Мое сердце перестало бешено стучать, в горле полегчало. Я услышала, что Себастьяна сказала:
– Дьявольское отродье!.. Я все знала еще до того, как мальчик пришел ко мне: когда моя сестра в опасности, мне известно и без предупреждения смертного! О чем ты думал? Мне следовало знать, что ты попытаешься…
– Сделать что? – парировал ее выпад Асмо. – Проучить ее, такую ведьму, это чудовищное отклонение от нормы? Тебе следовало бы знать, что я не потерплю такую, как она, среди нас. – Он негодующе махнул рукой в мою сторону. – Должен сказать, что единственное, на что я рассчитывал, это взять сию ведьму тепленькой. Инкуб с таким восхищением говорил о ее свойствах. А если ей суждено умереть, пусть умирает.
Все это время Ромео трудился надо мной, поэтому слова Асмодея не произвели желаемого эффекта.
– Скотина! Знала, что ты способен на самые грязные проделки, но напасть здесь, в моем доме, на одну из наших сестер!
– Ты хочешь, чтобы я признал ее одной из наших сестер?
– Животное, отвратительное, завистливое животное! – Голос Себастьяны перешел на шепот: – Неужели ты забыл, что я могу сделать с тобой?
– Нет, – ответил он, приближаясь к дивану. Себастьяна встала между нами. Я съежилась от страха. – А ты неужели забыла, что я имею над тобой абсолютную власть, моя дорогая? Разве не была ты сама не своя от любви все эти долгие годы?
– Ты льстишь себе, – ответила Себастьяна. – Ты теперь не более чем пес в моем доме, некогда любимое животное, для которого не осталось ничего иного, как умереть. Повиноваться и незаметно исчезнуть, когда придет твой смертный час!
– Пес, говоришь?.. Ну, если я пес, то ты моя сука!
– Arrete![90] – воскликнул Ромео, подойдя ближе. – Прекратите оба! А ты, – обратился он к Асмо, – уходи!
– Ты опозорил себя, – добавила Себастьяна. – Удались, пока Мадлен не узнала, что ты пытался сделать, отнять у нее последнюю надежду…
– Я уйду, – согласился Асмодей, – но вернусь. И тогда, надеюсь, не увижу больше эту…
Сказав такие слова, он быстро наклонился над диваном, взял меня рукой за подбородок, чтобы я не могла отвернуться, приблизил свое лицо… и квакнул, как жаба. Довольный собой, – его смех прозвучал как взрыв в тишине студии, – он вышел через дверь, ведущую в сад, и скрылся среди роз.
Когда дверь с шумом захлопнулась, так что задребезжали оконные стекла, я ринулась в объятия Себастьяны. Ромео по ее знаку встал на колени, чтобы укутать мои руки складками черной камчатной ткани, оторванной от низа дивана.
– Через пару часов, – сказала Себастьяна, – яд высохнет и потеряет свою силу.
Были произнесены извинения, обговорены ближайшие планы, но единственное, что я запомнила, – слова Себастьяны, произнесенные шепотом и обращенные скорее к себе самой, чем ко мне: «Я всерьез опасалась, что ты умрешь».
Мы пришли к выводу, что самое разумное сейчас – лечь спать, и я удобно устроилась в lit clos. Себастьяна говорила что-то загадочное о некой «миссии», о «наступлении долгих, долгих дней». Видимо, для того, чтобы успокоить меня, она добавила:
– Вовсе не предполагалось, что это будет длиться вечно , моя дорогая.
Затем, произнеся благословение или заклинание, она аккуратно притворила дверь. Я изо всех сил старалась сдержать слезы, зная, что Ромео оставался на страже в мастерской.
И вот наконец я погрузилась в глубокий сон, чему способствовала вторая чашка чая, которую я осторожно приняла из рук моей мистической сестры. На этот раз он был густым и вязким, цвета тыквы.
Какое-то время спустя я проснулась и выбралась из lit clos в холодную темную студию.
Мой сон был так крепок, что, казалось, длился несколько дней. Однако золотые стрелки часов, отчетливо видные под стеклом, показывали какое-то непонятное время. Были сумерки того же дня – я не проспала и ночи.
Я отвернулась от окна и увидела Мадлен, стоящую посреди мастерской. Мороз пробежал по коже, и я поняла, что отец Луи тоже где-то рядом, хотя я и не могла его видеть. Асмодей ушел, я знала, что его здесь нет. Через несколько минут появились Себастьяна и Ромео: он принес приготовленный им ужин, скудный, но вполне достаточный.
