Эта старая банальная история больше смахивала на сентиментальную мелодраму извечного любовного треугольника. Так вот, в 10-Б классе скромный и застенчивый Павлик Кочкин влюбился в красивую и высокомерную Клавдию Каменеву, а ей нравился рослый и задиристый Андрей. Васькин тоже был к ней неравнодушен, хотя и признать себя по уши влюбленным не мог. Так себе, приударял за одноклассницей, как и за другими девушками, кои души в нем не чаяли. А прилежного и аккуратного Павлика Клавдия использовала, дабы раззадорить самовлюбленного Андрея. И ее кокетство не раз достигало поставленной цели.
Однажды после школьного танцевального вечера, где Каменева пылко прижималась к Кочкину, пригласив его на последнее дамское танго, Васькин ревниво вскипел и решил проучить своего хилого конкурента.
Павлик провел Клавдию домой, долго и нежно прощался, держа ее руку в своей, и даже неумело поцеловал в щечку. Девушка капризно прыснула и скрылась в подъезде, но не убежала домой, а прилипла к стеклу входных дверей, с восторгом наблюдая за спором своих поклонников.
— Ты что это, стрючок, мою подругу обижаешь? — съехидничал Андрей, загораживая Павлику дорогу.
— Это моя девушка, — тихо, но твердо ответил тот.
— Что? Твоя телка, говоришь? Да она же выше тебя в два раза и шире в четыре! Клоп ты несуразный!
Кочкин, не желая ввязываться в неравную драку, молча оттолкнул соперника и хотел рвануть прочь, но зацепился за подставленную ногу и растянулся на асфальте.
— Куда же ты от своей возлюбленной? — гоготал обидчик. — А защищать ее кто будет?
У Павлика слетели очки, он шарил руками вокруг себя, пытаясь нащупать оправу. Васькин первым увидел ее и раздробил подошвой. Стекло хрустнуло и заскрежетало, издавая душераздирающий скрип.
Кочкин медленно встал, отряхнул пыль с почерневшей белой рубашки и отутюженных брюк, поднял голову и неожиданно встретился взглядом с Каменевой, наблюдавшей за этой сценой. Ему показалось, что она улыбается и даже смеется над его неуклюжей слабосильностью.
После такого случая Клавдия начала избегать Павлика и встречалась только с Андреем. Впечатлительный и легко ранимый Кочкин глубоко переживал, мучился, серьезно заболел, утопая в болотистой почве несостоявшейся любви.
И только однажды, после окончания школы, он попытался выяснить свои отношения с любимой девушкой. Собрал воедино все свои крохи смелости, однако разговора не получилось, Она сухо и холодно ответила на его наивные вопросы:
— Скажи честно, я был очень нелепым и смешным?
— Да, — хмыкнула Каменева, — ты знаешь, как в кино. Я давно так не смеялась.
— А я чуть не умер от стыда. Тебе меня совсем не жалко?
— Ну что ты, не всем же быть сильными. Ты зато умный, добрый.
— Ты не хочешь со мной больше встречаться?
— Нет.
— Никогда-никогда?
— Извини, пожалуйста, но мне почему-то нравятся грубые и сильные парни. Может, я — дура, но ничего с собой не могу поделать. Такая уж я есть.
Спустя год Клавдия вышла замуж за Андрея, и с тех пор они не встречали Кочкина. Его родители обменяли квартиру и переселились на окраину Москвы. Где-то в район Останкино.
Все это с неподдельной горечью и досадой вспомнили в то раннее утро супруги Васькины. Он не сомневался: снайпер и его одноклассник — одно и то же лицо. Она не верила и упросила мужа самому найти и встретиться с ним. Свои домыслы и решение они оставили в тайне.
* * *
Хмурым мартовским днем с грязного купейного вагона ночного поезда капитан Васькин сошел на длинный перрон Киевского вокзала Москвы. В центральном городском адресном бюро удивительно быстро нашли место жительства Кочкина Павла Алексеевича. В его квартире, как и ожидалось, был телефон.
Дребезжащий старческий голос сбивчиво, но мягко и доброжелательно поведал все, что интересовало школьного друга.
