Многие умы, гораздо более филозофичные, нежели мой, уже размышляли над религиозной стороной этого предмета, и многие куда более научно устроенные головы обратили свое внимание на физические проявления его. Однако, насколько известно мне, не было сделано еще ни одной попытки показать взаимосвязь, что существует между той и другой сторонами этой проблемы. И я чувствую, что если б мне удалось хоть в какой-то мере прояснить ее, то тем самым я сильно посодействовал бы раскрытию самой важной, как мне представляется, тайны, касающейся всего рода человеческого. Знаменитый медиум г-жа Пайпер произнесла в 1899 году слова, которые были тогда записаны д-ром Ходсоном. Говоря в состоянии транса о будущности духовной религии, она заявила: «В следующем столетии вещи эти сделаются удивительным образом доступны человеческому уму. Я предскажу еще и то, осуществление чего вы, несомненно, увидите. Прежде, чем людям ясно откроется возможность их сообщения с потусторонним миром, произойдет ужасная война, которая охватит различные части земного шара. Весь мир должен быть обновлен и очищен, прежде чем смертный своим духовным зрением сможет рядом с собой увидеть друзей из мира иного, и работа именно в этом направлении позволит человечеству достичь совершенства. Поразмысли же над этим, друг.» «Ужасную войну, которая охватит различные части земного шара», мы уже пережили. Остается ждать исполнения лишь второй части пророчества.
А.К.Д., 1918 г.
Психические исследования — это предмет, над которым я всего более размышлял и по поводу которого я все же куда медленнее составил себе мнение, нежели по поводу какого-либо иного. По мере того, как продвигаешься по жизни, происходят определенные события, которые вынуждают человека признать тот факт, что время безвозвратно проходит и что молодость и даже зрелые годы уже давно миновали. Именно это и произошло на днях со мной. В одном из свежих номеров превосходнейшего журнала, который называется «Лайт»,[1] появилась колонка, посвященная событию тридцатилетней давности, что в среднем соответствует длине жизни одного поколения. Пробегая взглядом текст, я буквально вздрогнул, когда увидел внизу свое имя и узнал, что читаю перепечатку письма, написанного мною в 1887 году, в котором сообщаются некоторые интересные подробности, касающиеся опытов, проведенных во время спиритического сеанса.[2] Отсюда явствует, что предмет этот интересует меня довольно давно и что я не был слишком уж поспешен в намерении составить себе о нем собственное мнение, поскольку заявление о том, что реальность этих явлений представляется мне несомненной, было сделано мною всего лишь пару лет назад.
Если я и говорю здесь о некоторых своих опытах и встретившихся на моем пути трудностях, читатели, надеюсь, не воспримут это как некое ячество, но согласятся с тем, что это самый лучший способ дать ответ именно на те вопросы, которые скорее всего возникнут в уме читателя. Придерживаясь такой линии, я смогу дать ответ более общий и одновременно, по природе своей, более безличный.
Когда в 1882 году я завершил свое медицинское образование, то, как и большинство молодых врачей, оказался убежденным материалистом во всем, что касалося человеческой участи. Но в то же время я никогда не переставал быть и ревностным теистом, поскольку, на мой взгляд, никто еще не дал ответа на вопрос, заданный Наполеоном звездной ночью во время египетского похода профессорам-атеистам: «Скажите-ка, господа, кто создал эти звезды?». Ведь если сказать, что Вселенная была создана непреложными законами, то это лишь вызовет другой вопрос: «Кто же создал эти законы?». Я, конечно же, не верю и никогда не верил в человекоподобного Бога, но верю в Разумную Силу по ту сторону всей деятельности природы — Разум столь бесконечно сложный и великий, что мой ограниченный ум не может постичь о нем ничего, кроме самого факта его существования. Добро и зло представлялись мне столь неоспоримыми, что для обоснования их я не видел нужды ни в каком Божественном откровении. Но когда я подходил к вопросу о наших хрупких личностях, якобы переживающих смерть, мне казалось, что многие аналогии, наличествующие в природе, отвергают сохранение личности после смерти тела. Так, когда догорает свеча, исчезает свет; когда обрывается провод, исчезает ток. И когда гибнет тело, исчезает сознание. Каждый человек в эгоизме своем может чувствовать, будто его «я» бессмертно, но пусть он взглянет, скажем, на среднего бездельника, принадлежащего к высшему или низшему классу общества — возникнет ли у него тогда в самом деле мысль, будто есть какая-то явная причина к тому, чтобы и такая личность продолжала жить после смерти тела? Это представляется иллюзией, и я был убежден, что смерть действительно есть конец всего, хотя и не видел причин, чтобы это как-то должно было отражаться на наших обязанностях по отношению к человечеству во время нашего преходящего существования.
