Ветки осинок казались пушистыми от длинных сережек, похожих на серых мохнатых гусениц. У березы набухшие почки. Они мелкие, жесткие, невзрачные. Береза побаивается холода, не верит мимолетным взглядам солнца. Зато, когда его лучи, прогрев от корней до вершины, разбудят ее вполне, докажут, уверят, что весна действительно пришла, каким восторгом почти мгновенного расцвета вспыхивает береза под первым теплым дождем! У черемухи на солнечной поляне лопнули почки, и в каждом шоколадном шарике появился клювик, словно дорогой камень в оправе.
На склоне оврага, обращенном в южную сторону, сияла махровая звездочка мать-и-мачехи. Дальше, на самом припеке, увидел еще несколько цветков. Золотыми россыпями желтели они, будто тоже вышли весну встречать. Подошел ближе. Смотрю и не верю своим глазам. Рядом, совсем рядом с тонкой пленочкой последнего снега, среди почерневшего прошлогоднего листа и жухлой травы появились золотисто-желтые соцветия этих первых весенних цветов. Наклонился и-осторожно сорвал один цветок. Какое чудо! Мягкие, нежные, с легким налетом шерстистых белых волосков на стебельках, они издавали сладкий запах свежего только что остывшего меда. А в низине, среди плесневелых деревьев и залежалого хвороста, семьями расцвели розово-синие колокольчики медуницы, бледно-голубые абажуры сон-травы. Чудесный цветок! В течение дня он поворачивается за солнцем, а вечером закрывается и склоняется к земле, словно засыпает.
Иду, слушаю. В весеннем лесу много голосов. Вот послышался полный силы и задора звук, словно звон серебряного колокольчика. Он переливался — чистый и нежный. В нем чудилось журчание ручья, бегущего под снегом, перезвон льдинок под лучами солнца, игра лучей на закате дня. Кто же этот певец, сумевший так тонко подметить голоса и краски весны и вобрать их в свою песню? Я подошел к молодой гладкоствольной березке. Мягкий розоватый оттенок ветвей ее говорил о пробуждающейся в них жизни: вот-вот брызнут свежей зеленью. На вершине березки увидел маленькую величиной с воробья длиннохвостую птичку. Спинка каштанового цвета, голова светло-серая, лоб черный, брюшко красно-коричневое, на черных крылышках яркие белые полоски. Конечно, зяблик!
Минутную тишину использовал лесной красавец. Схитрил, опоздав, он запел сразу так громко и закончил свою песенку таким залихватским росчерком, что самый придирчивый слушатель не решился бы упрекнуть его в опоздании. «Я пою давно, видите, как я распелся». «Фью-фью-фью-ди-ди-ди-ля-ля-ля-ви-чу» — так примерно звучала песня. Но как! Последний аккорд «ви-чу» зяблик взял громко, задорно. Голос певца звучал радостно. Песня далеко разносилась по лесу и где-то затихала в теплом утреннем воздухе. Сколько силы и любви к весне было в этой песне! Как мал певец и как долго ждал он, чтобы исполнить ей свой гимн!
Неожиданно тучка нашла на солнце, тень накрыла лес, и зяблик сразу сник. Нахохлился, насупился. Сидит недовольный и уныло дрожащим голоском произносит: «Рюм-рюм-рюм», будто у него от холода «зуб на зуб» не попадает. Недоволен он, что солнце спряталось. Скучно ему, без солнца не поется! Вот он и брюзжит. В народе подметили: зяблик рюмит — к дождю. А небо все хмурилось. Вскоре горизонт затянуло серое полотно. Зяблик замолчал, а затем вспорхнул и улетел. Жалко было расставаться с маленьким солистом.
В полдень солнце уже горело изрядно, от влажной земли ощутимой волной поднимались густые испарения. Они насыщали собой воздух, яркими искрами оседали на пушистых соцветиях верб, на крохотных еще сморщенных листьях берез. Пригретые солнцем, летали желтые бабочки-лимонницы, кирпично-красные в крапинку крапивницы. На вербах гудели пчелы, шныряли толстые мохнатые, словно сшитые из черного бархата, неуклюжие шмели.
Березняк еще не зелен, но уже весь в намеках на ярко-зеленый цвет, который вот-вот прорвется из клейких темно-коричневых почек и охватит всю крону дерева. Остановился у березки. С вершины срывались, сверкая искорками, звонкие капельки. «Кап-кап…» — звенели они. Грачи, кажется, обломали кончики веток себе на гнезда. Из обломанных веток вот и капал обильно сок. Впечатление такое, что идет дождь… Весной березы, как мощные насосы, гонят кверху, к кончикам ветвей, к почкам, к будущей листве земные соки — чистые, душистые, вкусные. Влага, поднимаясь по сосудам ствола, растворяет крахмал и превращает его в особый сахар. Березовый сок содержит еще разные витамины, минеральные соли, органические кислоты, белковые вещества, только в очень мизерных количествах, ровно столько, сколько необходимо дереву, чтобы стронуть, подтолкнуть дремавшие пружины жизни почек. Чем больший путь пройдет влага в стволе березы, тем больше растворит она углеводов, тем слаще будет сок. До кончиков ветвей, до набухших почек доходит самый густой, самый насыщенный раствор. Начало выделения сока приходится на вторую декаду апреля и продолжается 20–25 дней. За это время береза выделяет от 100 до 130 литров сока.
