Против этого можно, конечно, возразить, что неудачи освободительных движений в Германии 1848 года, в России 1905-1906 годов были вызваны не только политическими ошибками Франкфуртского парламента или Первой Думы, но главным образом неблагоприятным для либералов реальным соотношением сил в обеих странах. Но бесплодность системы деклараций прав, как созидательного начала, можно проследить не только в бурные эпохи революций, но и в нормальной обстановке. Опыт всех европейских стран показывает, что провозглашение в конституционных хартиях гражданских вольностей отнюдь не обеспечивает действительного осуществления свободы в практике государственной жизни. Так например, права личности были торжественно декларированы во всех демократических конституциях, созданных в эпоху 1918-го и следующих годов, - в польской, литовской, латвийской и других конституциях. Но несмотря на провозглашение в конституциях "принципов 1789 года", граждане этих восточных государств во всё время их существования подвергались самым докучливым стеснениям элементарных свобод и прав. Декларативные статьи конституций имеют определенное психологическое значение: они воспитывают в людях чувство гражданского достоинства. Но о них вспоминают лишь при больших оказиях и ими никто не может защититься от полиции, если она не желает признавать прав человека
и гражданина.
Знаменательно, что в Англии, которая издавна слывет страной гражданских свобод, положение личности в государстве ограждается не путем провозглашения ее священных и неотъемлемых прав, а иными, гораздо более целесообразными методами. В Англии, как известно, {128} никогда не было и нет писанной конституции, как и не было торжественной декларации прав граждан. Англичане подошли к задаче обеспечения свободы совершенно иначе, нежели французские авторы Декларации и их позднейшие подражатели.
"Если внимательно прочесть Билль о правах (1679 г.), - говорит Еллинек, то мы увидим, что о личных правах в нем почти нет речи. Постановления о том, чтобы действие законов не приостанавливалось, чтобы не было чрезвычайных судов, чтобы осужденные не подвергались жестоким наказаниям, чтобы присяжные выбирались правильным порядком, налоги не взымались без соответственного закона, постоянное войско содержалось лишь с разрешения парламента, чтобы парламентские выборы были свободны и парламент созывался достаточно часто, всё это не права лиц, а обязанности правительства" (Ук. соч., стр. 2.).
И далее:
"В нынешнем английском понимании все права и свободы сводятся к господству закона: они являются не субъективными правами, а частью объективного права" (Ук. соч., стр. 29.).
Это определение Еллинека всецело подтверждается в том истолковании, которое дается английскому режиму свободы в известном - в свое время очень популярном и в России - труде Дайси, "Введение в изучение английской конституции" (А. V. Dicey, "Introduction to the study of the law of the constitution", 18th ed., 1915. Русский перевод этой книги входил в состав популярной "Библиотеки для самообразования" (пер. под ред. проф. П. Г. Виноградова, 2-е изд., Москва, 1907).). Так, например, {129} неприкосновенность личности гарантируется в Англии актом Habeas corpus, т. е. процессуальным правилом, обеспечивающим быструю судебную проверку всякого ареста. Свобода печати, существующая с 1691 года, вытекает из правил о порядке преследования за клевету (libel): возможность такого преследования составляет единственное законное ограничение свободы печати. Такой же характер носят издавна существующие в Англии свободы союзов, собраний и т. д. В теории и практике английского государственного права свобода не есть субъективное право гражданина, а, по выражению Дайси, "лишь коррелат допустимого по закону стеснения личности" (Дайси, "Государственное право Англии", русск. пер., изд. 2-е, Москва, 1907, стр. 136. При этом, как признает голландский ученый начала XX века Краббе, "только в Англии со времени революции 1689 г. осуществлена в жизни идея суверенитета права" (Krabbe, "Die Lehre von der Rechtssouweranitat"). "В Англии, - говорит в недавно появившемся блестяще написанном этюде о "духе английского права" Густав Радбрух, - не существует "каталога торжественно провозглашенных прав человека и гражданина... Свобода и права личности неразрывно вплетены в ткань common law, притом не в форме голых прокламаций, а вместе со всеми существующими для их охраны практическими методами, и таким образом поставлены под защиту судьи"... Именно поэтому "Англия является в особом и образцовом смысле правовым государством" (см. Gustav Radbruch. "Der Geist des englischen Rechts", 2. Aufl. Heidelberg, 194,7, SS. 34-35, 32).).
В связи с этим, получает свое объяснение и отмеченная в начале этой работы особенность английского словоупотребления. Английский юридический язык избегает той неточности в обозначении основного юридического понятия, которая свойственна языкам других культурных народов: на этом языке не приходится путем сложных определений устанавливать различие между "правом в субъективном смысле" (right) и "правом в объективном смысле" (law), и это исключает всякую возможность смешения этих понятий. В то же время английская терминология не может внушить ложное {130} представление, будто объективное право есть лишь совокупность субъективных прав. Но вместе с тем это английское law, которое не сулит гражданам никаких священных и неотъемлемых прав, лучше и действительнее ограждает их личную свободу, нежели декларации прав государств континентальной Европы. Так английская "народная мудрость" в созданном ею языке избегает ошибок индивидуалистической теории права, а английская государственная мудрость избегает их в практике общественной жизни.
