– Не забывай нас, сынок, и если что, не постесняйся попросить о подмоге. Ты и сам выдержишь. Но мало ли как пойдет…
Стариков я уговорил на вокзал не ездить. А вот газетно-футбольная братия на перрон Ярославского вокзала явилась. Прибыли отправлять меня в дальнюю дорогу Костя Алферов и Валя Городничий. Естественно, с сосудами. Вручили и мне “путевые”, но кое-что было выпито и на морозном воздухе. Мне все мерещилось, что на перроне вот-вот должен появиться еще кто-то из знакомых. А то и некий порученец или свидетель от Сергея Александровича. Нет, провожающих не прибавилось. Наобнимались, навысказывали мне советов и пожеланий. Наконец я был отпущен в вагон. Поезд тронулся.
Сдвинув занавеску в своем купе, я смотрел в окно на черно-грязный истоптанный перрон, тоска забирала меня, и тут я увидел Тамару. За вагоном она не бежала, просто уплывала в Москву, в мое прошлое.
Уплывая, Тамара перекрестила меня.
***
Двое суток в поезде я совершенно не думал о том, что ждет меня в Сибири. Лишь одно “сибирское” соображение, пожалуй, держал в голове…
Про отъезжающего Оленина я уже вспоминал. Нет, не на год и не на два он был моложе меня, а лет на семь. Отправившийся из Москвы на Кавказ, он на первых двух-трех страницах воображением оставался в прошлом, но потом перенесся мыслями “к цели путешествия и принялся строить замки будущего”. Во мне строительство замков никак не могло произойти. Напротив, лишь распухали мои досады. И на судьбу. И на самого себя… “Зачем, зачем я смалодушничал и поплелся в Сибирь?..” Серые небеса, черные, голые деревья, уныло-заснеженные пустыни костромских земель, будто вымерших (только на леспромхозных станциях Нея, Мантурово, Шарья наблюдалось движение живых существ), усиливали ощущения одиночества и тоски. В соседях у меня оказались три пожилые женщины. Естественно, они пожелали взять меня под свое покровительство. Принимались меня откармливать, застелили мне постель, ахали по поводу моих предполагаемых печалей, может, и несчастной любви. Мне пришлось объяснять им, что я по натуре – мрачный и неразговорчивый, беда такая, что я журналист и следую в командировку, а поводов для горестей у меня никаких нет. Еду же я по журналистской привычке люблю принимать на вокзалах и в вагонах-ресторанах. Я никак не хотел обидеть доброжелательных тетушек-хлопотуний, но и собеседовать в их компаниях с вареными курами желания не имел. А потому все больше стоял в коридоре у окон.
Скорые той поры на больших станциях останавливались на полчаса, а то и минут на сорок. Вокзальные реcтораны угощали обжигающими борщами и солянками, хороши были и вторые блюда: поджарки, котлеты киевские со сложными гарнирами. И все – за умеренную цену. Увы, эти железнодорожные вкусовые радости – в прошлом, в летописных сводах. А уже и тогда в прошлом были легендарные жареные караси на зауральских полустанках. Глухо поговаривали, что где-то недалеко случился атомный взрыв и карасей в здешних озерах ловить нельзя. В Свердловске я, схватив на привокзальной площади такси и заказав: “Покажите за полчаса город”, смог поглядеть на достопримечательности уральской столицы. При этом приходило в голову: “А не сломается ли такси, не отстану ли я от поезда?” И понимал: мне хотелось бы отстать. Но не отстал… В вагон-ресторан я ходил пить пиво. Опять сдвигал занавеску, глядел на снежную степь, колки раздетых берез, ловил глазами указатели километров. Иногда бутылки пива хватало километров на шестьдесят. Эко, подумает рассудительный читатель, все ему вроде бы в удовольствие – и борщи с солянками, и пиво, разве только жареными карасями обделен, а вот разнылся. Но так и было. Удовольствия удовольствиями, а тоска не проходила. И грызло чувство вины перед стариками, они мне существенных слов так и не высказали (“Нашел – молчи, потерял – молчи”), но они-то явно чувствовали, что я отправляюсь в дальние края вынужденно. В их глазах была тревога, непутевый им сын достался, непутевый. Оленина на Кавказе ждали горы. Что бы с ним ни происходило, он думал, возвращая себе успокоение или восторг: “Но есть же горы”. Меня в Тюмени горы не ждали. Скорее всего ждали болота.
Но вот указующий столб определил мне отдаление от Москвы на 2144 километра, и явился град Тюмень.
Город оказался тихим, небольшим, деревянным, с асфальтом на магистральных улицах и дощатыми тротуарами на всех прочих. Нефтяной бум пока еще не превратил его в процветающего нувориша и уж тем более – в Баку или Хьюстон. Лишь на обкомовской площади стояли дома этажей в пять, да и к востоку от нее виднелись башенные краны. Мне предстояло явиться в управление “Тюменьстройпуть” к заместителю главного инженера Юрию Аверьяновичу Горяинову. В шефское наше пребывание в Тобольске с основанием вокзала мы знакомились с ним, но он мог меня и не запомнить. В мельтешениях лиц в застольях и праздничных говорильнях и я не всех приятелей Марьина мог удержать в памяти.
