Мужчины Итикотери не ложились спать в свои гамаки, а беседовали и пели с хозяевами всю ночь. Мы с женщинами и детьми спали в пустых хижинах у главного входа шабоно.
Утром я досыта наелась ананасов и плодов папайи, которые принесла мне с отцовских огородов девушка Мокототери. Мы с Ритими обнаружили их еще раньше, когда ходили в кусты. Она посоветовала мне не просить этих плодов — не потому что так не принято, а потому, что они еще не созрели. Меня, однако, вполне устраивал их кисловатый вкус, несмотря даже на легкую боль в животе. Многие месяцы я не ела привычных фруктов. Бананы и пальмовые плоды были для меня все равно что овощи.
— У тебя был очень противный голос, когда ты пела, — сказал, подсев ко мне, молодой мужчина. — Ого-о, песни твоей я не понял, но она, должно быть, ужасная.
Онемев, я свирепо на него уставилась. Я не знала, то ли мне смеяться, то ли обругать его в ответ.
Обняв меня руками за шею, Ритими расхохоталась, посмотрела искоса и прошептала на ухо: — Когда ты пела, я подумала, что от обезьяньего мяса у тебя разболелся живот.
Усевшись на корточки в том же месте поляны, что и вчера вечером, мужчины Итикотери и Мокототери продолжили беседу в той же официальной, освященной ритуалом манере, которая полагалась для вайямоу. Меновая торговля была долгим и сложным делом, во время которого равное значение придавалось как предметам торговли, так и обмену информацией и сплетнями.
Ближе к полудню кое-кто из женщин Мокототери принялся ругать мужей за приобретенные предметы, заявляя, что мачете, алюминиевые котелки и хлопковые гамаки нужны им самим. — Отравленные наконечники для стрел! — сердито кричала какая-то женщина. — Ты и сам мог бы их сделать, если бы не был таким лентяем! — Но мужчины продолжали торговаться, не обращая ни малейшего внимания на упреки женщин.
После полудня мы покинули деревню Мокототери с корзинами, полными привычных бананов, пальмовых плодов и мяса, врученного хозяевами гостям на дорогу.
Незадолго до темноты нас догнали трое мужчин Мокототери. Один из них, подняв лук, заговорил: — Наш вождь хочет, чтобы Белая Девушка осталась у нас. -И он уставился на меня, глядя вдоль древка нацеленной стрелы.
— Только трус целится стрелой в женщину, — сказал Ирамамове, становясь впереди меня. — Что же ты не стреляешь, ты, бестолковый Мокототери? — Мы пришли не сражаться, — ответил мужчина, воз вращая лук со стрелой в исходное положение. — Мы давно могли бы устроить на вас засаду. Мы хотим только напугать Белую Девушку, чтобы она пошла с нами.
— Она не может остаться у вас, — сказал Ирамамове. — Милагрос привел ее в наше шабоно. Если бы он хотел, чтобы она оставалась у вас, он и привел бы ее к вам в деревню.
— Мы хотим, чтобы она пошла с нами, — настаивал мужчина. — Мы приведем ее обратно еще до начала дождей.
— Если ты меня разозлишь, я убью тебя на месте. — Ирамамове ударил себя в грудь. — Запомни, трусливый Мокототери, что я свирепый воин. Хекуры у меня в груди подчиняются любому моему приказу даже без эпены. Ирамамове подошел к троице поближе. — Вы разве не знаете, что Белая Девушка принадлежит Итикотери? — Почему ты ее сам не спросишь, где она хочет жить? — сказал мужчина. — Ей понравился наш народ. Может, она хочет жить с нами.
Ирамамове разразился раскатистым смехом, по которому нельзя было судить, веселится он или разъярен. Внезапно он оборвал смех. — Белой Девушке не нравится внешность Мокототери. Она сказала, что все вы похожи на обезьян. — Ирамамове обернулся ко мне. В глазах его было такое просящее выражение, что я чуть не захихикала.
При виде недоуменных лиц троих Мокототери, мне стало немного совестно. На минуту у меня появилось искушение опровергнуть слова Ирамамове. Но я не могла не считаться с его гневом и не забывала встревоженности Арасуве по поводу моего похода на праздник. Скрестив руки на груди, я вздернула подбородок и, ни на кого не глядя, заявила: — Я. не хочу идти к вам в деревню. Я не хочу есть и спать с обезьянами.
Итикотери разразились громким насмешливым хохотом. Трое мужчин резко развернулись и скрылись на тропе, уводящей в заросли.
Мы сделали привал на расчищенном участке леса в небольшом отдалении от реки, где еще сохранились остатки временных жилищ. Накрывать их новыми листьями не стали, поскольку старый Камосиве заверил нас, что ночью дождя не будет.
