Искусство живописи практиковалось там в значительной мере, и всякому ребёнку, показавшему особую склонность, помогали развить свой талант до предела. Однако, методы, принятые там, совершенно отличались от наших собственных, и их специфика необычайно увеличивала трудности обучения. В качестве поверхности не использовалось ни бумаги, ни холста, ни деревянных досок, но вместо этого применялись листы особого материала на основе кремния. Его точный состав оказалось трудно выяснить, но у него была нежная кремовая поверхность, напоминающая тонкий и ещё не покрытый глазурью фарфор. Он не был ломким, но мог сгибаться, как лист фольги, а толщина, в соответствии с размером, варьировалась от толщины плотной бумаги до толстого картона.
На эту поверхность краски большой яркости и чистоты наносили кистью, предоставленной самой природой. Это был просто кусок, отрезанный от треугольного в сечении стебля какого-то распространённого там волокнистого растения. У этого куска последние два сантиметра (или чуть больше) толкли, пока не оставались только волокна, тонкие, как волос, но почти такие же жёсткие, как проволока; и так получалась кисточка, тогда как остальная часть служила ей ручкой. Такую кисть, конечно же, можно было снова и снова обновлять по мере износа, подобно тому, как мы точим карандаш. Художник просто отрезал износившиеся волокна и размягчал следующий отрезок ручки. Острое треугольное сечение этого инструмента позволяло умелому художнику использовать его и для тонких линий, и для широких мазков, используя в первом случае угол, а во втором — сторону треугольника.
Краски были обычно в виде порошка, и по мере надобности разводились, но не маслом и не водой, а каким-то особым составом, который моментально высыхал, так что раз нанесённый мазок уже более не мог быть изменён. Никаких эскизов не делалось — художник должен был научиться работать верными и быстрыми мазками, добиваясь нужного цвета и нужной формы одним исчерпывающим усилием, во многом так же, как это делается при создании фресок или в некоторых японских техниках. Эти краски были чрезвычайно эффектными и яркими, и некоторые из них превосходили по чистоте и тонкости любые цвета, применяемые сейчас. Например, была удивительная голубая краска чище любого ультрамарина, а также розовая и фиолетовая краски, непохожие ни на один современный пигмент, при помощи которых великолепие закатного неба воспроизводилось гораздо точнее, чем представляется возможным в наши дни. Украшения из золота, серебра, бронзы и металла, имевшего глубокую малиновую окраску и неизвестного сейчас науке, изображались на картине при помощи порошка из самих этих металлов, во многом как на средневековых миниатюрах. И каким бы эксцентричным ни казался этот метод на современный взгляд, нельзя отрицать, что он производил эффект варварского богатства, по-своему чрезвычайно поразительный.
Перспектива выдерживалась хорошо, рисунки были точны и совершенно свободны от грубоватой неуклюжести, характерной для позднего периода как южноамериканского, так и центральноамериканского искусства. И хотя их пейзажное искусство было определённо хорошо, в то время, которое мы изучали, оно не было самоцелью, а использовалось лишь как фон для человеческих фигур. В качестве темы часто выбирались религиозные процессии, а иногда сцены, где заметную роль играл царь или местный губернатор.
Когда картина была окончена (а опытными художниками это делалось с замечательной быстротой), она покрывалась каким-то лаком, который обладал свойством высыхать почти моментально. Картина, обработанная им, становилась практически несмываемой и могла быть на долгое время выставлена под дождь или на солнце без всякого заметного ущерба для неё.
Близко связана с искусством этой страны была и её литература, поскольку книги писались, или скорее, рисовались на том же материале и такими же красками, что и картины. Книга состояла из набора тонких листов, обычно форматом 18 на 6 дюймов, которые иногда скреплялись проволокой, но гораздо чаще их просто хранили в ящичках от 3 до 5 дюймов глубиной. Эти ящички делались из разных материалов, и более или менее богато украшались, но чаще всего они были из металла, напоминающего платину, и отделывались резным рогом, который каким-то образом прикреплялся к металлической поверхности путём размягчения, что позволяло ему держаться без помощи клея или заклёпок.
