О, боже праведный…
— Кроме того, нам сообщили, что мисс Декстер предпринимала отчаянные усилия, пытаясь завести ребенка… Это ее желание было настолько сильным, что она, если верить барристеру ответчика, вступила со своим сожителем в сговор, решившись отобрать его ребенка у матери и выдвинуть против последней якобы ложные обвинения в том, что она угрожала ребенку и представляла для него опасность.
Сэнди искоса посмотрела на меня. М-да… Трейнор только что явно дал понять, что нам он не верит.
— Нам поведали, что более двадцати лет тому назад миссис Гудчайлд угостила своего отца бокалом вина, вследствие чего — или не вследствие этого — им была превышена допустимая норма алкоголя, и поэтому — или из-за чего-то другого — он стал виновником дорожно-транспортного происшествия, в котором погибли он сам, его супруга и еще два человека.
Нам рассказали и о том, что мисс Декстер и мистер Хоббс не были честны с судом относительно истинной длительности их отношений… хотя, откровенно говоря, суду не кажется столь уж принципиальным, вступили ли они впервые в интимную связь три года или всего лишь три месяца назад.
Мы с Сэнди снова нервно переглянулись. Я украдкой осмотрела зал. Все присутствующие сидели с низко опущенными головами, как будто в церкви.
— Я должен сказать, что, при обилии свидетелей и фактов, сторонам так и не удалось прояснить ответ на основной вопрос: что же лучше для ребенка? А это в данном случае основная и единственная проблема. Все остальное, по мнению суда, значения не имеет.
Итак, вне всякого сомнения, отношения между матерью и ее ребенком являются основополагающими и самыми важными в жизни. Можно, характеризуя эти отношения, применить также такой термин, как «примордиальные», то есть изначальные, первичные. Мать дает нам жизнь, она кормит нас, заботится о нас на первых, критических стадиях нашего существования. По этой причине закон весьма неохотно идет на нарушение, не говоря уж о прекращении этих отношений. Для того чтобы подобное произошло, нужны крайне веские причины — если только доверие общества к матери не подорвано полностью и окончательно.
Сегодня утром барристер истца еще раз перечислила «обвинения» — так она их назвала — против ответчика. Необходимо признать, что все эти обвинения весьма серьезны и вески. Необходимо также признать и то, что ответчик, миссис Гудчайлд, страдала тяжелой послеродовой депрессией и это состояние воздействовало на ее восприятие действительности, заставляя ее в ряде случаев вести себя крайне неразумно.
Однако, принимая во внимание упомянутое заболевание, может ли суд рисковать и подвергнуть опасности благополучие ребенка? Такова дилемма, которую и предстояло решить суду. Наряду с этим суду предстояло оценить и решить, будет ли для ребенка лучше, если его вверят заботам отца и его новой сожительницы — женщины, которая может, конечно, называть себя приемной матерью, но которая никогда не станет таковой в глазах суда.
Судья сделал паузу. Поверх очков он устремил строгий взгляд в мою сторону:
— Угрожать жизни ребенка — даже в бреду и гневе — это очень и очень серьезный проступок…
Сэнди сжала мою руку, словно говоря: что бы он с тобой ни сделал, я буду с тобой и не дам тебе пропасть.
— Если такое повторяется дважды — это повод для беспокойства. Как и отравление ребенка снотворными пилюлями, пусть даже в результате несчастной случайности.
Но достаточно ли этого, чтобы принять решение разорвать основополагающие узы, связывающие мать и дитя? Особенно когда выясняется, что истинные мотивы отца крайне сомнительны, как и реальные причины, побудившие его восемь месяцев назад обратиться в суд, чтобы получить право забрать ребенка?
В конечном счете мы снова возвращаемся к основному вопросу: в случае, если будет принято решение о проживании ребенка с матерью, не приведет ли она в исполнение свои угрозы? Не следует ли проявить благоразумие и осторожность и разорвать материнские узы ради соблюдения интересов ребенка?
Трейнор снова замолк, отпил воды из стакана. Найджел Клэпп, сидевший передо мной, закрыл лицо рукой. Последняя фраза выдала наконец намерения судьи: все потеряно. Мы проиграли.
Трейнор отставил стакан и продолжил чтение:
— Вот над этими вопросами и пришлось размышлять суду. Трудные проблемы, трудное решение. И все же, после того как были заслушаны все свидетели и изучены все обстоятельства, решение это было очевидным.
Я ниже опустила голову. Вот оно. Сейчас. Надо мной вершится суд.
