К сожалению, именно понятие художественности претерпело катаклизмы, вызванные многими процессами в западной культуре нашего бурливого двадцатого века.
Ленинград. Летний сад.
Человек есть тайна, говорил Достоевский. Но не меньшая загадка — рождение произведения живописи.
Белый лист бумаги. Чистый холст. Молчаливые клавиши фортепиано.
Начало.
Настанет дивный миг, и руки поэта, художника, композитора прикоснутся к нетронутой бумаге, девственному полотну, зазвучит рояль. Целый мир отразится в прекрасном творении.
Но история создания поэмы, романа, картины, симфонии сложна. Всегда неповторима и уникальна. И хотя есть строгие законы контрапункта, сама музыка, необъятная, как океан, сведена к четким рамкам всего лишь семи нот.
Поэт, возносясь душой к звездам, не должен забывать о ямбе или ином размере стихосложения. Художник-реалист при всем богатстве палитры, невзирая на разные стили и эпохи, следует непреложным законам рисунка, тона, колорита, композиции.
В каждом виде искусства существует феномен возникновения нового, которое каждый раз поражает своей остротой, первичностью мировидения.
Но если композитор или поэт, по существу, вольны начертать на чистой бумаге строки или ноты, впрямую отражающие полет их фантазии, то истинный большой художник, несмотря на самый смелый, фантастический сюжет, все же связан с живой природой, с натурой.
Самые невероятные сны Гойи или видения Босха обусловлены реальным изображением.
Уже не говоря о портретистах, пейзажистах или мастерах, пишущих многофигурные композиции. Как бы символичны они ни были, основа любого создания живописи — ассоциация с живой натурой.
Достаточно вспомнить черную ворону на снегу, послужив-щую по легенде посылом к созданию Суриковым «Боярыни Морозовой».
Труд, неустанный труд заложен в каждом большом произведении, и часто за долгую жизнь мастерам удается выразить свою кардинальную идею всего лишь в нескольких, а иногда в одном полотне. Поэтому так бесконечно увлекательны и поучительны истории рождения картин. Ибо в них звучит время, в котором жил и творил художник.
Молодая поросль.
Студия на Масловке. Уже расставлены холсты. Алексей Михайлович тщательно готовится к экспозиции. Сравнивает, размышляет.
«Самое светлое настроение, — задумчиво произносит Грицай, — я испытываю перед чистым холстом. Каждый раз мечтаешь: вот-вот воплотятся самые сокровенные замыслы.
Но как только положишь первые мазки, сразу же охватывают сомнения, мучения поиска».
Я слушаю этого высокого худощавого человека с какой-то искринкой в глазах и думаю, что за пытка это счастье быть мастером.
Ведь, казалось бы, ничего не стоит А. М. Грицаю при его опыте и знании написать очередной мотив. Но художник ждет, ждет того состояния природы, которое адекватно в данный миг состоянию его души. И вот именно эта слитность мечты и исполнения свойственна его лучшим холстам.
Поэтому у Грицая почти не встретишь раз и навсегда найденной гаммы, затверженных приемов письма или, как говорят, «накатанных сюжетов».
Живописцу удалось сохранить, не глядя на годы и многоопытность, мальчишечью способность удивляться вечно юной природе.
Я прошу у художника показать несколько этюдов с натуры.
Алексей Михайлович наугад вынимает со стеллажа и прислоняет к мольбертам десятки маленьких холстов.
В мастерской словно возникает радуга.
Так празднично сочны, ярки, свежи краски небольших полотен.
Будто отдельные оконца распахнуты в светозарный, сверкающий мир весен и зим, осени и лета, утренних и вечерних зорь, знойного полдня.
«Я свято исповедую, — продолжает разговор живописец, — когда пишешь с натуры, то знаешь, что искать. Природа, как и любовь к ней, неисчерпаема.
Сколько ни написано сюжетов, сколько ни создано шедевров пейзажного искусства, начиная с Констебля, Коро, Добиньи, Сислея, Писсарро, наших живописцев Саврасова, Шишкина, Левитана, но натура поистине бездонна.
И я глубоко верю: чем больше я буду стараться приблизиться к тому, что я чувствую и вижу, тем разнообразнее будут мои картины.
Ива цветет.
Ведь в русском пейзаже, как, впрочем, в любом другом, нет буквально ни одной пяди, похожей по цвету на другую.
Это закон.
