Елена Блаватская - Разоблаченная Изида. Том II

Слишком много уже сделано было уступок эмоциональной стороне этой истории. В чем мир нуждается, так это в менее экзальтированном, поболее правильное воззрении на персонаж, в пользу которого почти половина христианского мира свела с трона Всемогущего. Мы не ставим под сомнение эрудированного, знаменитого на весь мир ученого за то, что мы находим в его «Vie de Jesus», также не ставим под сомнение какую-либо из его исторических констатаций. Мы просто подвергаем сомнению несколько необоснованных и нелепых утверждений, вкравшихся незаметно для эмоционального повествователя в прекрасные, в других отношениях, страницы его труда — изображения жизни, построенного целиком на одних только вероятностях, и все же жизни человека, который, если он принят как историческое лицо, имеет намного больше права на нашу любовь и почитание, хотя и он подвержен ошибкам несмотря на все свое величие, чем если бы мы представили его как всемогущего Бога. И только в последней роли Иисус должен рассматриваться каждым почитающим, как неудача.

Несмотря на малочисленность ныне существующих старых философских трудов, мы не можем найти конец количеству примеров совершенной тождественности между пифагорейскими, индусскими и «ново-заветными» изречениями. По этому пункту нет недостатка в доказательствах. В чем нужда, так это в христианской публике, которая занялась бы исследованием того, что будет предложено, и проявила бы простую честность при вынесении приговора. Слепая приверженность уже поработала в свое время и навредила сколько могла. «Нам не следует пугаться», говорит профессор Мюллер, «если мы обнаружим следы истины, даже следы христианской истины у мудрецов и законодателей других народов».

Кто же поверит после прочтения следующих философских афоризмов, что Иисус и Павел никогда не читали греческих и индийских философов?

1. «Не имейте сокровищ, кроме тех, которых никто не может отнять».

2. «Часть тела, которая содержит гной и угрожает заражением всему организму, лучше сжечь, чем продолжать носить в другом состоянии (жизни)».

3. «Вы имеете в себе нечто подобное Богу и поэтому будьте как храм Божий».

4. Самое великое почитание, какое может быть оказано Богу, заключается в том, чтобы знать и подражать его совершенству».

5. «Чего я не хочу, чтобы люди делали мне, того я также не хочу делать людям».[422]

6. «Месяц светит даже в доме злодея» («Ману»).

7. «Те, кто дают, тем дают; те, кто удерживают, от тех берут» (Там же).

8. «Только чистота ума видит Бога» (там же) — все еще популярная поговорка в Индии.

1. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» [Матфей, VI, 19].

2. «И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну», и т. д., [Марк, IX, 43].

3. «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?» [1 Коринф., III, 16].

4. «Да будьте сынами Отца вашего Небесного… будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» [Матфей, V, 45, 48].

5. «Не делайте другим того, чего вы не хотели бы, чтобы другие делали вам».

6. «Он повелевает Солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» [Матфей, V, 45].

7. «Кто имеет, тому дано будет:… но кто не имеет, у того отнимется» [Матфей, XIII, 12].

8. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» [Матфей, V, 8].

Платон не скрывал того факта, что он получил свои лучшие философские доктрины от Пифагора и что он сам был только первым, кто привел их в систематический порядок, время от времени вплетая в них свои собственные метафизические размышления. Но Пифагор сам получил свои сложные доктрины сперва от потомков Моха, а затем от брахманов Индии. Он также был посвящен в мистерии у иерофантов Фив и у персидских и халдейских магов. Таким образом, шаг за шагом мы прослеживаем происхождение большинства наших христианских доктрин до Средней Азии. Изымите из христианства личность Иисуса, такую возвышенную вследствие своей несравненной простоты — и что останется? История и сравнительная теология, как эхо, принесут грустный ответ: «Разрушающийся скелет из старейших языческих мифов»!

