Мелькнула и такая бредовая мысль: что, если, начав в сатирическом тоне, с язвительной улыбкой в уголке тонких губ, он сам поверил в свою невероятную выдумку, испугался и кончил вполне серьезно? Проделал путь от Ильфа и Петрова к св. Иоанну от антисемитизма? Пусть читатель сам судит об этом.
Я не мог восстановить уничтоженные куски, но, думаю, потеря невелика, и без них все ясно.
НИЧТО НЕ ВЕЧНО…
…даже Вечный жид. Однажды он нахамил Христу (он был тогда не вечным, а самым обычным смертным, пошлым иерусалимским обывателем) и понес за это странное, немыслимое наказание: его приговорили к вечной жизни.
Вначале он не поверил: обычные фокусы самозваных пророков и предсказателей, которые пронзительно ясно видят, что будет через тысячу лет, но не знают, что случится завтра. Поди проверь, действительно ли будет он жить вечно или по истечении положенного человеку на земле срока отправится к праотцам. Мужик он крепкий, сплошные мускулы, никогда ничем не болел, и к тому времени, когда отдаст концы, едва ли кто из свидетелей останется в живых, стало быть, и некому будет проверить предсказание, если вообще сохранится о нем память, что маловероятно.
По прошествии полутораста лет он начал думать: пусть насчет вечности Иисус и хватил лишку, но жизнь ему выпала и впрямь долгая. В сто пятьдесят он был свеж и подтянут, как на половине житейского пути. Он удивленно спрашивал себя: в чем наказание? Жить долго — приятнейшая штука, особенно когда ты отменно здоров и каждое утро с удовольствием приветствуешь солнце. Он всегда был хорошим ходоком и сохранил крепость колен, упругость икр, он не злоупотреблял вином, но по-прежнему любил услаждать нёбо и язык пряным самосским, он не был прелюбодеем, но мог весьма пылко приласкать не слишком алчную блудницу. Жадность юной жрицы любви, будь она прекрасна, как Суламифь, убивала в нем желание, даже если он был при тугой мошне.
А надо сказать, Вечный жид не нуждался. Он умел делать деньги во все эпохи, при всех режимах, при любых, даже самых неблагоприятных для его нации поворотах истории, хотя начинал как скромный сапожник.
Тем памятным днем он стоял у своего домишки с колодкой в руках, в холщовом фартуке, волосы подвязаны кожаным ремешком, когда со стороны Делароза надвинулось шествие. Впереди, согнувшись под тяжестью креста, ковылял молодой человек с рыжей бородкой, за ним по обыкновению четко печатали шаг римские солдаты, дальше толкалась челядь и рабы первосвященника и бездельные жители Иерусалима, замыкали шествие плачущие и поддерживающие друг дружку женщины и несколько мрачных мужчин. Сапожник не сразу сообразил, что осужденный и есть тот Иисус из Назарета, который называл себя царем иудейским и проповедовал в храме. Шествие тянуло на лысый холм — Голгофу, где совершалась казнь способом распятия на кресте.
Иисус остановился у его дома, уронил крест на землю и сделал движение, словно хотел прислониться к стене. Агасфер увидел терновый венок у него на голове и капли засохшей крови там, где шипы впились в кожу. Он не питал ни зла, ни симпатии к этому молодому человеку, о котором говорили разно: одни прислушивались к его убежденным и туманным речам и даже допускали, что он пророк Илия, вновь вернувшийся на землю, другие пожимали плечами, а книжники и фарисеи люто ненавидели, ибо он посягал на их авторитет. В Иерусалиме слухи распространяются раньше, нежели возникнут. Агасфер уже слышал, что римский прокуратор Понтий Пилат, соблюдая закон, предложил толпе на выбор: помиловать безвредного самозванца — «царя иудейского» или разбойника Варраву, и все единым рыком выбрали последнего. Агасферу ни к чему было идти против общественного мнения, тем более что он собирался сменить профессию. Надоело возиться с вонючими кожами и дратвой, режущей ладони, хотелось открыть меняльную контору. Он кое-что подкопил сам, сочетая трудолюбие с бережливостью, ловко давал деньги в рост, кое-что ему досталось от недавно умершего родственника — мытаря. То, что осужденный на позорную казнь выбрал его домишко для отдыха, пришлось Агасферу не по вкусу. Еще подумают, что сапожник его последователь. А толпа, злая, как и всякая толпа, низко мстя за вчерашнее поклонение тому, кого сегодня предала, осыпала осужденного бранью и насмешками. Благо бы прислужники Кайафы. Нет, благонамеренные иерусалимские жители — торговцы, портные, плотники, пекари, шорники, жестянщики, ювелиры, писцы, сборщики податей. Иные из них станут клиентами новоиспеченного финансиста, и негоже ему с ними ссориться. И он сказал идущему на Голгофу:
— Ступай отсюда. Здесь не подают.
