Итак, Екатерина II вскоре после наступления нового 1787 года отправилась в путь. В январе огромный императорский поезд («в 14 каретах, 124 санях, имели 40 запасных экипажей») выехал из Петербурга в Киев, где императрицу ждал Потемкин. Оттуда путешествие должно было продолжиться на кораблях. Планировалось, что из Киева Ее Величество тотчас отправится дальше, однако наступившие холода сковали льдом Днепр. Императрице пришлось задержаться, что, в общем-то, не слишком ее огорчило. В увеселениях и празднествах Екатерина провела в Киеве два с половиной месяца.
В мае огромная императорская флотилия (70 с лишним кораблей) наконец-то взяла курс на юг. В поездке Екатерину, помимо огромной придворной свиты, сопровождали и иностранцы: дипломаты, купцы и просто путешественники. В Каневе к ним присоединились еще двое: польский король Станислав Понятовский и некий австрийский «граф Фалькенштейн». Под этим именем пытался сохранить инкогнито (правда, не слишком удачно) австрийский император Иосиф II.
Что же увидели Екатерина II, европейские монархи и прочие сопровождающие их в поездке по «полуденному краю России»? Чудес была масса — пустынные еще недавно земли цвели, утопая в роскошных садах. Все и вся буквально дышало богатством и благополучием. Довольны были все, кому посчастливилось быть обласканным «величавой мудростию» графа Потемкина, — от крепостного крестьянина до знатного вельможи. Произвел впечатление Херсон, выросший в голой степи словно по мановению волшебной палочки. Но апофеозом всей поездки стало посещение Севастополя.
«Мне казалось, что это страница из „Тысячи и одной ночи“, что меня зовут Джаффаром и что прогуливаюсь с калифом Гаруном-аль-Рашидом, по обыкновению его переодетым», — так описывал свои впечатления от обеда в севастопольском Инкерманском дворце французский путешественник граф де Людольф. И он был не одинок в своем мнении. Император Иосиф II назвал Севастополь лучшим портом в мире, и все иностранные гости в один голос восхищались выстроившимися на севастопольском рейде 3 линкорами, 12 фрегатами, 20 линейными судами, 3 бомбардирскими лодками и 2 брандерами. Россия, благодаря Потемкину, уже не просто имела выход к Черному морю, она уже имела действующий и боеспособный черноморский флот.
Казалось, что все хулители Григория Александровича Потемкина были посрамлены. Государыня была безмерно довольна увиденным и, расставаясь с Потемкиным на обратном пути в Харькове, пожаловала ему титул «Светлейшего князя Таврического». Идиллия да и только. К тому же начавшаяся в 1787 году очередная русско-турецкая война показала, что по крайней мере, флот и порты были вполне боеспособны. Кстати, именно князь Потемкин осуществлял общее руководство компанией, в результате которой русским войскам удалось одержать ряд блестящих побед как на суше, так и на море.
Но через десяток лет идиллия была нарушена. В самом конце XVIII века, когда ни Екатерины II, ни Григория Потемкина уже не было в этом мире, в Европе одна за одной стали выходить книги воспоминаний тех, кто путешествовал вместе с Екатериной по Причерноморью и Таврии. И надо сказать, отзывы об увиденном в этом путешествии были не самые лестные. Предоставим же слово свидетелям.
Французский принц Шарль Жозеф де Линь: «Теперь я узнал, что значит искусные обманы: императрица, не будучи в состоянии выходить из кареты, должна верить, что некоторые города, коим она давала знатные суммы на построение, уже совсем кончены; между тем мы часто находили сии же города без улиц, улицы без домов, дома без кровель, окон, дверей… В тех местах, по которым проезжала императрица, богатые декорации, нарочно для нее выстроенные, валились тотчас же после ее проезда».
Шведский путешественник Иоанн-Альберт Эренстрем: «На большом расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на ширмах; люди же и стада пригнаны фигурировать для этого случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о богатстве этой страны… Везде видны были магазины с прекрасными серебряными вещами и дорогими ювелирными товарами, но магазины были одни и те же и перевозились с места на место».
Но больше всех постарался саксонский посланник Гельбиг. В 1797 году он опубликовал в немецком журнале «Минерва» биографию Потемкина с красноречивым названием «Князь тьмы». И он же ввел в оборот фразеологизм «Potemkinishe Dorf» («потемкинские деревни»), который с тех пор стал употребляться исключительно в негативном смысле как синоним очковтирательства и обмана.
