– Скажи, что были в экспедиции, – советует Вовка. – Помогает.
По асфальту мимо друзей лихо прокатывается парень на деревянной тачке. Подшипники оставляют четыре полосы, обозначая траекторию. Навстречу, в горку, взбирается дядя Лёша. Он тоже катается на тачке, потому что у него нет ног, и дядя толкает землю костылями, поминая Родину-мать и партию, пока ещё КПСС.
Мать, зорким оком углядевшая ребят из окна, зовет: «Домой! Обедать!»
– Ма-ам! Ну, ещё чуть-чуть, полчасика!
– Потом снова выйдешь! – доносится в ответ. – Домой!
* * *
– Ну и морда у тебя, Шарапов! – цитирует Вовка Жеглова.
– Прости, страна, за морды наши сонные! – парирует он. – Садись, поговорим немного. Чай будешь? Есть грибочки с картошкой.
– Не откажусь.
Весело шкварчит сковорода. Пыхтит электрочайник.
– Я хочу спросить, Володька. Ты помнишь, как мы тогда… Словом, как мы жили. Как были детьми.
– Эт ты о чём? – недоумевает Вовка, прихлебывая «того самого индийского!».
– Ты навещаешь своих? Верно ведь. Как давно ты оглядывался на окно, за которым застыла мать. И она машет тебе рукой. А ты уходишь. И она больше никогда не выглянет и не крикнет тебе: «Возвращайся домой!» И главное, ты ещё сам не понял, как будет нужен тебе этот окрик. Так попроси же её, когда будешь уходить: «Мамочка, позови меня, родная! Я тут же вернусь, лишь бы ты только позвала!»
– Подрос, – буркнул Вовка и спрятал глаза.
– Ты не увиливай. Я ведь не просто так спрашиваю!
– Ах, вот, «значица», как!? Я забыл это, – тихо, но зло проговорил Вовка. – Просто забыл. И тебе советую не вспоминать. Мир вырастает из коротких штанишек. Такие мысли расслабляют, – продолжил Вовка уже более миролюбиво. – Они приятны, слезоточивы, но это лишь прошлое. И твой сын уже давно исследует свою страну. И мой ищет тоже.
– И они могут в той стране решительно всё, а мы – в этой – решительно ничего. Хотя наши матери всё ещё стоят за тем окном старого дома, где мы жили и выросли!
– И ты отвечаешь теперь за неё, дурень, а не наоборот! – ответил Вовка. – И я в ответе за свою.
– Погоди! Я не о том.
Он пошёл на балкон, рванул на себя перекосившийся ящик шкафа. Дерево подалось, но с натугой. Ящик выдвинулся наполовину. Он просунул в образовавшийся проём кисть и нащупал холодную твердь кремня. Почти что вывихнув руку, достал оттуда же и второй камень. Поднёс к глазам, отпечаток ракушки явственно проступал на поверхности.
– Гляди! Гляди! – Яростными ударами он стал высекать искры.
– Я это тоже не помнил, пока ты не показал, – уже заинтересованно проговорил Вовка. – А что, это хоть и запрещённый прием, но для раскрепощения писательского сознания сгодится. Так, чего ты ещё «напридумывал»? – спросил он, уплетая за обе щеки.
– Элементарно, до смешного глупо и просто. Как это запатентовать – не знаю. Формула изобретения такова: «Способ погружения в детство, заключающийся в том, что надо залезть под одеяло с головой и включить карманный фонарик». А ещё я бы посоветовал тебе научиться снова, как пускать бумажных голубей. Вспомнить, пока не поздно! – добавил он и протянул приятелю чистый лист.
* * *
– Теперь ещё приправь текст четверостишием из «Воскресенья», – посоветовал Вовка. – Жюри это любит, особенно писатель Лукьяненко, который про «Ночной Дозор» роман сочинил. Его манера.
– Думаешь? Нет ничего проще. Слушай, жестокий ты человек!
Помню, в детстве знал я средство —
неудачи избегать,
строил крепости из кресел,
а ещё – умел летать…
Декабрь 2004 г.
Нурали Латыпов. Недооценённый юбилей. Ломоносов по сей день даёт нам уроки
Трёхсотлетие Михаила Васильевича Ломоносова, пришедшееся на ноябрь 2011 года, было отпраздновано русскими, на мой взгляд, далеко не так ярко, как, несомненно, заслуживало. Конечно, центральные телеканалы показали несколько фильмов и передач на эту тему. Но в советское время романтизацией этой несомненно выдающейся личности занимались несравненно масштабнее.
