Видел смерть и скорбь тысяч и тысяч матерей, стариков, детей. Путь на запад дал огромный гражданственный импульс живописцу. Его Отчизна, изуродованная битвами, стала свободной.
С особой, щемящей радостью он вновь ощутил величие и красоту родной природы.
… Окончилась Великая Отечественная. Отгремели салюты. А. М. Грицай возвращется к любимой живописи. Он начинает патриотическую сюиту, которую можно условно назвать «Русский пейзаж». Но художника ждала новая работа.
В 1951 году Алексей Михайлович включается в коллектив, работающий над холстом «Заседание президиума Академии наук СССР». Грицай создает предварительно три портрета академиков Н. Н. Семенова, М. А. Павлова, Б. Б. Полынова. Они были написаны мастерски. Чувствовалась солидная школа, полученная автором.
Три крупных ученых…
Подвижный элегантный Семенов, улыбчивый, доброжелательный.
Внимательно к чему-то прислушивающийся, осанистый, несколько патриархальный Павлов…
Пронзительно острый, собранный и готовый к спору По-лынов.
Хочется отметить психологическую индивидуальность этих полотен. Особенно великолепно написаны руки. Подчеркивающие своим жестом характер каждого портретируемого.
Как жаль, что умение филигранно написать детали портрета иными живописцами во многом утеряно. А некоторые искусствоведы считают это качество старомодным.
Подснежники. Осинник.
Что греха таить, мнимая обобщенность, а правдивее — огру-бленность, не может заменить истинный станковый реалистический портрет.
Грицай, окончив работу над картиной, с неуклонной энергией начинает писать пейзажи, которые все более овладевают его сердцем.
Но надо было пройти долгие годы жизни в работе, поисках, тревогах и раздумьях, пока качество, увиденное знаменитым К. Ф.Юоном, сказавшим еще в 1939 году: «Грицай обладает несомненным чувством природы. Более всего ему близки лирические мотивы», стало кардинальной дорогой мастера.
Сегодня А. М. Грицай, несомненно, один из крупнейших художников пейзажной живописи. Он создал сотни картин, в которых звучит любимый им лейтмотив — Родина.
Радость…
Вот слова, которые невольно приходят, когда глядишь на пейзаж Грицая «Верхушки берез»…
Яркая лазурь предмайского неба. Белые тонкие свечи стволов берез. Празднично, светозарно, ликующе звучит гармония счастья возрождения.
Так было, и так будет.
Природа победоносна и целебна для души человека.
Много художников писали подобный мотив: весна, березы. Но этот холст отмечен редкой слитностью человека и природы. Чувствуешь отраду, свежесть дивной поры года, когда душа людская, забыв тяготы зимы и непогоды, удивляется нетленной красоте бытия.
Алексей Михайлович Грицай, как всегда, неспокоен. Готовит выставку. Напомним: первую персональную. Но его заботы, тревоги человечны и понятны.
Впереди большая экспозиция. Отчет за почти полувековой труд в искусстве народного художника СССР, академика А. М. Грицая.
Алексей Михайлович имеет одно бесценное свойство: привечает молодежь. Покинув стены института, участвуя в бесконечных выставках, Грицай всегда печется о начинающих мастерах.
Важно, что у него напрочь отсутствует какое-либо менторское чувство, назидательность.
Грицай необычайно чутко относится к проблемам школы. Он уверен, что умение рисовать, знание законов перспективы или композиции нисколько не остановят процесс самовыражения таланта, а только помогут ему.
Но несмотря на определенные традиции живописного языка, полученные им в мастерской Исаака Израилевича Бродского в Академии, Грицай умеет широко и непредвзято рассматривать и обсуждать полотна, написанные вовсе в другом ключе.
В этой широте взглядов Алексея Михайловича — высокая эстетическая культура.
… Подай иным лишь Сезанна или Пикассо.
Это касается и тех ценителей прекрасного, для которых эталоном служат лишь Рафаэль или Леонардо да Винчи, Делакруа или Александр Иванов…
Эти живописцы — гении. Бесспорно. Но ведь неумолимое время ставит перед художниками все новые и новые задачи.
Надо искать пути в познании тех черт прекрасного, которые скрыты в самой природе, в новом времени.
Не то, что мнше вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть пуша, в ней есть
свобода,
В ней есть любовь, в ней есть
язык…
Ф. Тютчев
Русский пейзаж…
Он утвердил себя в истории нашего искусства весенним криком саврасовских грачей.
