У. Г.: Я не против. Помоги мне. Видишь ли, я беспомощен, я не знаю, с чего начать. Где закончить, я знаю. (смех) Думаю, мне придется рассказать всю историю своей жизни.
В: Мы не прочь послушать.
У. Г.: Она не приходит.
В: Вас нужно вдохновить.
У. Г.: Я не вдохновлен, и я последний человек, чтобы вдохновлять когото. Мне придется рассказать вам, чтобы удовлетворить ваше любопытство, другую, никчемную сторону моей жизни.
(Он родился 9 июля 1918 г. в Южной Индии, в семье брахманов, принадлежавших к верхушке среднего класса. Так как их родовое имя было Уппалури, его назвали Уппалури Гопала Кришнамурти. Его мать умерла вскоре после его рождения, и он воспитывался родителями матери в городке Гудивада под Масулипатамом.)
Я воспитывался в очень религиозной атмосфере. Мой дед был очень культурным человеком. Он знал Блаватскую (основательницу Теософского Общества) и Олькотта, а позднее второе и третье поколение теософов. Все они бывали у нас в доме. Он был выдающийся юрист, очень богатый, очень культурный человек и, как ни странно, очень ортодоксальный. Он был в какомто смысле запутавшимся ребенком: ортодоксальность и традиция, с одной стороны, и противоположное, теософия и все такое – с другой. Ему не удалось найти баланс. Это было начало моей проблемы.
(У. Г. часто рассказывали, что его мать перед смертью сказала, что он «был рожден для неизмеримо высокой участи». Его дед воспринял это очень серьезно и оставил свою юридическую практику, чтобы посвятить себя воспитанию и образованию У. Г. Его дедушка и бабушка, а также их друзья, были убеждены, что он является йога бхраштой, тем, кто был на волосок от просветления в своей прошлой жизни.)
У него на содержании были ученые люди, и он посвятил себя по некоторой причине – я не хочу вдаваться в это – тому, чтобы создать для меня атмосферу мудрости, чтобы правильно воспитать меня, в духе теософов и всего такого. И вот каждое утро эти ребята приходили и читали Упанишады, Панчадаси, Нишкармья Сиддхи, комментарии, комментарии на комментарии, и все это с четырех до шести утра, и этот маленький мальчик пяти, шести или семи лет от роду – не знаю – должен был слушать все это дерьмо. Этого было так много, что к тому времени как мне исполнилось семь, я мог повторить большинство из этих вещей, отрывки из Панчадаси, Нишкармья Сиддхи, и то, и другое, и третье. Сколько праведных людей побывало в моем доме – из Ордена Рамакришны и прочих; кто угодно, и эти ребята какимто образом гостили в этом доме и раньше – он был открыт для каждого праведника. И вот, будучи еще очень юным, я обнаружил: все они были лицемерами – они чтото говорили, во чтото верили, а их жизни были пусты, ничтожны. Это было начало моих поисков.
Мой дед медитировал. (Он умер, и я не хочу сказать о нем ничего плохого.) Он медитировал в течение часадвух в отдельной комнате для медитации. Однажды маленький полуторагодовалый ребенок почемуто принялся реветь. Этот парень спустился вниз и стал бить ребенка, пока тот чуть ли не посинел, – и это человек, представьте себе, который медитирует по два часа каждый день. «Посмотри! Что он сделал?» Это явилось своего рода (не хочу приводить этот психологический термин, но от него никуда не денешься) травмой. «Должно быть чтото странное со всей этой медитацией. Их жизни поверхностны, пусты. Они чудесно говорят, прекрасно выражают какието вещи, но как насчет их жизни? В их жизни есть этот невротический страх: они чтото говорят, но это не действует в их жизни. Что с ними не так?» – не то чтобы я осуждал этих людей.
Все это продолжалось дальше и дальше, и я оказался втянутым в это: «Есть ли чтото в том, что они проповедуют – Будда, Иисус, великие учителя? Все говорят о мокше, освобождении, свободе. Что это такое? Я хочу знать это сам. Все эти ребята никуда не годны, но должен же в этом мире быть человек, который является воплощением и апостолом всего этого. Если есть такой, я хочу найти его сам».
Тогда столько всего произошло. В те годы был один человек по имени Шивананда Сарасвати – он был миссионером индуизма. В возрасте от четырнадцати до двадцати одного (я пропускаю множество ненужных событий) я ходил туда и часто с ним встречался, и я все делал, совершал все эти аскезы. Я был так молод, но я был решительно настроен выяснить, есть ли мокша, и хотел этой мокши для себя. Я хотел доказать себе и всем, что в таких людях не может быть никакого лицемерия – «Все они лицемеры» – и вот я практиковал йогу, медитацию, изучал все. Я пережил всевозможные опыты, о которых говорилось в книгах, – самадхи, сверхсамадхи, нирвикальпа самадхи, все. Потом я сказал себе: «Мысль может создать любой опыт, какой ты только пожелаешь – блаженство, счастье, экстаз, растворение в небытии – все эти переживания. Итак, это не может быть тем самым, потому что я остался таким же человеком, который механически проделывает эти вещи. Медитации не имеют никакой ценности для меня. Это никуда меня не ведет».
