Впервые Тарапуньку (этот псевдоним Юрию Тимошенко посоветовал взять его учитель, великий А. П. Довженко) и Штепселя страна узнала в 1946 году. Под этими псевдонимами Юрий и Ефим участвовали во Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. И первый блин, вопреки пословице, оказался не комом — Тимошенко и Березин стали лауреатами конкурса, завоевав первое место. Конечно, это еще не означало, что на них сразу же обрушилась всесоюзная слава. Но росли они очень быстро, сначала была «покорена» Украина, а затем (особенно после выхода на экраны в 1953 году короткометражного фильма «Тарапунька и Штепсель под облаками») и весь Советский Союз. И тому «виной» был очень удачный образ, найденный артистами, — русско-украинский коктейль, персонажи, вышедшие из народа и говорящие на понятном и близком этому народу суржике, плюс достаточно острая по тем временам сатира. К тому же тогда на советской эстраде практически не было дуэтов. Хороших конферансье (а начинали Тимошенко и Березин именно с конферанса) было немало, но именно эстрадные дуэты появлялись на сцене очень редко. И потому ниша, которую заняли Тарапунька и Штепсель, оказалась свободной и невероятно удачной.
Мы уже говорили о характерах артистов. Взрывной сангвиник Тимошенко и спокойный как удав флегматик Березин — казалось, понятно, кто должен быть лидером в этой паре. Тарапунька выглядел эдаким локомотивом, а Штепсель — прицепным вагоном позади этого локомотива. Но люди, хорошо знавшие актеров, видели совершенно иное — именно Ефим Березин был лидером дуэта. Однако если продолжать железнодорожную тему, хоть Штепсель и был прицепным вагоном, но в этом вагоне находился запас угля, без которого их поезд далеко бы не уехал. Это отнюдь не значит, что Ефим Иосифович был первым номером, а Юрий Трофимович — вторым. Нет. Но Березин нередко вытягивал их выступления. В период своего расцвета Тарапунька и Штепсель часто бывали за границей. Перед поездкой приходилось заучивать все интермедии на иностранных языках. Времени иногда катастрофически не хватало, и тогда выручала потрясающая память Ефима Иосифовича, который запоминал и свои реплики, и реплики своего партнера. Если Тарапунька во время выступления забывал текст, Штепсель тут же приходил на помощь: «Ты хочешь спросить…» — и затем бойко сам себе задавал вопрос, который должен был озвучить партнер. «Да-да, именно это!» — радостно подхватывал Тарапунька. И ситуация была спасена…
За сорок лет выступлений Тарапунька и Штепсель поставили пять полноценных спектаклей: «Везли эстраду на декаду», «От и до», «Беспокойтесь, пожалуйста», «Смеханический концерт», «Моя хата не с краю». Вроде бы не очень много. Если, конечно, не учитывать одно обстоятельство: каждый из них был сыгран до 2000 раз! Для своего времени Юрий Тимошенко и Ефим Березин были рекордсменами по количеству гастролей. Выезжая в какой-нибудь областной центр, они отрабатывали не менее 20 концертов, и все проходили при аншлагах. Схема была следующей. На самые первые их концерты билетов было просто недостать — первой шла местная элита. Затем — чиновники рангом пониже, а также победители соцсоревнования, ударники и так далее. Когда «заканчивался» город, билеты распространялись по районам. Иногда местное руководство умоляло дать артистов дополнительный концерт, потому что «какому-то району не досталось билетов, а люди могут обидеться». Артистам приходилось устраивать по два выступления в день, а в выходные — по три.
Считалось, что Тарапунька и Штепсель всегда пользовались благосклонным отношением хозяев Кремля и потому им многое позволялось и прощалось. О временах Сталина и Брежнева вряд ли можно было так сказать, а вот с Никитой Сергеевичем у артистов действительно были хорошие отношения, генсек не раз лично посещал их концерты. И это, в какой-то мере, помогало «пробивать» цензорские сцены, вставлять в спектакли (точнее оставлять в них) какие-то острые моменты. Цензоры иногда просто боялись связываться «с хорошими знакомыми самого Хрущева». Но это отнюдь не означало, что перед артистами были открыты все двери. Хрущев, может быть, и любил Тарапуньку и Штепселя, однако партийные начальники рангом пониже их часто просто ненавидели. И при любой возможности вставляли палки в колеса. И было это как при Хрущеве, так и при последующих генсеках. Вот, например, в 1979 году, к шестидесятилетию Тимошенко и Березина, решили представить каждого из них к званию народный артист СССР (звания народных артистов УССР они получили еще в 1960-м). «Укрконцерт» подготовил соответствующие бумаги и отправил по соответствующим инстанциям, по большей части партийным — райком, горком, обком и так далее. Долго ходили эти бумаги по кабинетам, да так никуда и не пришли. Потерялись… Друзья и знакомые возмущались и негодовали, пытались куда-то жаловаться, требуя восстановить справедливость. Но Тимошенко и Березин попросили все это прекратить: «У нас уже давно есть самые народные звания: Тарапунька и Штепсель».
