Согласно этому обстоятельству, понятия появляются уже после того, как наш разум как-то нерассуждающе «посмотрел» на мир. Это демонстрирует нам работа художника – сначала как-то нерассуждающе, по правилу «нравится/не нравится» им «схватывается» идея, картина, теория, а уж потом она становится предметом анализа и почти никогда не наоборот. Я не ошибся, употребив здесь термин «теория» – изначально это слово (греч. theoria) означало не столько «исследование», сколько «картину». Прежде чем что-то исследовать, его надо было увидеть…
Однако работа мышления, которая происходит при смыслообразовании, связана не столько с «непосредственным смотрением» на явления, сколько с осознаванием интуиции, с их отбором, с детальным углублением в их содержание, с уяснением связей между теми различениями, которые приносят нам интуиции.
Иными словами, эта особенная смыслорождающая работа мышления, о которой мы говорим как о «схватывании», на самом деле подобна приготовлению «блюда из мелкой рыбью. В эти моменты наше сознание трудится в пограничных областях между наглядным – ненаглядным, ясным – туманным, расплывчатым – резким, близким – далеким, подразумеваемым – очевидным и т. д. Результатом такой работы является так или иначе понятое явление, так или иначе возникшее содержание мысли о нем, в котором ясно ли – туманно ли, но удерживаются его существенные различения. Теперь можно сказать, что эти различения «существенные» для тех «скобок», для тех границ мира, для той когнитивной ситуации, в которой происходило сознавание смысла.
Теперь картину смыслорождения можно представить как некий процесс, в ходе которого управляемые осознанным контекстом мыслительные операции превращают содержание интуиции из расплывчатого облака во все более отчетливые фигуры. Это процесс перевода встреченной размытой данности сначала в имплицитные (подразумеваемые, невыраженные) сущности, а затем во все более ясные эксплицитные (открыто выраженные) формы.
Все это подобно некоему процессу кристаллизации смысла предмета мышления до момента его обличения в форму строгих понятий.
Уместно сейчас спросить – где же здесь был смысл и где он закончился, превратившись в значение? Ответ такой: разумеется, он здесь всюду – и в облаке идей о мыслимом предмете, и в невыраженной, и в явной формах! Одновременно он есть и тот объем потенциальных значений явления, и то значение, которое проявилось в ходе мыслительных операций.
Нетрудно увидеть, что смыслопорождающая работа мышления есть по сути работа по извлечению смыслов из их потенциального поля. Точнее, это работа, в которой генерация предположений о смысле, пробные «нащупывания» интуиции непременно завершаются извлечением, выбором того смысла, который значим для конкретной познавательной ситуации.
И только такая логика в действительности придает полноту нашей интеллектуально-душевной работе [40] .
Принцип «четырнадцатой операции»
Для усиления Ваших различений компонентов этой логики укажу на две традиции в искусстве толкования ситуаций, одна из которых развита в практике концептуального проектирования решений на редкость глубоко. Назову ее принципом «четырнадцатой операции».
Первая традиция истолкования отчетливо проявляется в искусстве художественного творчества. Речь идет об искусстве толкования художественных текстов.
...
Вот замечательный пример от Умберто Эко [41] .
«Читая рецензии (на роман «Имя розы». -А. Г.), я вздрагивал от радости, видя, что некоторые критики отметили фразу Вильгельма в конце сцены инквизиционного суда. "Что для вас страшнее всего в очищении?" – спрашивает Адсон. А Вильгельм отвечает: "Поспешность". Мне очень нравились, и сейчас нравятся, эти две строчки. Но один читатель указал мне, что на следующей странице Бернард Ги, пугая келаря пыткой, заявляет: "Правосудию Божию несвойственна поспешность, что бы ни говорили лжеапостолы. У правосудия Божия в распоряжении много столетий". Читатель справедливо спрашивал: как связаны, по моему замыслу, боязнь спешки у Вильгельма и подчеркнутая неспешность, прокламируемая Бернардом? И я обнаружил, что случилось нечто незапланированное. Переклички между словами Бернарда и Вильгельма в рукописи не было… Я совершенно забыл, что сразу вслед за <репликой> о спешке высказывается Бернард. Если взять реплику Бернарда безотносительно к словам Вильгельма, эта реплика – просто стереотип. Именно то, чего мы ждем от судьи. Однако в соотнесении со словами Вильгельма слова Бернарда образуют совершенно другой смысл… Текст перед вами и порождает собственные смыслы».
