятным человеком.
— Они уже оперировали больных?
— Нет, сэр. — Мулмен перевернул страницу. — Они пишут, что у них намечено несколько пациентов, но пока еще ни одной операции они не делали.
Деон попытался изобразить на лице улыбку.
— Так что пока нам по-прежнему неизвестно, какой результат она даст на людях.
Мулмен медленно кивнул.
— Такая незадача, профессор.
