Ведь настоящая картина будто живое существо.
И эта девушка много повидала со дня своего рождения. Слыхала песни и смех своих веселых подруг начала тридцатых годов. Много, много она знала победного и страшного, немало пришлось ей пережить за пролетевшие годы. Но в ее чистом взоре, в смелом разлете бровей, в готовых раскрыться пухлых губах — вечная юность.
Вера и гордое сердце. Это дочь времени трудного, но неповторимого, полного драматизма, смены света и теней, правды и полуправды. Добра и зла. Цельность характера, духовность, стремление идти в завтра — создали ее такой чистой и тревожной, всегда молодой.
Сам Александр Самохвалов рассказывает, что для него составляло особую радость писать образы современников, изучать, искать черты нового человека формировавшегося социалистического общества. Он был полон идеалов и надежд.
Вдруг он нашел «прекрасную современницу», которую раньше никогда не встречал. Она, как показалось мастеру, могла стать символом времени. Он написал ее.
Когда он создал портрет, то многие друзья с предубеждением отнеслись к этому образу. Они были уверены, что лицо эпохи должно раскрыться в труде, в преодолении трудностей, стоящих на пути к достижениям. Тогда, по их мнению, «некогда было быть красивой».
Живописец с ними не соглашался. Он совершенно справедливо полагал, что творческий труд «это не только работа лопаты или молотка, но также напряжение ума и души человеческой».
Были и иные сложности. Когда портрет был уже создан, Самохвалов вспоминает, что тогда, в сороковых и даже в конце тридцатых в моду входила помпезная пастозность письма. А если говорить проще — группе художников, весьма влиятельных, нравилась размашистая, «псевдокоровинская» манера живописи. Она создавала иллюзию некой раскованной художественности, но чаще просто прикрывала огрехи рисунка, фальшь колорита.
Но что самое неприятное было в этакой разудалой манере письма — она частенько приглушала «за шикарной мазис-тостью» неглубокость, а иногда ложь. Такие огромные полу-панно-полукартины были, как правило, лакировочно-бездумны и лишены духовности.
Предоставим слово Александру Самохвалову. Он колоритно описывает диалог с одним из апологетов этого самого «псевдо-коровинского стиля». Эта сцена весьма убедительна.
— Александр Николаевич, отчего вы не хотите писать, как все?
— Вопрос меня очень смутил, — записывает Самохвалов. — Как это должен писать, как все? Кто это все? Ведь Пименов и Дейнека не пишут, как все. Отчего же мне нельзя писать так, как я пишу, следуя, руководствуясь своим ощущением реальности?
… Писать, как все. Эго же беда. Ведь ничего нет в искусстве страшнее, чем некая усредненность, отсутствие личностного, ярко выраженного видения. Ведь именно свобода самовыражения художника гарантирует искусство от засилья серости, становлению которой способствует всяческая регламентация.
Художник принадлежит своему времени. И если он настоящий Мастер, то в его картинах будет биться живое трепетное сердце искусства — метафора.
Грабарь, вкусу и чувству прекрасного которого можно верить, увидел «Девушку в футболке» (которую Самохвалов принес на выставку в 1932 году для утверждения на жюри). Игорь Эммануилович вскричал, долго предварительно вглядываясь то в смущенного художника, то в портрет:
— Эго брависсимо!
И обеими руками пожал руку живописцу.
Так увидела свет «Девушка в футболке».
В. Суриков. Портрет доктора А. Д. Езерского
Мчится в черной бездне Космоса голубая пылинка Земля. Удивительный, может быть, уникальный дом, приютивший род человеческий. Млечный Путь. Немеренные дали Вселенной, мириады светил. Мерцают знакомые созвездия. Миры, несметь миров…
Канун XIX века, 1899 год. Маленькая точка на планете — Ясная Поляна. Но к этой усадьбе под Тулой приковано внимание миллионов людей. Здесь живет, творит, проповедует Лев Толстой.
И вот именно в 1899 году скульптор Паоло Трубецкой посещает Ясную Поляну и создает портрет великого писателя.
Могуч старец. Под необъятным куполом лба сведенные мохнатые брови. Темные впадины глазниц не могут скрыть пронизывающего взора мыслителя. Разметалась борода. Крепко сцеплены руки. Суров далеко видящий взгляд… Что видит он? Автор «Войны и мира», «Воскресенья», «Анны Карениной», «Казаков»… Человек, познавший меру добра и зла. Осудивший фальшь, фарисейство, ханжество власть предержащих.
