«Все хорошо», — снова шепнул он Дункану, но мальчик закричал еще громче, через плечо отца увидев мать, возникшую возле открывшейся дверцы «вольво». Кровь из разбитого носа Хелен и изо рта с раздвоенным от удара языком лилась рекой, а свою правую руку Хелен держала так странно, словно у нее было сломано плечо. Но больше всего Дункана испугал отражавшийся в глазах матери страх. Гарп оглянулся и увидел ее. И тут совсем другой страх шевельнулся в его душе.
Его пугали не крики Хелен и не крики Дункана. И он отлично понимал, что громко стонущий Майкл Мильтон может стонать так хоть до смерти — ему, Гарпу все равно. Нет, страх порождало нечто совсем другое. Не стоны и не иные звуки. Звуков как раз не было. Было полное отсутствие звука.
«А где Уолт?» — спросила вдруг Хелен и перестала кричать, пытаясь что-то разглядеть в салоне «вольво».
«Уолт!» — крикнул Гарп. И затаил дыхание. Дункан перестал плакать.
Они ничего не услышали. А ведь Гарп знал, что Уолт простужен и так кашляет, что даже за две комнаты слышно, как клокочет у него в груди.
«Уолт!» — вскрикнули они все вместе. Оба, и Хелен, и Гарп, впоследствии шепотом признавались друг другу, что в тот миг им обоим показалось, что Уолт просто погрузился под воду и не слышит их криков, вода закрывает ему уши, а он внимательно слушает, как его пальчики бегают по стенкам ванны.
— Я все время вижу его перед собой, — прошептала Хелен на ухо Гарпу.
— Да, я тоже, — откликнулся он.
— Стоит только глаза закрыть, — сказала Хелен.
— Да, — прошептал Гарп. — Я знаю.
Но лучше всех сказал об этом Дункан. Дункан сказал, что порой ему кажется, будто выколотый глаз по-прежнему на месте и он может им видеть.
— Только это как бы воспоминания, не по-настоящему, — сказал Дункан. — То, что я вижу этим глазом.
— Может, ты теперь именно этим глазом и видишь свои сны? — спросил у него Гарп.
— Да, вроде того, — кивнул головой Дункан. — Но он видит совсем как наяву!
— Это глаз твоего воображения, — сказал Гарп. — А воображаемое может порой казаться совершенно реальным.
— Этим глазом я все еще вижу Уолта, — сказал Дункан. — Понимаешь?
— Понимаю, — сказал Гарп.
У многих детей борцов крепкие шеи, но не у всех детей борцов шеи достаточно крепкие.
Дункану и Хелен казалось теперь, что Гарп превратился в бездонный сосуд нежности и доброты; целый год он говорил с ними тихо и нежно, целый год ни разу не выказывал нетерпения. Наверно, им самим надоела эта нежность и деликатность. Дженни Филдз заметила, что им троим понадобился целый год, чтобы вынянчить друг друга.
Что в течение этого долгого года они делали с прочими своими чувствами? — думала Дженни. Хелен их прятала; Хелен всегда была очень сильной. Дункан видел эти чувства только своим отсутствующим глазом. А Гарп? Он тоже был сильным, но не настолько. И он писал роман «Мир глазами Бензенхавера», в который и изливал все свои прочие чувства.
Когда издатель Гарпа, Джон Вулф, прочитал первую главу этого романа, он написал Дженни Филдз: «Что, черт побери, там у них происходит?» И еще в этом письме Вулфа были такие слова о Гарпе: «Такое ощущение, что горе сделало его сердце еще более несговорчивым».
Однако Т.С. Гарп чувствовал, что его ведет некий инстинкт, столь же древний, как Марк Аврелий, которому хватило мудрости и силы воли, чтобы написать: «Время человеческой жизни — миг… ощущение — смутно…».
15. «Мир глазами Бензенхавера»
Хоуп Стэндиш была дома вместе с сыном Ники, когда Орен Рэт вошел в кухню. Она вытирала тарелки и сразу увидела длинный, тонкий и острый рыбацкий нож со специальной зазубриной, которая называлась «потрошитель». Ники еще и трех не исполнилось, и во время еды она усаживала его на высокий детский стульчик. Малыш как раз завтракал, когда Орен Рэт появился у него из-за спины и одним движением приставил свой ужасный рыбацкий нож к горлу ребенка.
— Ты тарелки-то отложи пока, — велел он Хоуп. Миссис Стэндиш покорно поставила тарелку на стол.
Ники радостно загукал при виде незнакомца; нож слегка щекотал ему кожу под подбородком.
— Что тебе нужно? — спросила Хоуп. — Я отдам все, что захочешь.
— Ну еще бы, конечно отдашь, — сказал Орен Рэт. — Тебя как зовут-то?
— Хоуп.
— А меня Орен.
— Красивое имя, — сказала Хоуп.
