Гоцкая, казалось бы, могла наконец расслабиться и отвлечься, но бессонные ночи и предрассветные кошмары не проходили. Перечеркнутое прошлое и безысходность будущего деформировали ее психику до умопомрачения.
Алла познала первого мужчину в пятнадцать лет. Им оказался ее тренер по спортивной гимнастике. Обходительный, состоятельный и женатый молодой человек. Он катал ее на своей машине, угощал мороженым, кока-колой и шампанским. Через два года тренер, дабы не обременять себя девичьей привязанностью, познакомил свою воспитанницу с ассистентом медицинского института. Тоже состоятельным, щедрым и женатым молодым человеком.
Так Аллочка пошла по рукам, приобретая практику и опыт предоставления своего тела, получая взамен по труду и сверх того. Оставаясь красивой и умной девушкой, она быстро схватывала науку выгодной сделки и пользовалась своей привлекательностью как могла.
Удачный старт позволил ей обитать в сфере обеспеченной части населения, среди творческой и научной интеллигенции. Однако размолвка и разрыв с неверным Петенькой, как гром среди ясного неба, сразил наповал. Она почувствовала и поняла — это финиш. Дальше двигаться можно только по наклонной с типами вроде Чибися.
И все же Алла не сдавалась, приспосабливаясь, видоизменялась, превращаясь буквально на глазах из ласковой, нежной кошечки в свирепую и коварную тигрицу. Убийство любовника оказалось лишь первым шагом, за которым, для удержания равновесия, необходим был второй.
Теперь Гоцкая сутки напролет обдумывала, как убрать сумасбродного, ревнивого и бедного свидетеля, залетного Николая. Сначала пыталась споить его, подтолкнуть на кражу со взломом и вернуть в места не столь отдаленные. Но Чибись уже нутром почувствовал намерения своей возлюбленной и не поддавался ни на какие уговоры.
Удачный случай представился сам собой. На очередной вечеринке в затхлой, маленькой, полуподвальной комнатушке Чибися кроме Аллы присутствовала еще одна пара и мелкий фарцовщик Жора Крук, которому Гоцкая уже не раз оказывала возбуждающие знаки внимания, доводя до бешенства своего незаконного мужа.
После изрядного употребления самогона с ликером за столом завязалась острая дискуссия по примитивной уголовной тематике.
— Ты, Жора, пижон, — язвил хозяин, — с тобой на дело не пойдешь.
— И не надо, — защищала его Алла, — он такой вежливый, толковый, и без твоих советов заработает в десять раз больше.
— Все равно попадет в зону, а там его, такого воспитанного и гладенького, в первую же ночь «опустят». И будет возле параши есть и спать!
— Кто куда попадет — это мы еще посмотрим, — обиделся Жора, — а деньги надо делать умом, а не руками.
— И телом, — добавила Гоцкая и провела рукой по его ноге от колена до пояса.
Этого Чибись стерпеть не смог. Алла ловко вызвала у него буйство, не поддающееся никаким внутренним тормозам.
— Ах ты, падло, меня учить будешь?! Схватил кухонный нож, которым только что вскрывал кильку в томате, и неожиданно воткнул Круку в бок, под левое ребро, по самую рукоятку.
* * *
На суд Алла явилась в укороченном черном платье с глубоким декольте, обнажающем ее красивую полную грудь. Стройные ноги были обтянуты дорогими импортными колготками. Алла давала показания как свидетельница и запросто могла изменить приговор в сторону сокращения срока.
Чибись изворачивался как мог, доказывая, что защищал в пылу ревности себя и честь невесты от нападок пьяного Крука. И показания свидетелей, естественно, имели решающее значение.
— Какие знаки внимания оказывал вам Крук в присутствии подсудимого? — спросил судья, с интересом рассматривая Гоцкую.
— Это я к нему приставала, сама и по своей воле.
— А какие цели вы при этом преследовали?
— Никаких. Просто он мне больше нравился, чем этот тип.
— Вы считаете себя виноватой в смерти Крука?
— Нет, не считаю.
Алла безразлично отвечала на вопросы, не выдавая своих чувств и побуждений, тем более что таковых у нее просто не было. Обвела томным взглядом всех присутствующих, пытаясь найти хотя бы одно интеллигентное лицо приятной наружности. Не усмотрев такового, извинилась перед судом, сослалась на плохое самочувствие и вышла из зала. Чибись, стиснув челюсти, смотрел ей вслед. И только стук удаляющихся каблуков заглушил скрежет его зубов.