Прилетела бабочка-лимонница, крылья у нее помяты, будто поломаны. Наверное, вылезла из земной конуры. Села на ветку березы, сунула хоботок в березовую струйку и давай сок пить. Пила-пила, а крылья все расправлялись, складочки разворачивались. Отряхнулась и весело запорхала между деревьями.
Захотелось и мне испробовать березовый сок. Протягиваю к ветке руку. Набираю в ладонь кристально чистой жидкости и пью. До чего же вкусен сок! Захотелось еще. Но что это? Капельки перестали капать в ладонь. Посмотрел вверх и увидел интересную сценку. Две синички, уцепившись за сломанную ветку, клювиками подбирали висящие капли. Напились вдоволь, уселись поудобнее и давай прихорашиваться. Возле березы я нашел потом их гнездышко с тремя яичками. И опять звенит березовая капель. Неожиданно одна капелька зацепилась за тоненькую веточку и повисла на ней, словно бусинка. А рядышком — вторая, третья… целое ожерелье.
Растворилась, ушла куда-то тучка, закрывавшая солнце. Солнечный луч коснулся бусинок-капелек, и они вспыхнули, заискрились, будто алмазные кристаллики. Березовый сок! Это все наделал он: расправил помятые крылья у бабочки, заставил синиц свить гнездо, мою усталость снял… А потом покроет голые ветки сочной зеленью. Долго я еще стоял у белогрудой березки, радуясь встрече с прекрасным, волнующим пробуждением природы.
«Хотите увидеть весеннее чудо? — сказал мне знакомый муромский лесник. — Охотно покажу вам». Мы отправились в лес, когда горизонт на востоке окрасился в оранжевый цвет с багровой полосой у самой земли. Солнце еще не вставало, но по верхушкам сосен бежали наперегонки светло-желтые блики, предвещая ранний и ясный восход. Заря все разгоралась, и черные веточки деревьев казались нарисованными черной тушью на розовом фоне. Легкий морозец бодрил, поднимал и без того приподнятое настроение. Бодрила сама весна, утренняя свежесть. Над болотом пухлыми хлопьями проворно полз туман. Спокойно вокруг, далеко слышен каждый звук. Где-то неподалеку затрубили журавли. Крик их был такой громкий, что лесное эхо подхватывало его, и он, усиленный и многократно отраженный гулкой органной звучностью сосновых стволов, окружавших болото, метался над ним.
«У каждого журавля, — сказал мой собеседник, — по серебряному горну — своеобразному сигнальному рожку. Без горна ему не пробудить зарю. Да и солнце весенним утром встает только под журавлиный горн, под серебряную песню болот». Наши попытки увидеть журавлей сквозь туман были безуспешными. Вскоре с востока потянул слабый ветерок, молочная пелена стала рассеиваться. А когда из-за леса показалось солнце, на болоте, как бы приветствуя его восход, еще громче закричали журавли.
Мы сидели на вывороченной бурей сосенке, и нам в бинокль хорошо были видны большие светло-пепельного цвета птицы с пышными хвостами. Вытянув шеи, они пристально смотрели по сторонам, слушали. Их собралось больше двух десятков. Красив серый журавль — стройный, с длинной шеей, с высокими, будто металлическими ногами. Не зря в народе сложены сказки, легенды, песни о журавлях. Каждый год возвращаются журавли из далеких теплых стран на родное болото. В самых недоступных местах устраивают гнезда. Спокойно им жить на неприступном болоте. Не пройдет тут волк, не проберется лиса, не подкрадется другой опасный враг. Журавли быстро бегают. Человек не может догнать на болоте двухнедельного журавленка. У этих птиц спокойный нрав, но при защите своего потомства они вступают в бой даже С крупными орлами, крыльями и клювом защищаются от лисиц.
Лучи солнца золотили изумрудно-зеленые верхушки сосен, осторожно заглядывали в их густые кроны. Подали голоса проснувшиеся птицы. Вот один из журавлей опустил крылья, высоко подпрыгнул и, звонко курлыкая, пустился в пляс, бегая вокруг стаи. Затем то же самое проделали другие журавли с пучком перьев в конце затылка. Ясно было, что танцуют самцы, а самки стоят и наблюдают за ними. Вскоре почти вся журавлиная стая пустилась в такой пляс, что и передать трудно. Журавли то плавно кружились, закидывая головы и поднимая одну за другой ноги, то покачивались на месте, зонтами раскинув крылья приподняв перья ошейника, то пригибались, почти касаясь земли, как бы смешно кланялись подругам, приглашая их танцевать. Особенно красиво плясал один большой журавль, подпрыгивая выше всех и беспрестанно хлопая крыльями, он забрасывал на спину голову, приседал и кружился вокруг стаи, сопровождая танец негромким нежным пением. Танцы сменялись играми. Одни птицы неуклюже бегали друг за другом, наскакивали грудью один на другого, будто бросались в объятия, а их клювы, похожие на массивные заточенные карандаши, соприкасались в поцелуях. Остальные в это время окружали целовавшихся, пританцовывали, громко кричали. Другие с разбегу прыгали через приседавшего соседа, третьи, разбежавшись в стороны, с криками поворачивали обратно в круг, раскланивались, точно артисты перед зрителями.
