Уберто Наранхо на прощание поцеловал меня в губы; этот поцелуй был каким-то особенно чистым и сентиментальным, ты береги себя, и ты тоже, поезжай домой и постарайся не привлекать к себе внимания, ты не беспокойся, все будет хорошо, когда мы увидимся? на некоторое время мне придется спрятаться, лечь на дно, ты не жди меня, еще один поцелуй, я обняла его за шею и прижала к себе изо всех сил, царапая щеки о его колючую жесткую бороду, у меня на глаза навернулись слезы, я прощалась с любовью, которую мы делили с ним столько лет. Наконец я села в джип, за рулем которого был Негро; мотор уже работал, и машина готова была везти меня на север, в небольшой городок, где мне следовало пересесть на автобус и вернуться в столицу. Уберто Наранхо махнул мне рукой на прощание, и мы оба одновременно улыбнулись. Ты мой лучший друг, пусть у тебя все получится, пусть все будет хорошо, я так тебя люблю, бормотала я, уверенная в том, что сейчас он говорит те же слова, и я вдруг вновь ощутила, как было бы хорошо спокойно поговорить друг с другом, без спешки и не опасаясь за свою жизнь, а еще лучше — остаться вместе навсегда, чтобы помогать друг другу и защищать любимого человека, жить в мире и покое, а главное — в любви. Я ощутила, что связывавшее нас чувство разгорелось с новой силой и, преобразившись, стало именно таким, каким и должно было жить в наших сердцах. В моем воображении мы представали в образе двух закадычных приятелей — не разлей вода с самого детства, этакие любящие брат с сестрой, испытывающие друг к другу не только братские, но и другие, нежные чувства, оба немного склонные к инцесту. Ты, главное, береги себя, ты тоже, повторяли мы.
* * *
Целый день тряслась я в старом автобусе, который не столько ехал, сколько скакал по выбоинам и ухабам. Эта дорога была когда-то построена на скорую руку и в основном для грузовиков. Именно они, а также долгая эксплуатация без всякого ремонта привели к тому, что во многих местах в асфальте образовались дыры и ямы, в которых устраивали свои гнезда удавы. На одном из поворотов зеленая стена, сжимавшая шоссе с обеих сторон, вдруг отступила, нам в глаза ударил яркий солнечный свет, и перед нами открылся поразительный вид на Дворец бедняков; он казался абсолютно реальным, и я поняла, что это мираж, лишь когда заметила, что огромное здание дворца висит в воздухе сантиметрах в пятнадцати над землей. Шофер остановил автобус, и пассажиры, опасаясь произнести хоть слово, созерцали это чудо, приложив руки к груди; прошло несколько секунд, дворец-призрак стал дрожать в воздухе и вскоре исчез. Сельва вернулась на место, и дневной свет стал самым обыкновенным, утратив свое неземное сияние. Водитель завел мотор, и мы вновь расселись по местам, все так же молча пытаясь осознать только что виденное. Никто не произнес ни слова до тех пор, пока мы не приехали в столицу; каждый пытался понять смысл снизошедшего на него откровения, каждый чувствовал, что это произошло неспроста. Я тоже не знала, что и думать, хотя мне дворец-призрак показался почти настоящим; однажды я уже видела его, когда Риад Халаби вез меня в своем фургончике в Аква-Санту. Я спала как убитая, но Риад, естественно, растолкал меня, мы вышли из машины и чуть не побежали в сторону этого дворца, сверкавшего в ночи тысячами огней. Едва мы сделали несколько шагов, как мираж растворился в ночной темноте, и, постояв немного на обочине, вернулись к машине. В день второго видения Дворца бедняков я не смогла полностью сосредоточиться на впечатлении от роскошного зрелища, потому что все мои мысли были в окрестностях тюрьмы Санта-Мария. Я смотрела на часы и видела, как стрелка медленно ползет к назначенному сроку начала операции, пяти часам вечера, задыхаясь от страха, пыталась представить, что сейчас там происходит. У меня ужасно давило в висках, и я проклинала себя за эту болезненную слабость, мучившую меня при любом длительном ожидании недобрыми предчувствиями. Пусть у них все получится, пусть все получится, пусть они останутся живы, помоги, умоляла я свою мать, как всегда делала в самые трудные минуты жизни, и в очередной раз убедилась в непредсказуемости поведения маминого призрака: иногда она являлась ко мне без предупреждения, когда я ее об этом не просила; порой я успевала даже не на шутку перепугаться, прежде чем понимала, что произошло, но бывали такие случаи, когда я звала маму всем сердцем, а она оставалась глуха к моим мольбам и просьбам. Пейзаж за окном и удушающая жара всколыхнули в моей памяти воспоминания о том дне, когда я, семнадцатилетняя девчонка, ехала по этому шоссе с чемоданом новой одежды, адресом пансиона для барышень в кармане и с ощущением только что познанного высшего земного наслаждения. Вот так же, сидя в автобусе, я решила тогда взять судьбу в свои руки. С того времени в моей жизни действительно произошло много самых разных, порой удивительных событий, и иногда у меня возникало ощущение, что я прожила уже несколько жизней. Каждую ночь я словно испарялась, превращаясь в легкое, едва заметное облачко дыма, и каждое утро рождалась вновь. Я попыталась заснуть, но дурные предчувствия гнали сон прочь. Даже роскошное видение Дворца бедняков не смогло избавить меня от привкуса серы во рту. Мими как-то проанализировала мои мысли в свете пространных указаний учебника жизни, написанного ее обожаемым Махариши; вывод следовал такой: я не должна обращать внимания на свои предчувствия и догадки, потому что они предсказывают не что-то важное, а всякие мелочи и пустяки; вот почему все самые значительные, поворотные события в моей жизни происходили так неожиданно для меня самой. Мими сумела убедить, по крайней мере себя, что мои, достаточно скромные, способности предсказательницы не имеют вообще никакой ценности и идут мне скорее во вред, чем на пользу. Пусть у них все будет хорошо, снова взмолилась я, обращаясь к маме.