— Итак, взвесив все доводы, я пришел к выводу, что мать, миссис Гудчайлд, не имела намерения причинить вреда своему сыну и не должна нести ответственность за свои действия в период, когда страдала от клинически подтвержденной депрессии. Я считаю также, что отец ребенка, мистер Хоббс, сделал все от него зависящее, чтобы осложнить ситуацию и разрушить связь между матерью и ребенком. В частности, я нахожу, что мистер Хоббс и его сожительница мисс Декстер, заявляя о том, что ребенку грозит опасность, руководствовались не альтруистическими мотивами. Нельзя закрывать глаза и на то, что они умело подтасовывали факты ради достижения собственной выгоды.
К этому моменту Сэнди уже так стискивала мне руку, что, похоже, несколько косточек треснули. Но только мне было не до этого.
— Таковы причины, по которым суд принял свое решение, согласно которому данный ребенок имеет право видеться и проводить достаточное время с обоими родителями…
Он сделал паузу и молчал секунду или две, но они показались мне долгой минутой.
— …но при этом суд постановляет, что постоянно проживать ребенок будет с матерью.
В зале повисло долгое молчание — как будто все находились в глубоком шоке. Паузу нарушил Трейнор:
— И поскольку в ходе рассмотрения дела я усмотрел злой умысел, направленный против ответчика, оплату всех судебных издержек я присуждаю стороне истца.
Мгновенно Люсинда Ффорде вскочила на ноги:
— Прошу разрешения на апелляцию.
Трейнор долго буравил ее взглядом. Потом ответил:
— Просьба отклоняется.
Он собрал со стола свои бумаги. Снял с носа очки-полумесяцы. Посмотрел на наши потрясенные лица. И сказал:
— Если вам больше нечего добавить, объявляю слушание закрытым.
Через полтора месяца на Лондон обрушилась жара. Она длилась почти целую неделю. Ртуть в градуснике рвалась выше отметки 30 градусов, небо превратилось в ярко-синий безоблачный свод, и сияющее солнце припекало без устали.
— Разве не удивительно? — спросила я в пятый знойный день без намека на дождь.
— Это ненадолго, — ответила Джулия. — Все может кончиться в любой момент, и мы вернемся к серой норме.
— Это верно, но сейчас даже думать о таком не хочется.
Мы отдыхали в парке Уондзуорт. День клонился к вечеру. С полчаса назад Джулия позвонила мне в дверь и спросила, не хочу ли я выйти погулять. Я отложила новую рукопись, над которой корпела, уложила Джека в коляску, нацепила темные очки и шляпу от солнца, и мы вышли. Пока добрались до парка, Джек уснул. Мы устроились на поросшем травой взгорке у реки, Джулия сунула руку в сумку и извлекла на свет два винных бокала и запотевшую бутылку охлажденного «Совиньон Блан».
— Мне подумалось, что неплохо бы отметить такую небывалую жару глоточком пристойного вина., ты как, не против чуть-чуть себя побаловать?
— Наверное, стаканчик могу себе позволить. Тем более что дозу антидепрессантов мне снизили вдвое.
— Вот это здорово, молодец, — обрадовалась Джулия. — У меня больше года ушло на то, чтобы с ними покончить.
— Ну, доктор Родейл не спешит объявить, что я полностью «исцелилась».
— Но ты явно к этому идешь.
Она откупорила бутылку. Я легла на спину, подставила лицо солнцу, так что острый лимоннокислый аромат травы забил все обычные запахи города, и подумала: все это довольно приятно.
— Вот, держи. — Джулия поставила бокал на траву рядом со мной, а сама закурила.
Я села. Мы чокнулись.
— За благополучное окончание дела, — сказала она.
— Какого?
— За то, что покончено с этим чертовым проектом.
— Ты имеешь в виду историю восточных англов?
— Ну да, эту пакость, — ответила она, имея в виду толстенную рукопись, с которой она долго провозилась и которая надоела ей до безумия (по крайней мере, так она говорила). — Закончила вчера вечером и бантиком перевязала. И скажу тебе, любой, кто три месяца корпел, не поднимая головы, над историей восточных англов, заслуживает глотка хорошего вина. А ты пока еще трудишься над «Руководством по джазу»?
— Ой, да, тоже немалый фолиант, целых тысяча восемьсот страниц. А я что-то застряла на Сиднее Беккете.
— Смотри, аккуратнее со сроками — Стенли рассердится.