Осужденный на распятие поднял измученное, залитое потом лицо с провалившимися темно-карими глазами. Сухие, растрескавшиеся губы медленно разомкнулись:
— Нет, я остановлюсь. А ты пойдешь.
Агасфер не был ни палачом, ни злодеем, ни даже жестоким человеком. Он был обывателем, то есть приличным человеком рядовых чувств и поступков, но ради своего блага мог в какую-то минуту оказаться и злодеем и палачом. Сейчас на кон была поставлена меняльная контора, и он не знал колебаний. Да и какое ему дело до этого преступника, осужденного и римской, и местной властью? Он громко, чтобы быть услышанным и стражниками, и толпой, крикнул:
— Ты идешь на смерть, так иди! — И толкнул его двумя кулаками в грудь.
Странно, что этот истомленный, худой человек не только не отлетел прочь, но даже не пошатнулся. Он сказал тихо:
— Я пойду. Но ты не умрешь раньше, чем я вернусь.
— Значит, я никогда не умру, — усмехнулся Агасфер, далекий от мысли, что в эту минуту стал Вечным жидом.
Свое затянувшееся пребывание на земле он считал игрой природы, пока ему не исполнилась тысяча лет — так долго еще никто не жил, за исключением библейских мафусаилов. Но они принадлежали легенде, а он был нормальным, из плоти и крови человеком, когда-то сапожник, после меняла. Давнее происшествие, возле дома иерусалимского сапожника душным пасхальным днем обрело звучность и стойкость легенды. Несомненно, осужденный обладал волшебной силой и заколдовал Агасфера. Ведь ему и раньше приписывали разные чудеса: исцеление парализованных и бесноватых, даже воскрешение из мертвых уже загнившего в склепе Лазаря. Почему же, обладая таким сильным и редким даром, он не воспользовался им для самого себя? Непонятно было и другое: в чем состояло наказание, наложенное им на Агасфера? Жить долго неплохо, особенно когда ты полон сил, желаний, любопытства к окружающему и, прожив десять веков, готов повторить все сначала.
Истомленный рыжеватый, кареглазый бедолага раскрутил великую карусель: создал новую религию. Согласно этой религии, он пошел на крест, чтобы искупить грехи человеческие, а потом вознестись на небо, в чертог Отца своего Господа Бога, и разделить с ним власть над всем сущим. Там, правда, был еще кто-то третий, какой-то Святой Дух, он же голубок, но тут крепкий, практичный разум Агасфера отказывал. Откуда взялся этот голубок и где он был раньше? А еще на небе находилась мать Иисуса, еврейка из Назарета Мария, — целая мешпоха заправляла мирозданием. Привыкший иметь дело с деньгами, а следовательно, с цифрами, которые не лгут и не обманывают, Агасфер терялся перед расслабляющей сложностью христианской конструкции.
Насколько убедительнее, проще, цельнее и потому доступнее человеческому сознанию была еврейская религия с единым Богом — гневливым, сварливым, мстительным и вместе уютным Ягве. А христиане — это те же язычники: у них куча богов, только, в отличие от язычества, где существует полное разделение труда: есть боги по сельскому хозяйству, торговле, ремеслу, военному делу, искусству и любви, — в христианстве все перепутано и непонятно, к кому обращаться. Ну, Мария ведает милосердием, а чем персонально занимаются Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой? И Агасфер, даже поверив в вечность, которой наказал его оскорбленный им новый Бог, не сменил религию, сохранил веру предков. Если же всерьез, то он вообще ни во что не верил, кроме денег, а религия сводилась для него к обрядам и обычаям. Он соблюдал субботу, справлял седер, ходил в синагогу — там, где синагога была; он очень много странствовал и часто оказывался в местах, где не имелось ни культового дома, ни даже кошерной пищи. Он не вкладывал в религию сердце. Этот чувствительный орган он вкладывал в деньги, в их приобретение, помещение и приумножение.
С годами, вернее, с веками, поверив в свое бессмертие, он стал бережнее относиться к далекому воспоминанию, заслуживающему попасть в историю, но разменянному на недостоверные и противоречивые легенды.
Каждая эпоха, каждая страна имела свой вариант происшедшего. На его родине, в Греции, и вообще на востоке Европы были ближе всего к правде. Тут хотя бы называли точно его имя — Агасфер и профессию — сапожник. Сохранились в народной памяти слова, которыми они обменялись с Иисусом, и тычок, отпущенный им осужденному. Но дальше начинались небылицы. Потрясенный якобы исходом и преображением казненного, оказавшегося Сыном Божьим, он крестился и принял имя Бутердей (бутер — бить, дей — бог), то есть Ударивший Бога. Надо быть полным и законченным идиотом, чтобы, поверив в божественность Иисуса, увековечить в своем имени позорный поступок. Агасфер не считал Иисуса сыном Бога и вообще вскоре забыл о встрече с ним, хотя до него доходили темные слухи о похищении из гроба тела убиенного, и ему не с чего было креститься и принимать новое имя взамен данного ему при рождении.
