Самое глубокое место (свыше 750 футов) располагается как раз напротив развалин замка Уркварт. Вода здесь зловеще-темная, и в ней, как в зеркале, отражаются мрачные стены древнего замка. Сорная трава уж много столетий атакует каменные плиты, пытаясь разворотить фундамент здания. Но оно упрямо стоит на месте, нависая над темными водами Лох-Несса. Кажется, будто старый замок разговаривает с озером, пересказывая ему свою долгую историю, в которой было немало войн и осад. А что рассказывает ему в ответ озеро? Кто знает… У них обоих полным-полно собственных секретов.
Именно на этой дороге далеким августовским днем 1773 года произошла знаменательная встреча: Босуэлл впервые увидел массивную фигуру своего будущего кумира, доктора Джонсона. Тот ехал ему навстречу и, как отмечает «Босси», весьма неплохо держался в седле. Здесь же, на берегах Лох-Несского озера, доктору довелось познакомиться с одной из жительниц Хайленда, старой миссис Фрэзер.
Вот как описывает эту забавную историю Босуэлл в своей книге «Дневник путешествия на Гебриды с доктором Джонсоном»:
Вдалеке виднелась маленькая хижина с пожилой женщиной на пороге. Подумав, что подобная картинка может понравиться доктору Джонсону, я обратил на нее внимание моего попутчика. Он тут же решил, что не худо было бы заглянуть внутрь. Мы спешились и в сопровождении наших провожатых проследовали к жилищу, которое при ближайшем рассмотрении оказалось жалкой лачугой, наполовину врытой в землю. Окон не было, свет проникал внутрь лишь через небольшую дыру в стене (да и то, когда его не затыкали куском торфа). Прямо посреди помещения на земляном полу горел костер, на котором готовилось какое-то варево — судя по всему, старуха варила мясо козы. Дым выходил в маленькое отверстие, проделанное в крыше. Один конец комнаты был отгорожен плетеной из ивовых прутьев загородкой — получалось нечто среднее между загоном и детским манежем. Там действительно копошилось изрядное количество чумазых ребятишек. Мебель в хижине отсутствовала.
Доктор Джонсон полюбопытствовал, где же эта несчастная женщина спит. Я попросил наших проводников перевести его вопрос на гэльский язык. Женщина отвечала с видимым волнением. Как выяснилось позже, она испугалась, что доктор хочет лечь с ней в постель. Подобное женское кокетство (или как там его назвать) нас изрядно рассмешило. При той жалкой и уродливой внешности, которой обладала старуха, оно выглядело просто нелепым! Позже в беседах с доктором Джонсоном мы не раз возвращались к этому курьезному случаю, причем каждый придерживался собственной версии событий. Я утверждал, что доктор — видный, импозантный мужчина — одним своим видом смутил добродетель местной жительницы. «Нет, сэр, — смеялся он, — все было совсем не так! Видно было, что она думает: вот пришел порочный молодой человек, прямо-таки дикий, необузданный пес! Он наверняка бы меня изнасиловал, если б не умиротворяющее воздействие серьезного старого джентльмена, его попутчика. Бьюсь об заклад, что в отсутствие своего наставника этот молодчик не пропустит ни одной юбки — ни молодой, ни старой». «Нет, сэр, — возражал я, — скорее уж она подумала нечто вроде: вот принес же черт старого негодяя, который только и смотрит, как бы соблазнить порядочную женщину. И наверняка бы соблазнил, если б не этот приличный молодой человек. Подобно ангелу с небес, он ниспослан защитить мою честь».
Вот таким образом доктор Джонсон и его верный Босуэлл пытались оживить свое романтическое путешествие в Форт-Огастес.
Город располагается на том же самом месте, где его впервые увидел доктор Джонсон. Форт-Огастес стоит у изголовья длинного озера и, казалось, задумчиво взирает на далекие мрачные холмы. На въезде в город обнаружился действующий монастырь — по нашим временам большая редкость в Шотландии. Я подошел к воротам и позвонил в колокольчик. После непродолжительного ожидания дверь отворилась. За ней стоял средних лет монах, который говорил с сильным американским акцентом. Казалось бы, что в этом удивительного? За долгие годы путешествий я навидался всякого. Помнится, во время пребывания в Риме я встречал семинаристов, говоривших на всех языках мира. Однако вид монаха-американца у дверей шотландского монастыря поразил меня своей несообразностью. Я вежливо спросил разрешения осмотреть здание.
— О чем речь! — приветливо ответил монах. — Конечно, входите.
