— Как же я намучилась за эти дни, Ева. Я ведь даже работать не могла, так переживала за тебя. Чего я только не передумала: а вдруг тебя арестовали, убили, или тебя укусила ядовитая змея, или сожрали пираньи. Вот ведь проклятый Уберто Наранхо, сама не понимаю, на кой черт мы влезли в это безумное предприятие! — выговаривала мне Мими.
— Ах, птичка моя, ты посмотри на себя, на кого ты стала похожа. Конечно, ты уже взрослая, но послушай меня — я человек старых правил и плохого не посоветую. Вот скажи мне, зачем приличной девушке лезть в мужские дела? Не для этого я кормила тебя лимонами, нарезанными крестиком, — вздыхала Эльвира, пока поила меня свежим кофе с молоком, готовила ванну и чистую одежду. — Ну ничего, отмокнешь как следует в водичке с липовым цветом, и все твои страхи как рукой снимет.
— Бабушка, я лучше душ приму…
Новость о восстановившихся у меня месячных Мими приняла просто на ура, как будто эта радость касалась лично ее; Эльвира между тем не видела особых причин для ликования, потому что считала все так или иначе связанное с земной любовью и продолжением рода делом не слишком чистым и достойным. Хорошо еще, что ты, внучка, пережила самые суматошные годы юности без этих радостей, да и вообще было бы лучше, если бы люди откладывали яйца, как куры. Я тем временем достала из сумки тот сверток, что мы с Негро выкопали в Аква-Санте, и положила его на колени Мими.
— Это еще что такое?
— Твое приданое. Продашь, сделаешь в Лос-Анджелесе операцию и выйдешь наконец замуж.
Мими развернула пластиковую пленку и обнаружила источенную термитами и подгнившую во влажной земле шкатулку. Повозившись немного с замочком, она наконец откинула крышку и высыпала на подол юбки драгоценности Зулемы, сверкающие, как будто их только что начистили. Здесь, при искусственном освещении, золото сверкало еще ярче, а изумруды, топазы, жемчуг и аметисты обретали новую красоту. Те самые украшения, которые казались мне бесполезными побрякушками, когда я начищала их до блеска в патио дома Риада Халаби, теперь предстали в обличье щедрого дара восточного халифа, и все потому, что попали в руки самой прекрасной женщины мира.
— Где ты это украла? — с ужасом прошептала Эльвира. — Птичка моя, разве я не учила тебя быть честной девочкой и никогда не брать чужого?
— Я их не крала, бабушка. Там, в сельве, где я провела последние дни, есть город, построенный из чистого золота. Там улицы вымощены золотыми самородками, золотая черепица покрывает крыши домов, из золота сделаны телеги, на которых на рынок привозят продукты, и скамейки на площадях и, конечно, у всех жителей города только золотые зубы. Ну а дети там играют драгоценными камнями, как стекляшками.
— Нет, Ева, я не стану продавать это богатство. Если ты не возражаешь, я просто буду носить все эти украшения, а операция по перемене пола — это просто варварство. Отрезают все что можно, вырезают дырку и сооружают подобие влагалища из куска кишки.
— А как же Аравена?
— Он любит меня такой, какая я есть.
У нас с Эльвирой одновременно вырвался вздох облегчения. Мне вся эта затея с операцией с самого начала казалась каким-то издевательством над человеком, просто забавой мясников — все ради того, чтобы посмеяться над природой, ну а для Эльвиры сама мысль о том, чтобы кромсать тело ангела, была кощунственной.
В воскресенье рано утром, когда мы еще спали, в дверь нашего дома кто-то позвонил. Эльвира, недовольная столь ранним визитом, пошла открывать, что-то сердито бубня себе под нос; приоткрыв дверь, она обнаружила на пороге какого-то странного небритого типа с рюкзаком за спиной и непонятной черной механической штуковиной на плече; на пыльном, усталом, обветренном лице незнакомца сверкали только глаза и зубы. В общем, Рольфа Карле она не узнала. Мы с Мими вышли в гостиную в одних ночных рубашках и поняли, что задавать вопросы не имеет смысла: улыбка, сиявшая на его лице, говорила сама за себя. Он решил заехать за мной и спрятать меня где-нибудь в надежном месте, чтобы выждать, пока страсти немного улягутся. Он был уверен, что побег пленных повстанцев вызовет волну повальных арестов. Относительно меня Рольф опасался, что кто-нибудь из жителей Аква-Санты мог видеть меня незадолго до происшествия, и, когда поднимется шум, люди без труда вспомнят: именно эта девушка работала когда-то в «Жемчужине Востока» и уже несколько лет не появлялась в городке.
— Говорила я тебе, не надо искать неприятностей на свою голову! — жалобно воскликнула Мими, которую трудно было узнать спросонья и без боевой раскраски.