В то время как мифическое рождение и жизнь Иисуса являются верными копиями рождения и жизни брахманистского Кришны, его исторический характер, как религиозного реформатора Палестины, представляет точный образ Будды в Индии. В более чем в одном отношении их огромное сходство по филантропическим и духовным устремлениям, так же как и по внешним обстоятельствам, в самом деле, поразительное. Хотя и сын царя, тогда как Иисус был только плотник, Будда по рождению не принадлежал к высокой касте брахманов. Подобно Иисусу он чувствовал неудовлетворенность догматическим духом религии своей страны, нетерпимостью и лицемерием духовенства, их показною внешностью поклонения и их бесполезными церемониалами и молитвами. Как Будда силою прорвался через традиционные законы и правила брахманов, так же и Иисус объявил войну против фарисеев и гордых саддукеев. То, что назареянин делал вследствие скромного происхождения и общественного положения, — то Будда делал как добровольно наложенное на себя покаяние. Он совершал путешествия, как нищий; и — опять подобно Иисусу — позднее в жизни предпочитал находиться в обществе мытарей и грешников. Каждый имел своею целью как социальную, так и религиозную реформу; и, нанося смертельный удар старой религии своей страны, каждый стал основателем новой религии.

«Реформа Будды», — говорит Макс Мюллер, — «первоначально больше имела социальный, нежели религиозный характер. Наиболее значительным элементом буддийской реформы всегда был ее общественный и моральный кодекс, а не ее метафизические теории. Этот моральный кодекс является одним из самых совершенных, какие мир когда-либо знавал… и тот, чьи размышления всегда были о том, как освободить душу человека от страданий и страха смерти, — освободил народ Индии от унизительного рабства и от жреческой тирании». Далее лектор добавляет, что если бы было по-другому, то «Будда мог бы учить какую угодно философию, и мы едва ли услышали бы его имя. Народу и дела до него не было бы, и его система стала бы только каплей в океане философских умозрений, которыми Индия была наводнена во все времена» [109, с. 217].

То же самое было с Иисусом. В то время как Филон, которого Ренан называет старшим братом Иисуса, Хиллел, Шаммай и Гамалиил едва упоминаются, — Иисус стал Богом! И все же как бы ни чист и божественен ни был моральный кодекс, проповедуемый Христом, он никогда не выдержал бы сравнения с моральным кодексом Будды, если бы не трагедия Распятия. То, что помогло обожествлению Иисуса, была его драматическая смерть, добровольное пожертвование своею жизнью, якобы совершенное ради человечества, и более поздняя удобная догма искупления, изобретенная христианами. В Индии, где жизнь ни во что не ценится, распятие навряд ли произвело какое-либо впечатление. В стране, где — как хорошо известно всем индологам — религиозные фанатики предают себя смерти дюйм за дюймом, растягивая мучение на годы; где факиры сами себя подвергают наиболее страшным изнурениям; где молодые и нежные вдовы, понуждаемые духом бравады против правительства и столько же религиозным фанатизмом, восходят на погребальный костер с улыбкою на лице; где, говоря словами великого лектора, «люди во цвете лет бросаются под колесницу Джаггернаута чтобы быть раздавленными насмерть идолом, в которого они верят; где истец, который не мог добиться справедливости, замаривает себя голодом у дверей судьи; где философ, который думает, что он узнал все, чему этот мир может его научить, и который томится желанием быть поглощенным божеством, спокойно вступает в воды Ганга, чтобы достичь другого берега существования»,[424] — в такой стране даже добровольное распятие на кресте прошло бы незамеченным. В Иудее, и даже среди более храбрых народов, чем евреи — римлян и грекоз — где каждый цепляется более или менее за жизнь и где большинство стали бы отчаянно бороться за нее, — было рассчитано, что трагический конец великого Реформатора произведет глубокое впечатление. Имена даже таких меньших героев как Муций Сцевола, Гораций Коклес, матерь Гракхов и другие дошли до потомства; и в наши школьные дни, а также позднее в жизни повествование о них всегда будило нашу симпатию и вызывало почтительное восхищение. Не можем ли мы когда-либо забыть презрительную улыбку неких индусов в Бенаресе, когда одна английская леди, жена священника, пыталась произвести на них впечатление величием жертвы Иисуса, отдавшего свою жизнь за нас? Тогда в первый раз нам в голову пришла мысль, насколько пафос великой драмы Распятия имеет отношение к последующим событиям по основанию христианства. Даже обладающий большим даром воображения Ренан был понуждаем этим чувством написать в последней главе своей «Жизни Иисуса» несколько страниц исключительной красоты.[425]