Насколько мы могли видеть, ничего подобного книгопечатанию известно не было; наибольшим приближением к нему было применение трафарета для размножения копий официальных циркуляров, чтобы доставить их всем губернаторам империи. Однако, мы не наблюдали ни одного примера попыток применить этот метод для размножения какой-либо книги. Очевидно, такой эксперимент был бы сочтён святотатством, поскольку вся нация глубоко чтила книги и относилась к ним так же, как средневековые монахи. Изготовление копии книги считалось определённо заслугой, и многие книги были переписаны очень красиво и с большим искусством.
Разнообразие их литературы не отличалось богатством. Было несколько трактатов, которые можно было бы определённо классифицировать как религиозные, или во всяком случае, этические, и в основном направление их было подобно той проповеди старого жреца, краткое изложение которой мы привели выше. Два или три из них имели даже определённо мистическую склонность, но они читались и распространялись меньше, чем те, которые считались более непосредственно применимыми к практике. Наиболее интересная из этих мистических книг столь близко напоминала китайский «Канон чистоты», что вряд ли можно сомневаться в том, что они представляют собой варианты одного и того же текста, лишь незначительно расходящиеся.
Большую же часть их литературы можно было грубо разделить на две группы — содержавшую научные сведения и истории с моралью. Существовали трактаты или руководства по всякому производству, ремеслу или искусству, применявшемуся в стране, и они имели характер официальных справочников — обычно они не были сочинением конкретного человека, но скорее являлись записью всех знаний по тому или иному предмету, существовавших на момент их написания. По мере новых открытий или при пересмотре старых взглядов к ним постоянно выпускались приложения, и всякий, у кого имелся экземпляр, вносил в него поправки в соответствии с ними, будто это был его религиозный долг. Поскольку обнародование такой информации входило в обязанности губернаторов, они обеспечивали её распространение среди всех, кого она могла интересовать, и перуанское руководство по любой теме было настоящим компендиумом всех полезных знаний, её касающихся, и давало студенту в сжатой форме весь опыт его предшественников в этом направлении.
Сюжеты же почти все принадлежали к одному общему типу, и как я уже сказал, всегда были поучительными. Главный герой неизменно был царём, губернатором или чиновником, и в рассказе говорилось, как они справлялись с различными ситуациями, с которыми им приходилось сталкиваться в ходе их работы, будь это успешно или нет. Многие из этих сюжетов были классическими и вошли в поговорку, подобно библейским историям в Европе, и постоянно упоминались и цитировались как примеры того, как надо или не надо было поступать. Таким образом, почти в любой мыслимой затруднительной ситуации человек уже знал некий прецедент, которым мог руководствоваться. Были ли все эти рассказы достоверными, или часть их была вымышленной — нельзя быть уверенным, но несомненно, что там они признавались как правдивые.
Если сцена такого рассказа разыгрывалась на границе провинции, то нередко в сюжет входило множество захватывающих приключений, но (к счастью для наших друзей перуанцев) утомительное бремя и пугало для современного читателя — любовные романы — среди них не встречались. Многие ситуации, возникавшие в рассказах, были не лишены юмора — народ был радостным и любил смех, но специальной юмористической литературы у них не было. Другим, и ещё более достойным сожаления пробелом было полное отсутствие поэзии как таковой. Некоторые максимы и выражения, сложенные так, чтобы их можно было читать звучно и размеренно, были широко известны и постоянно цитировались, подобно некоторым стихотворным строфам у нас, но какими бы поэтическими ни были некоторые из этих идей, в их форме не было ничего определённо ритмического. В некоторых из этих коротких сентенций, которые давались детям для запоминания, прибегали к помощи аллитерации, а на религиозных службах некоторые фразы распевались под музыку, но даже они приспосабливались к пению точно так же, как у нас приспосабливают псалмы к григорианскому тону, на который они распеваются, а не писались специально на определённую музыку, как наши гимны.