Была еще одна «скользкая» тема, нередко «омрачавшая» отношения Тарапуньки и Штепселя с властью. Понятно, что в СССР не было антисемитизма, как и любых других проявлений национальной нетерпимости. Как же, ведь «Советский Союз — это дружная семья народов!» Но на самом деле людям с «неудачной» национальностью тяжело было, например, поступить в институт, получить престижную работу и так далее. В сложившемся творческом квартете — Тимошенко, Березин и работавшие с ними писатели Александр Каневский и Роберт Виккерс — только у Тарапуньки все «было в порядке» с национальностью, у остальных же пятая графа в паспорте явно «подкачала». И именно Юрий Трофимович буквально зверел, как только вопрос касался национальности его друзей. «Одного киевского деятеля культуры, из которого сочился антисемитизм, публично обозвал „национальным по форме, дураком по содержанию“, — вспоминал Александр Каневский. — Другому — в Москве, на Декаде украинского искусства, в фойе гостиницы, за слово „жид“ влепил такую оплеуху, что тот свалился на пол».
Они были вместе почти полвека. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе делили радости и горе. Вместе они были и в тот ноябрьский вечер 1986 года. Обычный спектакль, как всегда — полный зал, как всегда — полная самоотдача. Зритель не должен видеть, что актеру плохо, что он последние год-два играет, что называется, «на таблетках». Во время представления сердце Юрия Тимошенко не выдержало… Когда его хоронили, улицы возле Дома актера, где проходило прощание, были заполнены людьми. К гробу подошел Ефим Березин, помолчал немного, а потом сказал: «Так много хотел тебе сказать на прощанье, но… Прости, Юра, я впервые забыл свой текст…»
После смерти друга Ефим Березин очень редко появлялся на сцене. Найти замену ушедшему товарищу, вопреки расхожему мнению, что незаменимых не бывает, было невозможно, а быть Штепселем без Тарапуньки он не хотел. Последние 10 лет своей жизни артист жил в Израиле. 20 мая 2004 года Ефим Березин скончался. Эпоха Тарапуньки и Штепселя ушла…
Но целых сорок лет Тарапунька и Штепсель дарили радость людям. И эти сорок лет не прошли зря. Те, кому довелось видеть Юрия Тимошенко и Ефима Березина на сцене, навсегда запомнили долговязого милиционера и коротышку-монтера, которые не просто веселили публику, но и заставляли зрителя задуматься о том, что происходит вокруг. Для остальных же игру Тарапуньки и Штепселя сохранила кинопленка. Так что смотрите старые (по времени, но не по духу) комедии, наслаждайтесь и радуйтесь жизни…
Николай Амосов — «сердечный врач»
«Человек — это звучит гордо!» — написал Максим Горький. Гордо-то гордо, но уж очень хрупко. Хрупкие мы создания и нежные. Вроде бы живы-здоровы, и вся жизнь впереди, и времени у нас предостаточно. И тратим мы это время почем зря — у нас ведь его много. Но тут какой-нибудь митральный клапан вдруг нежданно-негаданно заявляет о себе: «Эй, человек, а ведь ты без меня не можешь. Ты большой, а я маленький. Но если мне плохо, то и тебе плохо. Совсем плохо». И тогда уже все в руках врачей — помогут, спасут, вытащат с того света? Или нет?..
А среди врачей, к сожалению, не все асы, не все волшебники. И что вообще недопустимо — позволяют они себе ошибаться. Да еще оправдываются — мол, не все еще изучено, человеческий организм — сложнейшая система, и так далее и тому подобное. Но если медики будут делать только то, что умеют, то, безусловно, ошибаться они будут гораздо меньше. Вот только будет ли хорошо нам, пациентам, если не будет плохих врачей, но не будет и хороших, не будет тех, кто не боится экспериментировать и делать то, что еще недавно казалось фантастикой. Все будут средними…
«Снова любуюсь собой. Как же, такой герой! Противно, когда поймаешь себя на таком деле. „Ах, я так страдаю за своих больных!“ Черт знает что. Все такие или только я? Человек прежде всего делает что-то. Хорошо, плохо, разно. Кроме того, он думает о деле. Тоже разно. Третий этаж — он наблюдает как бы со стороны за своими делами и мыслями. Полезное лекарство от некоторых пороков, например тщеславия. Можно еще и на это посмотреть издали. И получается, что ты — никакой. Не хороший и не плохой. Средний…» Николай Амосов не боялся экспериментировать. В том числе и над собой. Хотя прекрасно понимал цену неудачи. И все-таки страх «быть средним» оказался гораздо больше. Ведь на определенном этапе жизни человека (неважно, врач он, писатель или, например, альпинист) может возникнуть коварная мыслишка: «Ух, какой я молодец, всем на зависть. Столько сделал, столько людей вылечил, книгу написал отличную, вершину покорил, которую до меня никто не покорял». И вот когда появляется эта мысль, тогда-то и возникает опасность «быть средним». Ведь все равно остаются люди, которых не спас, книги, которые еще не написал, вершины, которые еще не покорил. И возможно, никогда больше не спасешь, не напишешь, не покоришь…