Но как трудно пытаться отразить все богатство, великолепие цвета! Повторяю: цвета, а не краски.
Вспоминаю студенческие годы в Академии, когда И. И. Бродский не раз предостерегал молодых художников от форсированного пользования локальными красками, от слишком повышенной красочности.
«В верных, чутких сочетаниях света и тени, тонов и полутонов порою больше живописи, чем в той яркости красок, которую предпочитают многие. Можно тремя красками добиться настоящей живописи, если правильно выдержать отношения тонов, света и тени», — говорил он.
Бродский рассказывал студентам о сложнейшем принципе валера в станковой живописи, которым владели крупнейшие художники прошлого.
А ведь понятие «валер», — говорит Грицай, — нисколько не противостоит цветности, особенно после открытия пленэрных решений, сделанных импрессионистами. Самое главное — пытаться избегать стереотипа, штампа, приемов, хотя и удачных, но все же удаляющих живописцев от постоянного изучения натуры, поиска правды красоты, от вечно тревожащей любого художника мечты о постижении прекрасного».
Алексей Михайлович Грицай родился в Петербурге 7 марта 1914 года в семье педагога-математика.
Он рано остался сиротой.
Отец-красноармеец погиб в 1919 году.
Судьбе было угодно, чтобы пятилетнего малыша отправили к родным в деревню Дюндино.
Так городской мальчик попадает в просторный незнакомый мир. Маленькая деревенька примостилась на краю крутого оврага. Десяток изб. Неприхотливый образ жизни. Ласковая природа приютила сироту, радушно открыла объятия своих необозримых просторов.
Всего четыре года прожил там Алексей, но, как известно, воспоминания детства неотразимы. Так, навсегда запечатлелись в памяти высокое небо, поля, чахлый орешник, молодые березки у околицы, волшебная перемена времен года.
Весна. Большая вода. Фрагмент.
Неторопливый уклад.
Вереница дней, полных все новых и новых открытий: то синие сверкающие сугробы, метель, то весна-красна.
Тихие зори.
Звуки гармоники. Хороводы, посиделки. Протяжные песни. Полевые цветы. Игры со сверстниками. Мерцание солнечных бликов, бегущих по воде.
Багряная осенняя листва… Все это заложило на долгую жизнь постоянную, тогда еще не осознанную любовь к природе, красоте пейзажа.
Алеша возвращается в Питер. Школа. Учеба. Ранние рисунки. И вот наступает 1932 год, когда будущий художник, пройдя кое-какую подготовку, робко переступает порог Академии художеств. Душа его полна трепета и надежд: свершилось чудо — он студент.
Много, много странного увидел смущенный юноша на первых порах. Разбитые прекрасные античные слепки в разгромленном «новаторами» двадцатых годов академическом музее.
Нелепые натурные постановки в мастерской. И еще более чудные разговоры об искусстве, которые вели студенты, лихо красившие большие холсты яркими плоскостями и кубами. Все сместилось в цельной душе.
Не все Грицай понимал и ждал, ждал чего-то, пытался понять мудреные размышления педагога.
Пролетел год.
В Академию был назначен директором ученик Репина — И. И. Бродский. Он привел с собой группу художников-реали-стов. Система преподавания изменилась.
Девизом стали слова: учись у натуры, изучай классиков, традиции. Рисуй, рисуй, рисуй…
Плоды не замедлили появиться. Алексей Грицай попадает в мастерскую В. Н. Яковлева — человека разностороннего, широко образованного, эрудита, влюбленного в старых мастеров.
Всегда с благодарностью вспоминает Алексей Михайлович короткий год, проведенный в этой студии.
Стройный мир школы открылся ему. И когда позже, уже на старших курсах, Грицай работает в мастерской Бродского, мир искусства еще глубже входит в восприимчивую душу юноши.
Портрет жены с сыном.
Ведь профессор писал рядом с Малявиным, Грабарем, Сомовым, Кустодиевым — этими «птенцами из репинского гнезда», позже ставшими блестящими мастерами.
Прошла удачно защита диплома, и, крепко став на ноги, Алексей Грицай выходит в жизнь.
В 1940 году после окончания Академии Грицай был призван в армию. С первого дня Великой Отечественной, с самой западной границы Родины прошел художник до Сталинграда.
Бои, бои, отступления, контратаки и снова бои. Солдат-артиллерист Грицай увидел русские поля, вытоптанные вражескими сапогами, истерзанные гусеницами нацистских танков, сожженные города и села.