Ники никак не мог повернуться на стульчике, чтобы посмотреть на незнакомого дядю, который щекотал и слегка покалывал его чем-то под подбородком. Пальчики у него были перемазаны кашей, и, когда он схватил Орена за руку, Рэт вышел у него из-за спины и на миг коснулся блестящим острым лезвием пухлой мордашки малыша, словно желая срезать кусочек скулы. Потом он снова отступил за спинку стула, внимательно наблюдая, как на лице Ники сперва отразилось огромное удивление, а потом он горько расплакался; тоненькая нитка крови проступила у него на щечке, словно наметка для кармана. Или вдруг вновь появившиеся жабры.
— Я к тебе по делу, — сказал Орен Рэт. Хоуп устремилась было к сыну, но Рэт махнул рукой, приказывая ей остаться на прежнем месте. — Ты ему не нужна. И каша ему совершенно ни к чему. Он печенья хочет.
Ники заорал во все горло.
— Он подавится, если ему сейчас, когда он так плачет, печенье дать, — робко сказала Хоуп.
— Ты что, спорить со мной будешь? — удивился Орен Рэт. — А хочешь знать, чем он подавиться может? Так я тебе объясню: вот я отрежу ему пипиську и в глотку засуну.
Хоуп дала ребенку печенье, и он перестал плакать.
— Вот видишь! — сказал Орен Рэт. Он приподнял детский стульчик вместе с Ники и прижал к груди. — А теперь мы пойдем в спальню. — Он мотнул Хоуп головой: — Ты иди первая.
Они вместе прошли в холл. Семья Стэндишей жила тогда в обыкновенном фермерском доме; они решили, что с маленьким ребенком в таком доме в случае пожара будет безопаснее. Хоуп прошла в спальню, а Орен Рэт поставил стульчик с Ники на пол за дверью. Кровь у Ники идти почти перестала, на щеке заметно было лишь небольшое пятно, и Орен Рэт стер это пятно ладонью, а ладонь вытер о штаны. Затем он вошел в спальню следом за Хоуп. И закрыл дверь. Ники, оставшийся за дверью, тут же заревел.
— Пожалуйста! — сказала Хоуп. — Он ведь в самом деле может подавиться! И он умеет выбираться из этого стульчика, или, скорее, сам стульчик перевернется, и мальчик упадет на пол. Пожалуйста! Он не любит быть один. Орен Рэт, точно не слыша ее, подошел к ночному столику и перерезал телефонный провод своим блестящим ножом так же легко, как разрезают спелую грушу.
— Ты ведь не очень хочешь спорить со мной, верно? Хоуп присела на кровать. Ники все еще плакал, но уже не так истерически и, похоже, вскоре действительно успокоится. Теперь заплакала Хоуп.
— А ну-ка, раздевайся! — велел Орен. И сам помог ей раздеться. Он был высокий рыжеватый блондин; волосы, прямые, гладкие, так плотно прилегали к черепу, как трава к земле после сильного паводка. Пахло от него силосом, и Хоуп припомнила бирюзовый грузовичок, который случайно заметила на подъездной дорожке как раз перед тем, как Орен появился у нее на кухне. — У тебя в спальне даже ковер есть! — удивленно заметил Орен. Он был худощавый, но мускулистый, с большими, неуклюжими руками, словно лапы щенка, который, когда вырастет, станет крупной собакой. Растительность у него на теле практически отсутствовала; кожа очень бледная, почти белая, как у всех блондинов, и отдельные светлые волоски терялись на ее фоне.
— Ты моего мужа знаешь? — спросила Хоуп.
— Я знаю, когда он дома, а когда нет… Послушай, — сказал Рэт, и Хоуп затаила дыхание, — а твой парнишка совсем и не возражает!
Ники что-то мурлыкал за дверью, посасывая твердое печеньице. Хоуп заплакала еще сильнее. И когда Орен Рэт быстро и неуклюже сунул руку ей между бедрами, она подумала, что настолько суха, что там даже и палец его не пролезет.
— Пожалуйста, подожди, — сказала она.
— Со мной не спорить!
— Нет, я просто думала тебе помочь… — Ей хотелось, чтобы он проделал все это как можно быстрее; она думала о Ники в высоком стульчике за дверью. — Я могу сделать так, что тебе будет гораздо приятнее, — сказала она неуверенно; она не знала, какими словами втолковать ему это. Орен Рэт сграбастал одну из ее грудей с такой силой, что Хоуп поняла: он никогда прежде ни одной женской груди не касался. Рука у него была просто ледяная, и Хоуп, вздрогнув, вся покрылась мурашками. А он ткнулся ей в грудь настолько неуклюже, что собственной макушкой чуть не разбил ей губы.
— Не спорить! — проворчал он.
— Хоуп! — крикнул кто-то.
Они оба услышали этот крик и застыли. Орен Рэт зыркнул глазами на перерезанный телефонный провод.
— Хоуп, ты дома?
Это была Марго, соседка и приятельница Хоуп. Орен Рэт коснулся холодным плоским лезвием ножа груди Хоуп, приставив острие к соску.