Ирамамове ничего не ел и сидел у огня в мрачной задумчивости. Весь он был напряжен, словно каждую минуту ожидал появления той же троицы.
— Есть опасность, что Мокототери могут вернуться? — спросила я.
Прежде чем ответить, Ирамамове довольно долго молчал. — Они трусливы. Они знают, что мои стрелы пригвоздят их на месте. — Плотно сжав губы, он упорно смотрел в землю. — Я думаю, как нам лучше возвращаться в наше шабоно.
— Нам надо разделиться, — предложил старый Камосиве, не сводя с меня единственного глаза. — Этой ночью луны не будет; Мокототери не вернутся. А завтра они, может быть, снова потребуют Белую Девушку. Тогда мы им сможем сказать, что они ее так напугали, что она попросила отвести ее обратно в миссию.
— Ты отсылаешь ее обратно? — полный тревоги голос Ритими повис в темноте.
— Нет, — живо ответил старик. Седая щетина на подбородке, единственный, не упускавший ни малейшей мелочи глаз и тщедушное сморщенное тело придавали ему сходство с плутоватым эльфом. — Этева должен будет вернуться в шабоно вместе с Ритими и Белой Девушкой через горы. Путь неблизкий, зато за ними не будут тащиться дети и старики. До деревни они дойдут всего на день-два позже нас. Это хороший путь, по нему редко ходят. — Старый Камосиве поднялся и втянул в себя воздух. — Завтра будет дождь. Сделаешь на ночь укрытие, — сказал он Этеве, потом сел на корточки, улыбаясь и не сводя с меня своего запавшего глаза. — Ты не боишься возвращаться в шабоно через горы? Усмехнувшись, я покачала головой. Я как-то не могла представить, что мне может грозить опасность.
— Тебе не было страшно, когда Мокототери нацелил на тебя стрелу? — спросил Камосиве.
— Нет. Я знала, что Итикотери меня защитят. — Я заставила себя умолчать о том, что весь этот инцидент показался мне скорее забавным, чем опасным. В тот момент я не вполне осознавала, что несмотря на явную попытку запугать нас, типичную для всякой критической ситуации, Мокототери и Итикотери были совершенно серьезны в своих требованиях и угрозах.
Старого Камосиве порадовал мой ответ. Мне показалось, что доволен он был не столько тем, что я не испугалась, сколько тем, как я доверяю его народу. До глубокой ночи он проговорил с Этевой. Ритими уснула, держа меня за руку, со счастливой улыбкой на губах. Глядя на спящую, я понимала причину ее радости. Несколько дней она будет иметь Этеву практически только для себя.
В шабоно мужчины крайне редко выказывали к женам нежные чувства. Это считалось проявлением слабости.
Только с детьми мужчины были откровенно нежны и ласковы; они баловали их, целовали и не скупились на ласки.
Я не раз видела, как Этева и даже свирепый Ирамамове несли тяжелые вязанки дров вместо своих женщин только затем, чтобы бросить их на землю при подходе к шабоно.
Когда поблизости не было мужчин, Этева приберегал лакомый кусочек мяса или плод для Ритими или Тутеми. Я видела, как под покровом темноты он прижимает ухо к животу Тутеми послушать, как шевелится нерожденное дитя. А на людях он никогда даже не упоминал, что вскоре должен стать отцом.
Этева разбудил нас с Ритими за несколько часов до рассвета. Мы тихо вышли из лагеря и отправились вдоль песчаного берега реки. За исключением гамаков, нескольких бананов и трех ананасов, которыми угостила меня девушка Мокототери, в наших корзинах ничего не было. Старый Камосиве заверил Этеву, что по дороге у нас будет много дичи. Луны не было, но река черно поблескивала, отражая слабое свечение неба. С небольшими промежутками тишину пронизывал слабый крик ночной птицы, возвещавший наступление рассвета. Звезды одна за другой гасли; очертания деревьев становились все резче по мере того как розовый свет зари опускался все ниже к сумеркам у наших ног. Меня поразила речная ширь, тишина вод, текущих настолько плавно, что они казались неподвижными. Три попугая ара треугольником пронеслись в небе, расцветив повисшие в безветрии облака красными, синими и желтыми перьями, а над кронами деревьев пылающим апельсином поднялось солнце.
Широко раскрыв рот, Этева зевнул во всю глубину легких и сощурился — солнечный свет был слишком ярок для невыспавшихся глаз.
Мы отвязали корзины. Ритими и я сели на поваленное дерево и стали смотреть, как Этева натягивает лук. Он медленно поднял руки и изогнул спину, нацеливая стрелу ввысь. Бесконечно долго он стоял не двигаясь, словно каменное изваяние с тщательно прорисованными мускулами, и пристально следя за пролетающими птицами. Я не осмеливалась спросить, почему он так долго выжидал, прежде чем выстрелить.