По правде говоря, осматривать было особо нечего. Монастырь оказался современной постройки, но возведенным на базе старинного форта. Я выяснил, что в 1867 году правительство продало здание старого форта лорду Ловату, а тот в 1876 году передарил его бенедиктинскому ордену. Сейчас здесь помимо церкви и жилых помещений располагается монастырская школа.
Мой американский гид оказался весьма начитанным и разговорчивым человеком. Мы обсудили с ним проблему семи смертных грехов, затем коснулись нынешних танцев и женских мини-юбок. Странно было слушать, как этот монах-бенедиктинец на языке нью-йоркских трущоб порицает материализм и греховность современного мира.
— Послушайте, дружище, — произнес он наконец. — Ужасно рад был с вами познакомиться, но сейчас я должен бежать. Слышите, звонят к вечерне… Ну пока, всего доброго!
В глубокой задумчивости я вернулся на дорогу и продолжил свое путешествие.
4
Мисс Макинтош была похожа на маленькую блестящую птичку. А тот факт, что контора гостиницы (где ее чаще всего видели) смахивала на клетку, только усиливал впечатление. Всякий раз, как в холле звонил колокольчик и очаровательное пухлое личико мисс Макинтош показывалось в окошке конторы, у меня возникало впечатление, будто она впорхнула туда прощебетать свое «чик-чирик» и поклевать сахарку. Тем не менее она всегда на месте и успевает вовремя оформить прибывающих коммивояжеров.
Некоторые женщины рождаются на свет, чтобы играть извечную роль сестры. Мэгги именно такова. Это пухленькая девушка, милая и улыбчивая, с очень белой шейкой, серыми глазами и симпатичными веснушками на носу. Она чем-то неуловимо напоминает маленькую самочку снегиря.
Мне нравится наблюдать, как Мэгги в одиночку управляется с целой толпой мужчин (а это, полагаю, нелегкое дело) и при том умудряется не выйти за рамки доверительно-дружеских отношений. Она обладает истинным талантом ненавязчиво заботиться обо всех и быть любящей и любимой сестрой. О таких девушках обычно говорят «свой парень» и с легким сердцем поверяют им любовные тайны.
— Мэгги, поди сюда! — орут они, словно находятся у себя на кухне.
Никому из приходящих сюда холостяков даже в голову не придет мучиться с иголкой и ниткой — ведь рядом всегда есть Мэгги, которая быстро и споро пришьет отлетевшую пуговицу. Я помню собственные ощущения, когда мне довелось поранить запястье и обратиться за помощью к Мэгги. Она вполне профессионально обработала рану йодом и, вложив ватный тампон, аккуратно перебинтовывала ее, приговаривая: «Ну вот, теперь все в порядке!» От ее тихого, успокаивающего голоса у меня возникло чувство, что со мной и в самом деле все будет в порядке, и никакой столбнячный микроб не посмеет на меня покуситься. Где ему сражаться с магией Мэгги!
«О, Мэгги отличная девчонка… Мэгги одна из лучших… Давайте сегодня вечером разыграем Мэгги! Я войду, пошатываясь, и скажу…»
При этом никому и в голову не придет испытывать к ней какие-то сентиментальные чувства. Все относятся к Мэгги как к члену семьи. Полагаю, современные кинорежиссеры сказали бы, что она полностью лишена сексапильности. Другими словами, она из тех девушек, которые долго дремлют, а потом в одночасье вдруг вспыхивают и становятся героинями самых невероятных романтических историй: то неожиданно выясняется, что она тайно повенчана с газовым инспектором, то поутру весь городок обсуждает новость — «Слыхали, а Мэгги-то сбежала с заезжим священником!»
Пока же у нашей Мэгги обнаруживается лишь одна неодолимая страсть — к музыке. Она обожает играть на пианино. Ей удается воспроизводить на этом инструменте невообразимую мешанину звуков. И делать это неограниченно долго. В данном занятии Мэгги нет равных! Обычно по вечерам она появляется в курительной комнате — цветущая, неотразимо элегантная в своем платье из черной блестящей тафты. После шумных приветствий и дружеских подшучиваний ее начинают упрашивать «что-нибудь сыграть». Немного поломавшись для приличия, Мэгги подходит к пианино — этому постыдно-порочному старичку, тщеславно щеголяющему красной шелковой манишкой времен королевы Виктории (надо думать, изделию какого-нибудь покойного мюнхенского мастера). Плюхнувшись на круглый бархатный стульчик, Мэгги долго перелистывает замусоленный сборник «Шотландские песни для начинающих», а затем начинает играть вечные, неустаревающие мелодии.