Теперь Гоцкая осталась совсем одна, наедине со своими мрачными мыслями. Ей, как никогда прежде, стало грустно и страшно. Терзаясь жалостью к самой себе, она постепенно теряла связь с земным миром. Неведомые силы тянули ее в церковь и на кладбище, где она окончательно теряла веру в смысл своего существования.
… Спустя год после смерти Пивня она шла к его могиле с букетом бордовых гвоздик и с мольбой о прощении. Ступала легко и твердо, с высоко поднятой головой. Под черной вуалью просматривались блестящие глаза и полные алые губы. У земляного холмика, выложенного дерном, остановилась. На небольшой деревянной пирамидке с маленьким крестиком поблескивала никелированная табличка с датами рождения и смерти Петра Петровича. Алла положила цветы, слегка поклонилась, скрестила руки на груди и прочитала молитву. Тяжело вздохнула, огляделась. Слева она увидела надгробную плиту профессора Мельника, сделанную из черного мрамора. Их похоронили рядом, в престижном секторе. Справа — куча выцветших венков закрывала свежую могилу, обозначенную темным дубовым крестом со светлой фанерной табличкой. Гоцкая пробежала ее глазами и вздрогнула: «Крук Евгений Витальевич, 4.02.58 г. — 13.04.93 г.»
В ее голове все поплыло. Сначала назойливой осой зажужжал вопрос: «Как он сюда попал?», а затем больно уколол жалом: «Это Бог его сюда…»
Присела на лавочку, стиснула руками виски и зарыдала. Казалось, что сердце вот-вот остановится от неистовой душевной боли.
Вернул к чувствам грубый, сиплый голос:
— Женщина, вам плохо? Может, доктора вызвать?
Перед ней в грязных, мятых робах стояли двое мужчин с лопатами.
— Нет, нет, мне ничего не надо.
— Ну, смотри, дочка, — заворчал тот, что постарше, — слезами тут не поможешь. Все мы там будем.
Отошли в сторону, деловито расчертили вытянутый прямоугольник рядом с могилой Крука и стали копать. Легко и быстро. Мягкая глинистая земля, слетая с лопат, рассыпалась мелкими комьями, образуя две остроконечные горки.
Алла постепенно успокоилась, подошла к ним и, не понимая зачем, спросила:
— Кому яму роете?
— Да девице одной, — ответил тот же пожилой гробокопатель, — дело темное, вроде ее жених убил ее любовника. Или наоборот. А она отравилась газом. Ее откачали, она снова — уксусом. Опять спасли, так она — с восьмого этажа…
— Записку оставила, — дополнил его напарник, — «жить не могу, хочу смерти».
Гоцкая до захода солнца сидела у входа на кладбище. Ее высохшие губы шептали одно и то же заклинание: «Господи, прости меня, грешную».
Потом у нее была еще одна бессонная ночь, на этот раз последняя. Под утро она покончила счеты с прошлым и будущим одновременно. Запила две упаковки димедрола стаканом белого портвейна и заснула вечным сном.
* * *
О смерти любимой женщины Чибись узнал в следственном изоляторе. Суд определил ему десять лет лишения свободы за умышленное убийство из ревности. Жалобы в высшие инстанции на необъективность следствия никаких изменений не принесли.
И вот при ознакомлении с ответом, в котором значилось, что «жалоба рассмотрена в Верховном суде и оставлена без удовлетворения», Николаю передали и письмо от дружков с описанием самоубийства его коварной подруги.
Чибись бегло прочитал и скомкал письмо. Нервным, леденящим душу хохотом насторожил сокамерников. Взвыл, как затравленный волк, и с разбегу ударил головой в стенку. Из рассеченной брови брызнула кровь. Опять зло засмеялся, подошел к умывальнику, вытер лицо и, неожиданно для окружающих, начал чистить зубы. Долго и тщательно, словно на всю оставшуюся жизнь.
Через несколько дней, перед этапом в колонию особого режима, он сидел, поджав ноги, в углу на нарах. В сапогах и фуфайке.
— С вещами на выход! — объявил корпусный.
Повторил еще раз. Чибись не шевелился.
Прапорщик зашел в камеру, подошел к нему и дернул за рукав. Фуфайка сползла набок, открывая кровоточащую рану, из которой торчал огрызок зубной щетки.
Николай еще жил. Пластмассовая заточка застряла в сердце и вздрагивала при каждом его слабеющем ударе. Полуживого занесли в медчасть, вызвали начальника СИЗО и прокурора.
— Что с ним делать? — размышлял вслух «хозяин». — Извлечем заточку — помрет. Везти в город в реанимацию и спасать? Кому это надо?
— А хрен с ним, — махнул рукой прокурор по надзору, — он сам решил уйти из жизни. У него осталось это право. Вынимайте этот нож и приобщите к акту о смерти.
