Погребение оказалось совершенно нетронутым. Всё здесь лежало в таком же состоянии, как и сотни лет назад. Лишь дерево, ткани и кости частично истлели и рассыпались. В склепе были похоронены три человека. Одним из них был знатный воин, останки которого лежали на деревянном катафалке. Он был облачён в роскошный праздничный наряд. На голове — остроконечная войлочная шапка, богато украшенная золотыми бляшками; золотыми тиснёными бляшками была расшита и вся одежда погребённого. Шею украшала массивная золотая гривна весом 461 г, свитая из шести толстых проволок, скрученных в виде жгута; концы её украшали скульптурные фигурки всадников-скифов. На руках и ногах — золотые браслеты тончайшей ювелирной работы.
Рядом лежало оружие: меч, лук и стрелы, поножи. Рукоять и ножны меча, а также горит — футляр для лука и стрел — были обложены золотыми пластинами с изображениями борющихся зверей и фантастических животных; бронзовые поножи покрыты позолотой. Рядом с оружием лежали рукоятка кожаной нагайки, оплетённая золотой лентой, точильный камень в золотой оправе и роскошная золотая чаша весом 698 г, сплошь украшенная чеканными изображениями многократно повторяющихся бородатой головы скифа и маски мифической медузы Горгоны. Всё свидетельствовало о том, что погребённый здесь воин был лицом самого знатного происхождения, возможно даже скифским царём.
Рядом с ним, на полу, лежал скелет женщины — очевидно, его жены или наложницы. Некогда её тело покоилось в саркофаге из кипарисового дерева с росписью, украшенном пластинами из слоновой кости. Часть этих пластин была орнаментирована поразительными по тонкости и изысканности исполнения гравированными рисунками с изображениями сцен из греческой мифологии («Суд Париса» и др.), охоты скифов на зайцев и т. д. Как и «царь», «царица» была похоронена в роскошном праздничном наряде, расшитом множеством золотых бляшек, число которых достигало нескольких сотен. Голову её украшала электровая диадема, а у пояса лежали тяжёлые золотые подвески в виде медальонов. Позже эти великолепные произведения древнегреческих мастеров получили всемирную известность. На каждом медальоне изображена голова богини Афины Девы (Парфенос) в шлеме, воспроизводящая голову знаменитой хризоэлефантинной (сделанной из золота и слоновой кости) статуй богини, изваянной великим скульптором Фидием в 40-х годах V века до н. э. для храма Парфенон в Афинах.
Здесь же были обнаружены ещё две пары золотых подвесок — подлинные шедевры античного ювелирного искусства. Они сделаны настолько тонко, что детали изображений на них можно рассмотреть лишь через сильное увеличительное стекло. В медальонах одной пары между лепестками розеток размещено по четыре миниатюрных женских фигурки, иллюстрирующих сцену из «Илиады» Гомера: морская богиня Фетида и морские божества Нереиды приносят сыну Фетиды, одному из величайших греческих героев Ахиллу оружие, выкованное для него богом огня и кузнечного ремесла Гефестом. Изображения оружия — шлема с перьями, щита и лат — столь миниатюрны, что их едва можно различить. Вместе с тем фигурки богинь и все предметы переданы необыкновенно точно и реалистично. Эти поистине изумительные ювелирные изделия, как и некоторые другие произведения античного ювелирного искусства, найденные в Северном Причерноморье, заставляют вспомнить рассказ римского писателя Плиния о знаменитом мастере Феодоре с острова Самос, который будто бы изобразил в статуэтке самого себя, держащим в руке колесницу, запряжённую четвёркой коней столь малых размеров, что и колесница, и её возница целиком прикрывались крылышком им же изваянной мухи.
Шею «царицы» украшали ожерелье и тяжёлая золотая гривна весом 473 г. Возле погребённой лежали два широких золотых браслета и бронзовое зеркало с ручкой, обложенной золотым листом. Они, подобно оружию царя, были украшены изображениями в скифском «зверином» стиле.
У ног «царицы» лежала самая выдающаяся находка Куль-Обы — ныне всемирно известный круглый электровый сосуд, украшенный четырьмя сценами, изображающими скифов: тремя парными и одной одиночной. Первая сцена изображает величественную фигуру сидящего скифского царя или военачальника с диадемой на голове, опёршегося обеими руками на копьё и беседующего с сидящим на коленях воином в остроконечной шапке — башлыке, держащим копьё и опёршимся на щит. Следующая сцена — воин, натягивающий тетиву на лук. Остальные два парных изображения — сцены врачевания. На одной стоящий на коленях скиф лечит другому больной зуб. На лице пациента выражение боли и страдания, правой рукой он схватил руку лекаря. В последней сцене стоящий на коленях воин перевязывает ногу другому, сидящему на земле и помогающему ему.