— Павлик? Он на работе. А из одноклассников ему еще никто не звонил. Вы, кажется, первый. Все его забыли почему-то. Я его тетя и люблю больше, чем себя. А он все сам живет, ни жены, ни детей. Никто ему не нравится, никто не подходит. Говорит, только одну любил, еще в школе, Клавдией звали, может, помните, была такая видная девица. А она ему изменила, за другого замуж вышла. Вот тогда Павлик чуть газом не отравился. Слава Богу, соседи услышали запах и спасли, еле откачали. Бедный столько перемучился, столько переболел, аж вспоминать страшно. Он очень честный и обидчивый, потому что верный. Измены простить не может, вот и страдает, бедный…
Андрей поблагодарил собеседницу, пожелал ей крепкого здоровья и почему-то долго-долго извинялся за беспокойство. В длинной, суетной толпе спустился в метро. Собираясь с мыслями, прислонился плечом к газетному киоску, пропуская грохочущие разноцветные поезда. Настроения не было, возникали и уходили самые скверные чувства и желания. Казалось, кто-то перековырнул его душу и просеял. Все доброе ушло, а злые пороки остались и прыгали в решете, как мусор из муки второго сорта. Вдруг начал мешать и больно царапать пистолет под мышкой, да и сам себе впервые в жизни показался смешным и лишним.
Подозреваемый в попытке убийства стоял за прилавком магазина «Спорттовары» в отделе настольных игр, мячей, клюшек и прочего снаряжения.
— Привет, Кочкин, — как-то резко произнес капитан и протянул руку.
Павел, такой же маленький, щуплый и светлоглазый, вздрогнул, заметно сник, но крепко сжал его ладонь.
— Здравствуй, Васькин.
Отошли в сторону, настороженно рассматривая друг друга. Павлик удивительно быстро пришел в себя. Ни испуга, ни растерянности, даже подавленности в его глазах Андрей уже не замечал. Скорее, каким-то детским любопытством и наивностью светилось лицо «кровожадного» охотника.
— Ты зачем мне прострелил шапку?
— Извини, я тебе новую куплю. Понимаешь, я — психопат, и пока не сделал тебе больно, не мог успокоиться. Долго себя сдерживал, пытался все забыть, и вдруг твое письмо в газете спровоцировало все мои обиды. Вот я и вернул долг. Если можешь — прости, если нет — я готов дать показания.
Васькин нахмурил брови и молчал, не зная, что говорить и что делать.
— Каменева с тобой живет? — прервал паузу Павел.
— Да.
— У вас есть дети?
— Нет, она все еще фигуру оберегает.
— Обо мне вспоминает?
— Да, часто, — соврал Андрей, — чуть что, сразу «какая я дура, меня Павлик любил, а я за тебя замуж вышла».
— Правда?
Лицо Кочкина покраснело и расплылось в улыбке, покрывшись множеством мелких морщин.
Они еще долго беседовали в магазине, на улице, в кафе, вспомнив все, что их связывало в детстве, но не соединило в зрелой жизни. Павел не хитрил и не лукавил, еще раз сознался, что писал, звонил и стрелял, желая отомстить за унижения. Поведал о своем тоскливом одиночестве. Провел одноклассника к вокзалу, купил билет. Прощались как старые друзья, даже со слезами.
— Ты знаешь, — откровенничал Васькин, — у меня тоже настоящего друга нет. Все так, по надобности или по службе.
— Но у тебя есть Клавдия.
— Господи, да неужели ты ее до сих пор идеализируешь? Она же истеричка и скандалистка, настоящая ведьма, хоть и моя жена.
— Да нет, я все понимаю, но ничего с собой не могу сделать. Это болезнь, у меня на этой почве галлюцинации. Куда ни посмотрю, вижу ее лицо с насмешливой улыбкой.
— Чего ж ты в нее не стрелял?
— В нее не смог, ее жалко. И тебя я не мог убить. У меня первый разряд. Из Марголина все пули в десятку вкладываю.
Расставаясь, обнялись.
— Так ты прощаешь меня? — спросил Павел, глотая слезы.
— Прощаю. А ты меня?
Кочкин прижался к широкой груди Васькина и зарыдал. Его руки судорожно сжались в кулаки, тело вздрагивало и дрожало.
«Вот псих, — подумал Андрей, — но честный и добрый. Лучше меня, намного лучше».
НЕПОСТИЖИМОСТЬ ПРОВИДЕНИЯ
Трудно поверить в порядочность человека. Слишком кратковременно его пребывание на белом свете, слишком подвержен он страху смерти, порождающему суету и корысть.
Крайне сомнительна и справедливость правоохранительных чиновников, довлеющих рассудком к топору, а телом — к своей рубашке, именуемой мундиром.
Не убеждает и сила законов. Больно уж тесны их рамки для широкого разнообразия жизни, больно уж крепка над ними власть консервативного эгоизма, больно уж прямолинейны они для изворотливой и коварной преступной среды.
Скудное и злонравное бытие не устает подтверждать, что все в нашем мире подвержено хаосу непостижимого провидения и безысходности. Таинственные силы добра и зла как смерчи носятся по широкому полю естества и сознания в запальчивых, воинственных поисках своих друзей и врагов. Их фатальная неотвратимость покрыта мраком страха и недомыслия, хотя на самом деле проста и примитивна.