Причём вовсе не из одних ура-патриотических соображений (нынче зачастую сменяемых зеркально симметричными ура-пессимистическими). Чтобы хвастаться, надо сперва иметь, чем хвастаться. Ломоносов же создал вполне достаточно нового, чтобы его приоритет отстаивали на государственном уровне.
Вспомним хотя бы 1761 год. Венеру, проходящую на фоне Солнца, наблюдали десятки астрономов. Все они видели светлый ободок у края диска Венеры в момент его совпадения с краем диска Солнца. Но только Ломоносов понял: этот ободок – след преломления света в атмосфере планеты. Сам он счёл объяснение столь очевидным, что даже не включил его в список своих главных трудов (и его зачастую приписывают Шретеру и Гершелю, хотя исследование Ломоносова было немедленно опубликовано и разослано всем коллегам в Европе). Между тем доказательство существования инопланетной атмосферы – фундаментальное по тому времени открытие, заметно повлиявшее на становление общего материалистического взгляда на Вселенную.
Впрочем, Ломоносов не зря счёл это открытие маловажным для себя. Ведь ему принадлежит несомненный мировой приоритет в открытии закона сохранения материи: даже несомненно великий французский химик Лавуазье пришёл к тому же выводу ощутимо позже, хотя и независимо от нашего гения. Да и его вклад в молекулярно-кинетическую теорию не-оспорим и значителен. Конкретные достижения Ломоносова столь велики и разнообразны, что им уже посвящено множество серьёзных трудов, так что я не буду подробно расшифровывать их в вынужденно краткой газетной статье.
Советский взгляд на Ломоносова во многом связан не только со стремлением утвердить отечественный приоритет в науке, но и с необходимостью дать всей отечественной науке нравственные ориентиры. Эта задача, к сожалению, актуальна во все эпохи. Помню, как в одном из известнейших и очень значимых для страны научных институтов крупный руководитель сделал подложный отчёт о расходовании значительных государственных средств на работы, фактически давно исполненные и опубликованные другими учёными. Не может наука оставаться чистенькой в общем грязном потоке. Поэтому для достижения научной истины нужны не только чисто научные, но и нравственные ориентиры.
Полагаю, учёным вообще нужна определённая степень независимости от сильных мира сего – даже тех, кто оплачивает их деятельность. Помню, коллеги Андрея Дмитриевича Сахарова не выполнили партийную установку – оставили его действительным членом Академии наук. Уже хотя бы этот пример показывает: советские учёные сохранили упомянутые нравственные ориентиры. Если бы они ещё могли распространять их в остальном обществе вместе со знаниями, у нас было бы куда больше возможностей удержаться от разрушительных процессов, начавшихся в обществе в конце 1970-х годов, а в так называемые «лихие девяностые» вышедших на экспоненциальную – катастрофическую – траекторию развития.
Мы и по сей день опасно близки к такому ходу событий. Искренне жаль, что юбилейные торжества были серьёзно омрачены неудачей уже начального этапа крупнейшего и важного для всей мировой науки эксперимента «Фобос-Грунт». Это, увы, убедительно показывает, как глубоко мы закопали всё то, что начинал Михаил Васильевич.
Тому есть, к сожалению, множество серьёзных причин, связанных с состоянием общества в целом. Остановлюсь на одном аспекте. Академик Пётр Леонидович Капица в одной работе, не опубликованной при его жизни, задался задавался вопросом: «Почему же у нас не приходят из Холмогор молодые люди, способные стать Ломоносовыми?» Его вывод неутешителен. Таланту внутренне – даже подсознательно – присуще непослушание. Дерзость ума не может не сочетаться с дерзким поведением. Мало кто из окружающих готов такое прощать. Науке жизненно необходима атмосфера, где могут свободно дышать такие нестандартные, неудобные, но выдающиеся в плане ума люди. Только тогда и можно получить Ломоносовых – в большей или меньшей степени – с завидной регулярностью.
Впрочем, в нашем нынешнем обществе главное, пожалуй, даже не воспитание спокойного отношения к неудобным и дерзким. Куда очевиднее и болезненнее современная миграционная политика.
Ломоносов состоялся как учёный во многом благодаря обучению в немецком университете. Причём он был всего лишь одним из множества молодых людей, получивших на Западе не только конкретные знания, но и методологию их применения и совершенствования, а затем вернувшихся на родину ради служения на благо России. Сейчас, к сожалению, всё наоборот. Многие молодые люди обучаются в России, а затем уезжают служить Западу. Нашему руководству следовало бы задуматься над причинами и последствиями такого переворачивания предпочтений. А вместо этого наша система образования преобразуется в сторону максимальной совместимости наших дипломов с западными (даже ценой заметного ухудшения методики преподавания) ради упрощения отъезда людей, получивших знания и усовершенствовавших ум усилиями всей страны.