Лев Толстой как бы представлял XIX век. Это он олицетворял в этот последний год XIX века сонм гигантов, вознесших отечественную культуру на гребень европейской, мировой цивилизации. Об этом говорят имена Пушкина, Глинки, Брюллова, Лермонтова, Кипренского, Александра Иванова, Тургенева, Достоевского, Мусоргского, Бородина, Чайковского, Сурикова, Ге, Левитана, Чехова…
Грядет XX, «железный век». Пророчески пронзает неведомое взгляд старого, мудрого землянина, сына планеты, горевав шего печалью людской, ликовавшего радостями мирскими…
Паоло Трубецкой, может быть, не добрал в монументальности образа, зато он передал живую, вечно движущуюся, трепетную, мятущуюся натуру творца.
Грань веков… В эти дни неподражаемый по густоте талантов мир русской культуры вместе со всем народом готовился переступить в новое столетие. Что несет оно?..
Задумчив, суров Лев Толстой. Может, он уже видит зарницы будущих революций. Кто как не он знал беды крестьянской России, страшную пропасть между нищетой и богатством, неграмотностью и светом знания. Он чуял завтра.
Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции».
Наступил XX век.
Жили и творили Толстой, Чехов, Бунин, Куприн, Горький, Блок, Брюсов, Суриков, Валентин Серов, Чайковский, Рахманинов.
Отечественная живопись испытывала подлинный расцвет. Широчайшая палитра ярчайших дарований… Репин, Врубель, Кустодиев, Архипов, Касаткин, Бену а, Сомов, Головин, Лансере и многие, многие другие поражали Европу своим сочным, свежим, талантливым мастерством. Успех дягилевских сезонов в Париже еще раз раскрыл всю радугу нашей музыки, сценографии, вокала, балета. Имена Римского-Корсакова, Бородина, Стравинского, Павловой, Фокина, Нижинского, Бену а и его товарищей по «Миру искусства» буквально потрясли «столицу искусства».
Но в самой России назревали грозные планетарные события.
Наверное, многих наших потомков будет смущать коловращение страстей, которые вспыхивали вокруг того или иного имени, особенно в нашем бурном XX веке. Сколько было «экстремальных» фигур, то появлявшихся, то исчезавших со сцены. Их не счесть. Повелось, что вдруг то, что становилось поперек привычного течения, объявлялось неугодным, даже диким. Потом проходили годы и выяснялось, что объявленное «нехудожественным» искусство признавалось интересным, и анафема снималась… И наоборот.
В начале века мир искусства бурлил. Пестрота направлений поражала. Радужные грезы символистов, зычный голос футуристов, громыхание бубнововалетчиков… Все это нисколько не мешало русской отечественной реалистической школе жить и действовать. В ту пору творил Василий Суриков. Писали Валентин Серов и Михаил Врубель. Выставляли свои полотна передвижники — Касаткин, Архипов, Поленов. Изумляли своими полотнами Кустодиев, Юон, Рылов… «Мир искусства» в лице своих мастеров Александра Бенуа, Константина Сомова, Льва Бакста, Александра Головина потряс Европу своими декорациями и эскизами костюмов.
П. Трубецкой. Портрет Л. Толстого.
Подобная мозаичность художественного процесса, естественно, находила выражение и в прессе. Но при всей остроте сражений на полосах газет и журналов никто никому не навешивал ярлыки. Тональность споров об искусстве удивляла блестками остроумия, точностью определений. Язык публикаций был ярок и художествен. Каждый отстаивал свою точку зрения бескомпромиссно и запальчиво.
Но все это, не переходило в брань, не носило формы поноси-тельства и хулы.
Никому не приходило в голову обвинять творчество художников «Голубой розы» или «Бубнового валета» во вредности или чуждости. Конечно, «Союз русских художников» высказывал свою линию, «Мир искусства» — другую. Но это был нормальный творческий процесс, соревнование талантов, стилей. Никто не пытался дискредитировать тот или иной почерк живописца…
Нельзя не заметить, что многие художники, такие как Александр Бенуа, Николай Рерих, Игорь Грабарь, обладали и завидным даром слова. Такое разнообразие талантов создавало благодатную почву для расцвета национальной школы живописи.
Рябушкин, Борисов-Мусатов, Петров-Водкин, Кончаловский, Малявин, Александр Яковлев, Павел Кузнецов — каждый из них поражал самоцветным даром и никто не пытался ограничивать полет их фантазии, стремление к самовыражению.