Таково было состояние моего ума в ту пору, когда я впервые столкнулся со спиритическими явлениями. Я всегда смотрел на эту тему как на величайшую глупость на свете; к тому времени я прочитал кое-какие рассказы о скандальных разоблачениях медиумов и поражался тому, как человек, будучи в здравом уме, мог вообще в такое поверить. Однако некоторые из моих друзей интересовались спиритуализмом, и я вместе с ними принял участие в сеансах с верчением стола. Мы получили связные сообщения. Боюсь, единственным результатом этих посланий для меня стало то, что теперь я смотрел на своих друзей с некоторым подозрением. Очень часто сообщения были пространными, слова в них составлялись по слогам за счет приподнимания и опускания ножки стола, и мне казалось совершенно невозможным, чтобы все это было случайностью. Стало быть, что-то должно было двигать столом. И я решил, что тут не обошлось без кого-то из моих друзей. Возможно, и они думали обо мне то же самое. Я был озадачен и обеспокоен этим, ибо они были не теми людьми, которых можно заподозрить в мошенничестве. И все же я не видел иного объяснения этим сообщениям, кроме сознательных манипуляций со столом.
В это же самое время — приблизительно в году 1886 — мне попалась книга, озаглавленная «Воспоминания судьи Эдмондса». Ее автор был членом Верховного Суда С.Ш.А., человеком высокой репутации. В своей книге он рассказывает о том, как после смерти жены продолжал общаться с ней в течение многих лет. Эдмондс приводит разного рода подробности. Я прочитал его книгу с интересом и полнейшим скептицизмом. Мне она показалась примером того, что и в уме людей практического склада могут быть слабые стороны, своеобразная реакция, думалось мне, на плоские факты жизни, с коими они вынуждены постоянно иметь дело. Где, спрашивается, находился тот дух, тот ум, о котором он говорил? Предположим, с человеком произошел несчастный случай, повлекший за собой повреждение черепной коробки, — в результате изменится весь его характер, ум высокого порядка опустится до самого низкого уровня. Наконец, под влиянием спирта, опиума и других наркотических веществ характер человека может совершенно перемениться. Это должно доказывать, что дух зависит от материи.
Таковы были доводы, которыми я располагал в те дни. Я был не в состоянии понять, что не сам дух меняется в подобных случаях, но тело, через которое дух действует и которое служит ему способом выражения. Это все равно как повредить скрипку: она издаст лишь нестройные звуки, но сам музыкант, взявший ее в руки, не утратит от того своей способности быть виртуозом.
Любопытство мое было достаточно подстегнуто, для того чтобы у меня возникло желание и впредь при всяком удобном случае читать литературу подобного рода. Я был весьма удивлен, обнаружив, что многие великие люди, коих имена стали символом науки, целиком и полностью верили в то, что дух независим от материи и может существовать без нее. Когда я рассматривал спиритизм просто как вульгарные домыслы невежд, я склонен был относиться к нему с презрением; но, узнав, что его отстаивают такие ученые, как Крукс, известный мне как величайший английский химик, Уоллес, соперник Дарвина, и Фламмарион, крупнейший астроном, я уже не мог позволить себе подобное пренебрежение. Было бы слишком легко отмахнуться от их трудов, исполненных самого тщательного и кропотливого анализа предмета и вытекающих из него выводов, сказав себе: «Пусть их! Видно, в голове у них есть прореха.» Надо, однако, обладать большим запасом самодовольства и самоуверенности, для того чтобы ни на минуту не предположить, что такая «прореха» имеется как раз в собственной голове. Некоторое время скептицизм мой поддерживало то соображение, что другие авторитетные ученые — сам Дарвин, Гексли, Тиндаль и Герберт Спенсер — потешались над этой новой ветвью исследований. Но когда я узнал, что их пренебрежение достигло такой степени, что они даже не пожелали ознакомиться с предметом, что Спенсер многократно заявил о своем априорном неприятии подобных исследований, тогда как Гексли признался, что его это попросту не интересует, то я был вынужден допустить, что, как ни были они велики каждый в своей области, в данном вопросе они выказали непростительную слабость, поскольку их подход в данном случае крайне догматичен и всего менее научен. Напротив, по-моему, те исследователи, которые не почли за труд изучить спиритические явления и попытаться вывести управляющие ими законы, пошли по истинно научному пути, пути знания и прогресса. И тогда логика моего рассуждения поколебала мой скептицизм.