Заметим в этом примере существенное – автор не вкладывал в текст того смысла, который нашел читатель. Как это возможно? Это возможно по причине того, что, во-первых, текст как сложный объект выступает здесь и везде генератором смыслов, а во-вторых, толкователь текста – это смыслорождающая «машина». Говоря это, я опираюсь в том числе и на известную работу Ю. М. Лотмана «Текст как смыслопорождающее устройство» [42] . Признавая творческую функцию художественного текста, я все же наделяю свойством порождения новых смыслов самого читателя, истолковывающего текст. Именно в его сознании происходит расшифровка компонентов текста как особого рода данности. И чем изысканней текст (а вершиной изысканности является текст поэтический), чем богаче различительные способности его читателя, тем больше смыслов может родиться от их союза.
Это смыслопорождающая традиция истолкования. Высоким искусством здесь считается мастерство порождения смыслов изысканных, а лучше еще и таких, которых доселе не было. Это традиция размножающего, дифференциального, дивергентного истолкования. «Вектор» ее устремлен к неуправляемому расширению разнообразия смыслов. Объект ее наслаждения – полифония. Это художественная традиция истолкования.
Другая традиция истолкования связана с искусством извлечения и, главное, отбора смыслов из сложных явлений, хотя бы и из текстов. Приведу пример лишь одной, но яркой техники работы со смыслами. Это техника извлечения авторских смыслов, авторских концепций из текстов. Из любых… Образно назову эту технологию так: «Четырнадцатая операция».
I ЭТАП. ИСКЛЮЧЕНИЕ ЧАСТЕЙ ТЕКСТА, СОДЕРЖАЩИХ ОПИСАНИЕ И ОЦЕНКУ ПРОВЕДЕННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ.
Операция 1. Исключить из текста описания сферы интересов автора. Выделить предмет исследования.
Операция 2. Исключить текст, содержащий обоснование важности предмета исследования.
Операция 3. Исключить текст, содержащий описание целей, этапов, путей и способов изучения рассматриваемых явлений.
Операция 4. Исключить текст, описывающий оценку полученных результатов.
Операция 5. Исключить текст, содержащий призывы, рекомендации, описание возможных следствий из результатов исследований.
II ЭТАП. ИСКЛЮЧЕНИЕ ЧАСТЕЙ ТЕКСТА, СОДЕРЖАЩИХ СРЕДСТВА
ОРГАНИЗАЦИИ ИЗЛОЖЕНИЯ АВТОРСКИХ ИДЕЙ.
Операция 6. Исключить текст, содержащий формулировку плана изложения.
Операция 7. Исключить текст, содержащий аналогии с явлениями из других предметных областей.
Операция 8. Исключить текст, содержащий критику других авторов, исключить цитаты.
Операция 9. Исключить вспомогательные слова и предложения, являющиеся связками между частями текста.
III ЭТАП. УДАЛЕНИЕ ПОВТОРЕНИЙ И АВТОРСКОЙ АРГУМЕНТАЦИИ.
ОТБОР УТВЕРЖДЕНИЙ, СОСТАВЛЯЮЩИХ АВТОРСКУЮ КОНЦЕПЦИЮ.
Операция 10. Удалить все повторения в тексте.
Операция 11. Исключить текст, содержащий авторскую аргументацию.
Операция 12. Исключить части текста, отклоняющиеся от основной темы.
IV ЭТАП. ЛИТЕРАТУРНАЯ ОБРАБОТКА ВЫДЕЛЕННОЙ КОНЦЕПЦИИ.
Операция 13. Расположить части текста в продуктивном порядке.
Операция 14. Связать авторские утверждения необходимым минимумом вспомогательных редакторских средств. Мысли автора при этом не должны быть искажены.
Жестко? Жестко, поскольку это уже не столько искусство, сколько технология – технология извлечения смысла из текстов, рекомендованная для использования в концептуальной мастерской [43] . Заметно, что все ее операции имеют отношение к текстам, претендующим на выражение идей, замыслов, концепций. Ради их добычи, ради обнажения смысла и освобождения авторских идей от традиционных «раскланивании» перед просвещенным сообществом читателей, от вспомогательных метафор и аллюзий, от следов косности авторского языка или авторского самолюбования истолкователю необходимы твердые интеллектуальные мускулы.
Они нужны и для того, чтобы в поиске смысла, который автор упаковал в текст как мог, не увлечься, например, случайной игрой слов на соседних страницах, не последовать за фантазией, навеянной просмотренным накануне художественным фильмом. Но если только эта игра слов или даже мистические ассоциации помогут точнее реконструировать авторский замысел, точнее восстановить смысл, то истолкователь должен уметь применить их… лишь на четырнадцатой операции.