Как много замечательных художников внесли свою лепту в живописную песню о Родине!
«Нам непременно нужно двинуться к свету, краскам и воздуху, — писал в 1874 году Крамской, — но… как сделать, чтобы не растерять по дороге драгоценнейшее качество художника — сердце!»
И лучшие русские пейзажисты сочетали блистательное мастерство с высокой духовностью.
Истинно русские песенные полотна Саврасова. Лирические поэмы кисти Левитана. Чистые, нежные краски Древней Руси Нестерова. Жизнелюбивые, полнокровные полотна Юона, Рылова, Грабаря, Кончаловского, Сергея Герасимова… Строгие ритмы, силуэты нового в пейзажах Дейнеки, Нисского, Пименова, Чуйкова.
Бесконечно сложно сказать новое слово в искусстве, найти свой язык в живописи.
Особо трудно это сделать в пейзаже.
Среди наших современников есть мастер, сказавший новое слово в русском пейзаже.
Николай Ромадин.
Его полотна, на первый взгляд, традиционны. Они исполнены в духе лучших заветов московской школы живописи. Но чем дольше всматриваешься в картины художника, тем все более постигаешь особенный ромадинский почерк. Проникаешься ощущением неповторимого, единственного, тончайше найденного состояния природы.
Живописец своими холстами решает задачу, поставленную Алексеем Саврасовым:
«По пейзажу должно суметь даже час дня определить, только тогда пейзаж может считаться настоящим!»
У Ромадина мы видим уже не холст, не придуманный сюжет, а постигаем жизнь во всей ее тонкости и силе.
Мы верим художнику. Мы мучительно вспоминаем страницы своей жизни. Мы горюем и радуемся вместе с живописцем.
В нашей памяти встают светлые зори юности, картины плодоносной осени, нам зябко от холодных зимних ночей… Мы уходим с выставки Ромадина, словно бы пережили путешествие по России, глубоко почувствовав свою причастность Отчизне.
Велик художник, способный заставить затормошенного городского жителя в одночасье перенестись к суровым берегам Белого моря, побродить бессонными белыми ночами в Зао-нежье, послушать шум сосен в древнем бору Керженца, вдохнуть аромат ранней весны на Удомле, полюбоваться тихой красой реки Царевны…
Заставить дрогнуть дремлющие лирические струны сердца.
Разбудить поэзию, которая таится почти в каждом сердце.
В этом сила пейзажей Ромадина. Ибо в ней звучит сама душа живописца — чуткая, трепетная, сложная.
Паустовский сказал:
«Его полотна — поэма о России. У Ромадина много общего с Есениным, и, подобно Есенину, он может с полным основанием сказать: «Я буду воспевать всем существом поэта шестую часть земли с названьем кратким «Русь»».
Высоко. Одиннадцатый этаж.
В большой мастерской шум города почти не слышен. Ровный, мягкий свет.
Ромадин.
Небольшого роста, кряжистый. Очень быстрый. В его походке есть особая легкость, которая приходит после многих, многих сотен исхоженных верст.
Его скуластое смуглое лицо открыто. Под крутым лбом — острые светлые глаза, настороженные, внимательные.
— Калечат, калечат природу. Горят леса, — горько произносит художник, и взгляд его становится злым, цепким.
Зима.
И вдруг он улыбнулся.
Улыбка ясная, солнечная. Только глаза с натеками век остаются строгими.
В нем что-то от лесника, бывалого, видавшего виды, и потому доброго, сердечного, хотя и не без язвительности. Он один из тех людей, которых на мякине не проведешь.
Все повидал и испытал.
Знает, почем фунт лиха.
Его сильные, хваткие руки все время чем-то заняты: то подсыпают рыбкам корм в аквариум, то чистят черенок длинной колонковой кисти, то перекладывают большие монографии — Ван Гог, Делакруа, Ренуар, Гоген, Александр Иванов.
— У меня есть первое издание Пушкина и первое издание Гоголя. Вот так… — И снова быстрой походкой перебегает мастерскую и усаживается на узкую тахту.
Ромадин скуп на слова. Его трудно разговорить. Он все чего-то ждет, и ты чувствуешь на себе его острый взгляд.
— Родился в глубинке, в Самаре, в 1903 году. Скоро семьдесят. Отец — железнодорожник. В детстве много разъезжали. Может быть, потому особенно любы мне наши края — ласковые реки, зеленые луга, леса.