Итак, что же такое «потемкинские деревни»? Раскрашенные декорации и тысячи несчастных крестьян, которые перегонялись с места на место и должны были скрыть гигантское казнокрадство, которого еще не видела Россия? Или же это Екатеринослав (нынешний Днепропетровск), Херсон, Николаев, Севастополь, другие реально существовавшие и существующие поныне украинские города и поселки, основанные в конце XVIII века? Истина, как это часто бывает в истории, лежит где-то посередине. Наверное, точнее всего о происходившем сказал в своих воспоминаниях граф де Сегюр, французский посол при дворе Екатерины II: «Города, деревни, усадьбы, а иногда и простые хижины были так разукрашены и замаскированы триумфальными арками, гирляндами цветов и нарядными архитектурными декорациями, что вид их обманывал, превращая их у нас на глазах в великолепные города, внезапно воздвигнутые дворцы, в сады, роскошно созданные». То есть (да позволено будет автору высказать свое собственное мнение) имели место декорирование, украшательство, показная радость подданных и удачная попытка развлечениями отвлечь внимание императрицы от истинных проблем. Фейерверки, балы, торжественные обеды и ужины — и так было в каждом городе, куда прибывал императорский кортеж. «Для разорения России надобно не особенно много таких путешествий и таких расходов», — писал граф де Людольф. Поездка, целью которой якобы ставилась проверка расходования государственных средств, обошлась казне в гигантскую сумму — 15 миллионов рублей. На эти деньги можно было обустроить не только Крым, но и пол-империи.
И все-таки Потемкину было что показать Екатерине и знатным иностранцам. И для этого не нужно было устраивать откровенный обман, возводя бутафорские селения и перегоняя с места на место крестьян. Да и в конце концов, Екатерину, при всех ее недостатках, было не так уж просто обмануть, и города, вроде Херсона или Севастополя, стоят и поныне, и корабли, которые, как утверждали иностранцы пойдут ко дну от первой же волны, сражались с турецкими судами и топили их отнюдь не бутафорскими ядрами. Так что Григорий Александрович Потемкин-Таврический занял свое место в истории не только как изобретатель анекдотических деревень своего имени, но и как человек, без вклада которого просто невозможно представить развитие южных регионов Украины.
Если верить археологам и антропологам, варить мясную похлебку с добавлением растительных продуктов человек научился очень давно. Еще у неандертальцев был свой первобытный рецепт приготовления наваристого супа, правда, совсем примитивный, без особых кулинарных изысков. Приносил неандерталец домой в пещеру что-нибудь вкусненькое, например хорошую косточку или лопаточку мамонта, добавлял корешков и разной травы, складывал в кожаный мешок и варил, если, конечно, удавалось раздобыть огонь.
Долгое время этот нехитрый рецепт оставался практически неизменным. Мясная похлебка до поры до времени оставалась бедняцкой пищей, аристократия предпочитала более изысканные кушанья. У древних славян было свое «варево с зельем» — отвар, заправленный травами и корешками. Среди прочих трав был и борщевик, от названия которого по одной (но далеко не единственной) из версий и произошло слово «борщ». «До осени борщ режути, сушить, ино всегда пригодится и в год, ив даль», — говорилось о борщевике в «Домострое»[3].
«Борщ и капуста — в доме не пусто», «Борщ и каша — пища наша», «Мені хоч би що, аби тільки борщ», — говорил путник, переступая порог украинской хаты. И хозяев не удивляла такая не очень скромная, на первый взгляд, просьба. Усталого странника нужно было накормить самым лучшим, а что могло быть лучше борща? «Что нам вареники с маслом? — говорили заядлые любители борща. — Пустяки! Нет в мире ничего вкуснее борща». На столе может быть с десяток блюд, но если есть борщ, хозяйка говорила: «Сідайте борщувать!» И тут начинался строгий экзамен. С волнением следила хозяйка за гостями, пыталась понять по их лицам, понравился им ее борщ или нет. Если борщ удался, хорошо всем — сыты и довольны гости, рада и стряпуха, нет для нее лучшей похвалы, чем пустые тарелки и довольное «спасибо!» едоков. Если же кривились гости, не притягивали их к себе тарелки, а смотрели они на потолок и в окно, водя ложкой по содержимому, то горе тогда хозяйке, прятала она от стыда глаза. «Вымыла хозяйка ложки и воду в борщ вылила. Таким борщом только голову мыть!» — если уж и не скажут, то подумают о стряпухе, чей жиденький бесцветный борщ не радует ни глаз, ни желудок. Настоящий борщ должен быть таким густым, чтобы ложка в нем стояла. А иначе это не борщ, а юшка. Поэтому-то борщ не «наливают», а «насыпают» или «накладывают».