В отличие от ее последнего явления, когда она примчалась в мастерскую с Ромео в столь непривлекательном виде, в одном синем халате, поспешно заколов гриву своих черных волос, Себастьяна пришла теперь столь же безупречно одетая, как в тот раз, когда приехала, чтобы вызволить меня из С***. На ней были ее обычные широкие одежды из голубого шелка, складки которых были аккуратно уложены и сколоты. Тем не менее фигура время от времени явственно обозначалась сквозь шелк. Себастьяна расчесала волосы, заплетя их в красивую длинную косу и закрепив красными коралловыми гребнями черные как смоль непокорные пряди. Ноги были босы, левую лодыжку украшала тонкая серебряная цепочка с двумя лазуритовыми скарабеями. На ней не было ни ожерелий, ни колец, ни браслетов, но безукоризненную красоту ее изумительных глаз и бледного лица подчеркивали висящие на тонких серебряных цепочках полые жемчужные серьги, наполненные ароматическим маслом, капавшим время от времени на ее голые плечи.
Себастьяна предложила мне принять ванну, но купальную сорочку принесла мне Мадлен, она же проводила меня до ванной, скрытой за красиво расписанной стеной. В темноте и безмолвии Мадлен (как добра она была!) сидела рядом, заплетая мне волосы.
Там, в ванной, Мадлен дала мне выплакаться, даже поощрила меня порыдать всласть. Я не заметила крови, которую она пролила на темные плитки пола, на мою кожу и волосы, когда утешала меня. (Обнаружив кровь на себе, я просто смыла ее…) А Мадлен действительно успокоила меня, словно умела превратить собственную боль в целительный эликсир. Я с радостью вспоминаю об этом, обо всем, что случилось после того, как в дверь негромко постучали; и не успели ни я, ни Мадлен отозваться на этот стук, как к нам присоединился Ромео, спросивший просто:
– Можно и мне?
Прежде чем я успела что-то сказать (может быть, Мадлен ответила ему или помогла?), он скинул одежду и скользнул в ванну.
– Мне тоже надо помыться, – сказал он. – За прошедшие сутки накопилось немало грязи.
Я была страшно смущена. Мое смятение нисколько не облегчали ни присутствие Мадлен, ни милая улыбка на лице Ромео. Я, конечно, сгорала от стыда, но меня смутило и упоминание Ромео о грязи. Ведь он так терпеливо ухаживал за мной всю ту долгую ночь, не брезгуя и низменными отправлениями моего тела: выливал эмалированные тазы, полные рвоты, слюны и экскрементов, вытирал влажный лоб, менял потемневшие от пота одеяла, бережно придерживая мои волосы, когда голова свешивалась с дивана и меня вновь и вновь выворачивало наизнанку…
Эти невеселые воспоминания были прерваны Мадлен, которая зашептала, склонившись ко мне: «Не отблагодарить ли мальчика? Он хочет, чтобы ты его помыла». И не успела я запротестовать или что-либо сделать, как она повторила сказанное, и, как ни странно, Ромео, казалось, понял ее, потому что поднялся и подошел ближе, остановившись в самом центре ванны, где вода доходила ему до бедер, и…
Мадлен подтолкнула меня, и вот мы уже стоим с ним лицом к лицу, обнаженные.
– Никогда бы не подумал, что он будет так груб с тобой, – прошептал Ромео. – Иначе я бы не оставил тебя с ним одну.
– Ах, непохожесть! Схожесть! Мы никогда не видели такого… Луи… если бы только Луи … – Случившийся со мной внезапный, припадок нервной дрожи позабавил девушку-призрака. (Ромео, хоть и был гораздо спокойнее меня, успел возбудиться.) – Да, ведьма , – сказала она. – Мы предпочитаем сексуальный способ общения, а мальчик хорошо обучен . – И, всецело уступив своей натуре, она заставила нас пуститься в пляс, напомнивший мне… – У вас нет причины стесняться друг друга, мои дорогие , – сказала она. – Мне известны ваши мечты, ваши сокровенные желания . – И она не замедлила доказать это. – Но подождите, — добавила она, и если бы не резкий скачок температуры в наполненной паром, полутемной комнате, я бы не поняла, что она вышла, но она вышла, вернувшись, в буквальном смысле слова, мигом, с напольным зеркалом, которым я пользовалась ранее. Она принесла с собой и свечи, и, когда вставила их в серебряные канделябры перед зеркалом, я поняла, чего она хочет добиться: теперь при их свете – не знаю уж, как ей удалось так быстро зажечь обе свечи, – она стала видимой мне и Ромео. Он мог различить ее в зеркале – темная масса пара, сгущение… уж не знаю чего. – А теперь , – сказала Мадлен, устраиваясь на краю ванны перед зеркалом, – он хотел бы узнать то, что так возбуждает Асмодея. Что касается тебя, ведьма …