Я оделась и наскоро покидала в сумку кое-какие вещи. На улице нас ждал автомобиль Аравены: директор телевидения дал Рольфу свою машину еще на рассвете, когда тот заехал к нему домой и вручил несколько катушек пленки, поведав о самой большой сенсации за последние годы. Негро довез Рольфа до дома директора, а затем уехал на джипе так, чтобы запутать следы и сбить с толку тех, кто, возможно, уже следил за ними. Директор Национального телевидения не привык вставать ни свет ни заря и, когда Рольф в общих чертах пересказал ему, что случилось накануне, решил, что все это ему снится. Чтобы окончательно проснуться, ему потребовалось полстакана виски и несколько затяжек первой за этот день сигары; лишь после этого он смог по-настоящему обдумать случившееся и прикинуть, что делать со свалившимся ему в руки информационным богатством; впрочем, Рольф не был настроен на долгие беседы с перерывами на столь же долгие размышления и сразу попросил у директора ключи от машины, объяснив, что его работа еще не закончена. Аравена протянул ключи, напутствовав его почти теми же словами, какими встретила меня Мими: не ищи неприятностей на свою голову, сынок. Я их уже нашел, ответил Рольф.
— Ты машину водить умеешь?
— Курсы закончила, но практики у меня нет.
— У меня просто глаза слипаются. В это время дня по воскресеньям движения в городе почти нет, поезжай медленно и ничего не бойся. Выезжай на дорогу в Лос-Альтос и по ней в горы.
Несколько испуганная и взволнованная, я устроилась за рулем этого шикарного линкора, обитого изнутри красной кожей, негнущимися пальцами вставила ключ в замок зажигания, завела мотор, и мы медленно поехали по улице. Через две минуты мой друг уже отключился и не просыпался до тех пор, пока я не растолкала его через два часа на очередном перекрестке, чтобы спросить, в какую сторону ехать. Так в то воскресенье мы и приехали в колонию.
* * *
Бургель и Руперт встретили нас радостно и, пожалуй, даже чересчур шумно; пусть это и не совсем соответствовало нашему настроению и желанию не привлекать к себе внимания, но мы с Рольфом понимали, что в данной ситуации сопротивляться бесполезно. Первым делом дядя и тетя постановили, что племянника нужно положить в ванну и дать ему хорошенько отмокнуть, потому что, даже поспав несколько часов, он по-прежнему выглядел донельзя измученным, словно человек, случайно уцелевший после землетрясения. Рольф с удовольствием предался блаженной нирване в воде, и, пока смывал с себя дорожную грязь, в дом прибежали две его кузины, которые просто умирали от любопытства: как-никак двоюродный брат впервые приехал к родным с женщиной. Я столкнулась с ними на кухне, и примерно с полминуты мы взаимно изучали, оценивали и обмеривали друг друга, поначалу с вполне естественной в такой ситуации подозрительностью, но затем уже куда более добродушно и приветливо. В этом негласном соревновании на одной стороне выступили две пышнотелые блондинки с пухлыми щечками, одетые в расшитые юбки, накрахмаленные блузки и пикантные кружевные переднички, которые они носили по выходным, чтобы произвести впечатление на туристов; по другую сторону если не баррикады, то во всяком случае разделительной линии находилась я, куда менее роскошная и внешне не столь эффектная. Сестрички оказались точно такими, какими их описывал Рольф, вот только на десяток лет старше; судя по всему, в его памяти и воображении они навсегда остались юными девушками, над которыми время и старость не властны. Полагаю, они обе с первого же взгляда почувствовали во мне соперницу и, наверное, немало удивились тому, насколько я на них не похожа. Скорее всего, им бы польстило, если бы Рольф привез в колонию женщину, похожую на них самих. И все же природная доброжелательность взяла верх над ревностью, и буквально через минуту я почувствовала, что сестры приняли меня как родную; они сходили за детьми и похвастались ими передо мной; затем я была представлена их мужьям — большим добродушным увальням, от которых исходил восхитительный аромат свечей. Сестры помогли родителям приготовить обед, и вскоре я уже сидела за столом в окружении приветливых и гостеприимных людей, чувствуя себя едва ли не полноценным членом семейства. В ногах у меня дремал щенок немецкой овчарки, на тарелке передо мной лежал огромный кусок свиного окорока с горой картофельного пюре; в общем, я ощутила себя так далеко от тюрьмы Санта-Мария, от Уберто Наранхо и от поддельных гранат из Универсального Материала, что, когда хозяева включили телевизор, чтобы посмотреть новости, и на экране появился какой-то штабной офицер, рассказывавший о деталях побега девяти повстанцев, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, о чем вообще идет речь.