Автобус добрался до города вечером; за время пути я насквозь пропиталась потом и пылью, а тяжелые мысли вконец измучили меня; на автовокзале я взяла такси и поехала домой. Водитель провез меня мимо освещенного английскими фонарями парка, мимо Загородного клуба с роскошными пальмовыми аллеями, мимо вилл миллионеров и иностранных послов, мимо новых зданий из стекла и металла. У меня было ощущение, будто я попала на другую планету, поистине космическое расстояние отделяло меня сейчас от той индейской деревушки и нескольких молодых парней с горящими глазами, готовых идти в последний бой с дурацкими игрушечными гранатами в руках. Увидев, что в нашем доме освещены все окна, я на мгновение испытала приступ паники, подумав, что полиция обо всем узнала и у нас идет обыск, а мое имя вписано в ордер на арест. Развернуться и уехать, куда глаза глядят, я не успела лишь потому, что Мими с Эльвирой заметили меня и выбежали на крыльцо. Я машинально поднялась по ступенькам, переступила порог и рухнула в ближайшее к дверям кресло, больше всего на свете мечтая об одном: пусть все, что было, обернется лишь страшной сказкой, родившейся в моем больном воображении, пусть все останется как раньше, ведь не может быть, чтобы Уберто Наранхо, Рольф Карле и остальные погибли. Я обвела взглядом гостиную, как будто видела ее впервые в жизни; никогда еще наш дом не казался мне таким уютным — вся эта разношерстная мебель, на стенах портреты несуществующих предков и родственников, которые должны были защищать меня от злых духов, забальзамированная на века пума в одном из углов, пережившая за полстолетия своей посмертной жизни столько несчастий и потрясений, что их хватило бы на целую стаю подобных ей свирепых хищников.
— Как же здесь хорошо… — вырвалось у меня.
— Ну что там у вас, черт возьми, произошло? — спросила Мими, предварительно осмотрев меня и убедившись, что по крайней мере физически я не пострадала.
— Не знаю. Я уехала, когда они заканчивали последние приготовления. Сам побег был запланирован на пять часов вечера — как раз перед тем, как заключенных разводят по камерам. Те, кто собирался бежать, должны были устроить во дворе заваруху, чтобы отвлечь внимание охраны.
— Вообще-то уже должны были бы что-нибудь сообщить по радио или по телевизору, но пока ничего не говорили.
— Может, оно и к лучшему. Если бы их всех убили, то правительство уже раструбило бы об этом на всю страну, а если операция все же удалась, хотя бы частично, оно будет молчать, пока не поползут слухи, а полиция не соберет всю возможную информацию.
— Как же я намучилась за эти дни, Ева. Я ведь даже работать не могла, так переживала за тебя. Чего я только не передумала: а вдруг тебя арестовали, убили, или тебя укусила ядовитая змея, или сожрали пираньи. Вот ведь проклятый Уберто Наранхо, сама не понимаю, на кой черт мы влезли в это безумное предприятие! — выговаривала мне Мими.
— Ах, птичка моя, ты посмотри на себя, на кого ты стала похожа. Конечно, ты уже взрослая, но послушай меня — я человек старых правил и плохого не посоветую. Вот скажи мне, зачем приличной девушке лезть в мужские дела? Не для этого я кормила тебя лимонами, нарезанными крестиком, — вздыхала Эльвира, пока поила меня свежим кофе с молоком, готовила ванну и чистую одежду. — Ну ничего, отмокнешь как следует в водичке с липовым цветом, и все твои страхи как рукой снимет.