Каково значение деклараций прав на их родине, т. е. в Соединенных Штатах? Мы должны тут различать между декларациями, входящими в состав конституций отдельных штатов, и "Биллем о правах", который является частью федеральной конституции ("Билль о правах" - общеупотребительное неофициальное обозначение первых десяти поправок к американской федеральной конституции, принятых в 1793 г.). Штатные декларации большой роли не играют и большинство американцев даже не знает их содержания. Но Билль о правах, как и всю федеральную конституцию, все американцы знают с малолетства и искренне почитают. К тому же, этот американский Билль о правах несомненно играет вполне реальную и благотворную роль в правовой жизни страны.
Но значение американского Билля о правах, так же как значение европейских Деклараций прав, - чисто психологическое. Если Билль о правах содействует господству режима свободы в Америке, то лишь благодаря тому, что американцы твердо усвоили принципы старого английского Common law (обычного права), а в некоторых отношениях пошли еще дальше англичан в гарантиях правового строя. В Соединенных Штатах, как в Англии, действует Habeas corpus, правила о libel и, главное, - еще больше, чем в Англии, - укреплен {131} суверенитет судебной власти. Как известно, в Америке суд имеет право - и довольно широко пользуется этим правом - отменять законы, штатные и федеральные, если эти законы, по толкованию суда, несогласны с конституцией (Распространено мнение, будто это право принадлежит только Верховному Суду Соединенных Штатов в Вашингтоне. Но в действительности его имеет каждый американский судья и оно может быть осуществлено по любому, даже самому незначительному делу. Значение Верховного Суда в этом отношении лишь в том, что он является высшей инстанцией, на решения которой нет апелляции.).
Это право американских судов (которого английские суды не имеют) было впервые провозглашено Верховным судьей Джоном Маршалом в решении Верховного Суда Соединенных Штатов по делу Marbury v. Madison, вынесенному в 1803 году (l Cranch 137 (т. е. сборник решений изд. Крэнча, т. I, стр. 137). Мотивы этого исторического решения носят весьма упрощенный характер. Маршал ограничивается указанием, что конституционный закон имеет большую силу, нежели обыкновенный, и что поэтому, в случае разногласия между обоими, второй должен быть признан недействительным. Однако, он не останавливается на вопросе о том, почему именно суду, а не Конгрессу, принадлежит право безапелляционно устанавливать наличие такого разногласия. См. Ch. G. Haines, "The American Doctrine of Judicial Supremacy", 2nd ed.). Ни один из американских президентов - а среди них было немало властных и своевольных людей - не пытался нарушить этот неписаный закон, составляющий краеугольный камень американской государственности. В 1937 году Франклин Рузвельт, встречая оппозицию своим реформам со стороны Верховного Суда, сделал попытку путем специального закона увеличить число судей, чтобы обеспечить в нем более либеральное большинство. Но это встретило бурю негодования в самых широких кругах населения, несмотря на то, что народ сочувствовал реформам Рузвельта и незадолго перед тем подавляющим {132} большинством переизбрал его президентом. Рузвельту пришлось уступить и взять обратно внесенный им билль (Общепризнанный авторитет Верховного Суда недавно получил яркое подтверждение в деле о секвестре сталелитейной промышленности, разрешенном судом 2 июня 1952 года. В апреле 1952 г. президент Труман наложил секвестр на все предприятия по изготовлению стали, оцениваемые в шесть миллиардов долл., с целью предотвратить забастовку рабочих, угрожавшую обороноспособности страны. Представители сталелитейных компаний немедленно обратились в федеральный суд с ходатайством о наложении "запрещения" (injunction) на изданный президентом акт о секвестре. Участковый судья Пайн, выслушав объяснения сторон, удовлетворил это ходатайство, но исполнение его решения было приостановлено до решения дела Верховным Судом. При слушании дела в Верховном Суде судьи, по американскому обычаю, вмешивались в речи сторон и задавали им вопросы, и между судьей Джэксоном и исп. об. министра юстиции Перельманом произошел следующий любопытный диалог: Джэксон: "Если сегодня президент секвеструет предприятия, чтобы обеспечить удовлетворение требований рабочих, а завтра наложит секвестр, чтобы воспрепятствовать удовлетворению таких требований, то где и когда эти вопросы кончатся?" Перельман: "Все вопросы кончаются в этом судебном зале". Верховный Суд утвердил решение судьи Пайна о незаконности секвестра и президент Труман в тот же день дал распоряжение министру торговли возвратить предприятия частным владельцам. Недаром Радбрух называет Верховный Суд Соед. Штатов "самым могущественным судом в мире" (ук. соч., стр. 40).).