С поразительным реализмом и этнографической точностью художник передал внешний облик скифов, их костюм, предметы вооружения. Изображения на куль-обском сосуде впервые дали реальное представление о скифах, об их облике, одежде, вооружении и т. д.
Но что представляют собой сцены, изображённые на куль-обском сосуде? Как их истолковывать?
Долгое время было широко распространено мнение, что на чаше изображены сцены скифского военного быта, а точнее — эпизоды из жизни скифского лагеря после только что закончившейся битвы. Первую можно толковать как донесение царю о результатах боя, две другие — как оказание помощи раненным в сражении, а одиночную — как починку лука, испорченного в бою.
Существовало и другое толкование, высказанное ещё Павлом Дюбрюксом, одним из первых исследователей кургана. «Замечательнее всего то, — пишет Дюбрюкс, — что на сосуде из электрума в одной группе изображён человек, которому, кажется, рвут зуб, и что в нижней челюсти царя недоставало двух коренных зубов, а третий, возле них, был больной, отчего челюсть в этом месте напухла; этот последний зуб лежит гораздо глубже остальных, которые очень хороши, совершенно здоровы и принадлежали человеку от тридцати до сорока лет». Отсюда невольно напрашивался вывод, что сцена на вазе передавала реальный эпизод из жизни царя, страдавшего болезнью зубов. Это заключение, естественно, приводило к другому: на куль-обском сосуде все сцены связаны с жизнью самого царя, какими-то запомнившимися ему эпизодами — своеобразная «биография в картинках». Правда, некоторое удивление вызывает то, что царь мог счесть свой зубной недуг столь ярким и важным событием своей жизни, которое достойно увековечения…
Некоторые учёные полагают, что на ритуальном сосуде — а куль-обская чаша, несомненно, является таковым — скорее следовало бы ожидать изображений, связанных со скифским эпосом. Эта точка зрения ныне разделяется подавляющим большинством специалистов. К сожалению, скифский эпос нам почти неизвестен, и поэтому истолкование сцен на сосудах очень затруднительно.
Но кто же был похоронен в Куль-Обе с такой поистине царской пышностью? Исследователи высказывали по этому поводу самые различные, взаимоисключающие и порою фантастические предположения. Некоторые полагали, что в кургане был похоронен боспорский царь. Такое предположение казалось естественным, поскольку курган был сооружён в непосредственной близости от столицы Боспорского царства — Пантикапея. Называли даже имя этого царя — Перисад. Однако здесь во всём присутствуют обряды и черты, свойственные не грекам, а скифам. Царь похоронен вместе с супругой или наложницей и слугой, которого умертвили, чтобы он сопровождал своего властелина в потусторонний мир. Скифские черты преобладают и в погребальном инвентаре. Вместе с тем ряд черт куль-обского погребения — греческие: само сооружение каменного склепа, часть предметов погребального инвентаря.
Сокровища, найденные в 1830 году в кургане Куль-Оба, стали первой находкой золота скифов. Никогда ранее мир не видел таких несметных богатств, извлечённых из глубины веков. Современники были попросту ошеломлены.
18 февраля 1831 года сокровища Куль-Обы были доставлены в Петербург и представлены царю Николаю I. Древнее золото произвело на него большое впечатление: ведь это была первая столь богатая находка не только в России, но и во всём мире! Она сразу же стала жемчужиной собрания императорского Эрмитажа…
Сорок пять лет простояла Куль-Оба, забытая археологами, но овеянная многочисленным легендами. Керченские жители дали древней могиле новое название — «Золотой курган». И лишь в 1875 году тогдашний директор Керченского музея А. Е. Люценко решил предпринять новые раскопки Куль-Обы. На это предприятие его толкнуло прежде всего содержавшееся в опубликованном к тому времени отчёте Павла Дюбрюкса упоминание о том, что тот видел нетронутую насыпь из мелких камней, под которой могло находиться ещё одно захоронение. Однако Люценко удалось обнаружить лишь несколько ям в скалистом материке, но никаких следов погребений там не оказалось. Было найдено лишь несколько мелких золотых бляшек, таких же, как в 1830 году. Неудача Люценко окончательно отбила интерес к Куль-Обе. Курган и до сих пор остаётся неисследованным до конца и, возможно, таит в себе ещё не одну загадку.