Тогда, видите ли, большой проблемой для меня, молодого человека, стал секс: «Это нечто естественное, биологическое, это побуждение человеческого тела. Почему все эти люди хотят отвергнуть секс и подавить нечто очень естественное, то, что является частью целого, чтобы получить чтото еще? Оно для меня реальнее и важнее, чем мокша, освобождение и все такое. Вот в чем реальность – я думаю о богах и богинях, а вижу эротические сны с поллюциями – со мной происходит вот это. Почему я должен испытывать чувство вины? Это чтото очень естественное; я не могу контролировать такие вещи. Медитация не помогла мне, учеба не помогла, дисциплина не помогла. Я никогда не притрагиваюсь к соли, к чили или другим специям». А потом однажды я увидел, как наш старик Шивананда ест манго пикули за закрытыми дверями. «Вот человек, который отказал себе во всем в надежде чегото добиться, но этот парень не может контролировать себя. Он лицемер» – я не хочу сказать о нем ничего плохого. «Такая жизнь не для меня».
В: Вы говорите, что в возрасте от четырнадцати до двадцати одного года вы испытывали сильное половое влечение. Вы тогда женились?
У. Г.: Нет, я не торопился; я позволил этому быть. Я хотел испытать половое влечение: «Предположим, ты ничего с этим не делаешь, что тогда произойдет?» Я хотел понять весь этот механизм: «Почему меня тянет заниматься мастурбацией? Я ничего не знаю о сексе – тогда откуда у меня всевозможные сексуальные образы?» Это было моим исследованием, моей медитацией; а не сидение в лотосе или стойка на голове. «Почему я способен формировать эти образы?» – я никогда не смотрел фильмы, на эти, знаете ли, плакаты, которые у вас теперь повсюду. «Как это так? Это чтото внутри, оно не закладывается извне. Внешнее стимулирует – стимулы приходят извне. Но есть и другой стимул, изнутри – это для меня важнее. Я с успехом могу отрезать все внешние стимулы, но как я могу вычеркнуть то, что идет изнутри?» Я хотел выяснить это.
И потом, мне также было интересно обнаружить, что такое сексуальный опыт. Хотя я никогда не испытывал секс, мне как будто были знакомы сексуальные переживания. Это продолжалось и продолжалось. Я не торопился испытать секс с женщиной, ничего такого; я позволял всему идти так, как оно шло. Это было время, когда я не хотел жениться. Моей целью было стать аскетом, монахом, и все такое – вовсе не женитьба, – но эти вещи все происходили, и я сказал себе: «Если это вопрос удовлетворения полового влечения, почему бы не жениться? Вот для чего нужно общество. Почему ты должен идти заниматься сексом с какойто женщиной? Ты можешь иметь естественное выражение секса в браке».
Когда мне был двадцать один год, я пришел к очень сильному ощущению того, что все учителя – Будда, Иисус, Шри Рамакришна, все – дурачили себя, обманывали себя и всех вокруг. Это совершенно не могло быть тем самым – «Где это состояние, о котором говорят и которое описывают эти люди? Это описание, повидимому, не имеет никакого отношения ко мне, к тому, как я функционирую. Все говорят: „Не злись“, а я постоянно зол. Внутри меня происходит много жестоких вещей, так что это фальшиво. То, каким эти люди говорят мне быть, фальшиво, и, будучи фальшивым, оно сделает фальшивым и меня. Я не хочу жить жизнью фальшивого человека. Я жаден, а они говорят об отсутствии жадности. Тут чтото не так. Эта жадность – чтото реальное, естественное для меня; неестественно то, о чем говорят они. Гдето чтото не так. Но я не готов менять себя, подделывать себя ради того, чтобы оказаться в состоянии отсутствия жадности; моя жадность является для меня реальностью». Я жил среди людей, которые без конца рассуждали об этих вещах – все были фальшивы, говорю тебе. И вот какимто образом то, что вы называете «экзистенциалистской тошнотой» (я тогда не пользовался этими словами, но теперь, так получилось, я знаком с этими понятиями), отвращение ко всему священному и всему святому, пробралось в мою систему и исторгло из меня все: «Больше никаких шлок, никакой религии, никаких практик – в этом ничего нет; то, что есть здесь, это нечто естественное. Я зверь, я чудовище, я полон жестокости – вот реальность. Я полон желания. Отсутствие желания, отсутствие жадности, отсутствие гнева – все эти вещи не имеют для меня никакого значения; они фальшивы, и они не только фальшивы, но и меня делают фальшивым». И вот я сказал себе: «Я завязываю со всем этим» – но, видишь ли, это не такто просто.