Однако Горяинов меня вспомнил. И я тотчас узнал его:
Рыжеватый мужичок, лет тридцати, румяный, с залысинами и все же кучерявый, мешковатый в движениях, но при том – быстрый.
– Вот что, Василий, – сказал Горяинов, – инструкции от Сереги Марьина я получил. Сейчас пойдем ко мне и поужинаем, у меня и переночуешь… А завтра тебе надо будет представиться Вадиму Константинову, начальнику нашего комсомольского штаба. Ты ведь с путевкой прибыл?
– С путевкой, – кивнул я.
– Вот и хорошо, – сказал Горяинов, будто бы комсомольской путевкой я его обрадовал или развеял какие-то его сомнения.
– Я еще и письмецо от Марьина привез, – вспомнил я.
– Давай, давай! Прочтем.
Жил Горяинов в километре от управления в пятиэтажном панельном доме, относительно свежем.
– Шапка у тебя хорошая, – заметил Горяинов по дороге. – А пальтецо-то никудышное, московское. Это сегодня у нас теплынь, аж снег не скрипит. Ну, мы тебе тулуп овчинный выпишем, потом оплатишь сорок три рубля. И валенки не помешают. Подшитые, в три слоя. Тоже дадут на складе. Эти без денег. Как спецодежду.
Встретила нас жена Горяинова Ольга с сыном Иваном на руках. За столом она посидела с нами недолго, ушла укладывать сынишку. Подана была дичь – жареные, с корочкой, рябчики и тушеный заяц. К зайцу и картошке полагалась клюква. И конечно, были выставлены закуской запомнившиеся мне по Тобольску соленые голубые грузди со сметаной. Естественно, все это было основанием для дружеского принятия жидкостей.
– Рябчики и заяц – моя добыча, – пояснил Горяинов. – У нас тут в моде охота и рыбалка. Еще с Абакан-Тайшета. И участки на сады-огороды стали брать, но без охоты и рыбалки жизнь неполная… Ты не охотник?
– Нет, – сказал я, осознавая свою ущербность. – И не рыболов.
– Вовлечешься, – обнадежил меня Горяинов. – Здесь вовлечешься.
От зайца я брал куски маленькие, с детства не мог есть кроликов, натура не принимала братцев, начитался сказок дядюшки Римуса, а вот рябчики Горяинова, да еще и с клюквой, были чрезвычайно хороши.
– Водкой-то не брезгуй, – призывал меня хозяин. – Она на кедровых орешках. Я ведь помню, как вы в Тобольске с Коржиковым и Успенским в застольях держались молодцами.
– Это мы тогда пыль в глаза пускали, – сказал я. – Хотели показать, что не слабее сибиряков. А так-то я не ахти какой умелец. Просто здоровье позволяет…
– Да ты не оправдывайся! – рассмеялся Горяинов. – Ничего дурного в этом нет! А как там Коржиков, морской волк? А как там радионяня наша, Эдуард Николаевич Успенский?
Ни с Коржиковым, ни с Успенским после Тобольска я не встречался, но чтобы не удивить хозяина своим незнанием, я выговорил Горяинову якобы достоверные последние сведения о них. Разговор сразу же пошел о Москве. Горяинов кончил МИИТ, был распределен на Абакан-Тайшет, начинал прорабом на станциях Курагино и Кошурниково, в Саянах и дослужился до должности начальника строительно-монтажного поезда, СМП, теперь же он (зам. главного инженера управления) лицо на трассе значительное. Прорабом в Саянах он и познакомился с Серегой Марьиным.
– Ты хоть знаешь, где МИИТ-то? – спросил Горяинов, наполняя рюмки. – Стоит МИИТ-то?
– Стоит! – и я был уже разгоряченный. – А то не знаю, где МИИТ! Каждый день мимо него на работу ездил. Ты Трифоновскую знаешь?
– Еще бы! – обрадовался Горяинов. – Общежитие театральных вузов. Будущие звезды! Жена не слышит… Мы туда отчаянные ходоки были!
– А Солодовников переулок?
– И там бывал…
– А я там исключительно жил!
– И в банях Рижских парились!
Мы чуть не прослезились. Мы ощутили себя если не родственниками, то уж земляками – точно. Я сейчас же вспомнил, что несколько моих одноклассников оканчивали МИИТ. И вообще из нашей школы многие поступали в МИИТ, правда чаще – на мосты и туннели, чтобы остаться в метро и в Москве, но некоторые учились и на горяиновском строительном факультете. Обнаружились и общие знакомые. Среди прочих – кавээнщики.
