«Одни из них говорят, что души нет и, когда человек умирает, умирает все. Ибо они полагают, что созданное из пустоты в пустоту и возвращается ‹…›. Есть и другие, которые утверждают, что душа существовала всегда, и когда тело умирает подобно тому, как четыре элемента возвращаются в свое изначальное состояние, так и душа возвращается в состояние, которое предшествовало одухотворению тела. Существуют и такие, кто считает, что после смерти тела душа переселяется в другое и, таким образом, души постоянно рождаются и затем умирают».
Первая точка зрения представляет нигилистически окрашенное буддийское отрицание субстанциональности существования души. Во втором случае мы сталкиваемся с несколько искаженной основной позицией Махаяны, а в третьем — мы имеем дело с индуистским учением о переселении душ, ассимилированным буддизмом. Христианский миссионер, воспитанный в духе европейского логического мышления, не мог примирить эти противоречивые концепции и поэтому пришел к выводу, что дзэнская школа представлена различными «вариантами».
В отчете о дискуссиях, составленном испанским братом Фернандесом, который, хорошо владея японским, был переводчиком, вопросы и ответы трактуются с разных позиций. Все основные религиозные разногласия возникают в связи с вопросами относительно существования и ипостасей Бога, бессмертия души, разницы между человеком и животным, присутствия в мире зла; существования дьявола, божественной благодати и искупления грехов. Более остального миссионеры стремились укоренить в сознании японцев принцип (ргісіріо), дающий начало всему сущему. Приверженцы дзэн принимали эту концепцию. Но согласно их позиции принципом является Ничто.
«После проявления к существованию великой Пустоты, ей ничего не остается, как вернуться к той же изначальной пустоте ‹…›. Этот принцип порождает все вещи, будь то люди, животные или растения. Даже сотворенная вещь содержит в себе этот принцип, и, когда человек или животное умирает, четыре элемента возвращаются в свое изначальное состояние, а этот принцип возвращается к тому, чем он является… Принцип ни хорош, ни плох. В нем нет ни блаженства, ни страдания. Он не умирает, но и не живет, ибо он воистину есть ничто».
Отец-миссионер отвечает, апеллируя к естественному постижению человеком Божественной благодати. Он настаивает на существовании нравственного закона, который естественным образом заключен в сознании и в посмертии проявляется как в раю, так и в аду. Нигилистическая позиция буддизма вновь становится камнем преткновения во время дискуссий, в которые вступали иезуиты, пришедшие вслед за Торресом. Иезуитские теологи не готовы были принять монистическо-идеалисти-ческую философию Махаяны, ибо не знали ни одной похожей европейской модели. При этом возникали и чисто языковые барьеры. Впрочем, в области морали они могли приводить убедительные аргументы против нату-ралистическо-пантеистического мировоззрения дзэн и до некоторой степени преуспели в этом.
Помимо долгих дискуссий с представителями буддийских школ, возникла необходимость в создании адекватных средств для полемики. В это время в Европе весьма популярны были катехизисы Канизиуса и Белларминэ. Поэтому вполне естественна стала необходимость адаптировать подобный сборник вопросов и ответов применительно к японской специфике. Этот трактат должен был в четкой и ясной манере исправлять основные ошибки и заблуждения неверующих. За работу взялся глава миссии Валигнано, которому помогали способные японцы, знакомые с разными школами буддийской мысли. Однако поставленная задача оказалась неимоверно сложной. Валигнано сетует на многочисленность школ и сект, которые «трактуют вопросы столь туманно, что трудно понять то, что они хотят сказать».
Несмотря на то что в катехизисе не упоминаются названия школ и, в частности, дзэн, позиция по отношению к дзэнскому учению изложена вполне ясно. Философские аргументы сдержанны и конкретны, но во всем, что касается буддийского разграничения между внешними проявлениями и реальностью, между эзотерическим и экзотерическим, Валигнано придерживается непримиримой позиции. Постулат о двух истинах — одной для невежественных людей, а второй для мудрых и просветленных — он считает «ложным, обманчивым и вводящим людей в заблуждение». Он не готов согласиться с утверждением, что простой народ не способен постичь истину и поэтому его следует «успокаивать как плачущего ребенка с помощью ничтожных и бесполезных, но блестящих игрушек. Ибо долг честного и мудрого человека состоит в том, чтобы наставлять невежественных и неопытных, вести за собой сбившихся с пути, но не пускаться на уловки для обмана людей и потакания их невежеству».
Нравственное воспитание простого народа также не требует подобных средств. Было бы странным верить в то, что притворство и ложь способны скорее склонить человека к добру, чем правда. Валигнано считал упоминаемую здесь буддийскую концепцию «искусственных средств» (санскр. — упайя; яп. — хёбэн) не только противоречащей истине, но и безнравственной.
Катехизис Валигнано стал основой для многих других трудов, к помощи которых прибегали миссионеры. Существовало множество трактатов, в которых опровергалась истинность буддийского учения. Одна из таких работ, посвященная японским религиозным течениям, принадлежит перу отца Луиса Фроиса. Несмотря на то что до наших дней сохранилось лишь оглавление этой книги, можно утверждать, что она служила инструкцией для миссионеров. Две главы этой книги отведены школе дзэн. В отчете за 1604 год упоминается учебный план для иезуитской школы в Нагасаки, рассчитанный на подготовку японских членов ордена для участия в диспутах с буддистами. Вооруженный этим руководством, иезуит-японец посещал буддийские храмы, слушал лекции известных бонз и делал выписки из буддийских писаний.
Центральной фигурой того времени был приверженец иезуитов брат-мирянин Фабиан, который провел детство в дзэнском храме. Став христианином в возрасте семнадцати лет, он оказывал ордену услуги более двадцати лет. Однако в итоге, когда его стремление стать священником не было удовлетворено, он отступился от христианской веры. Его трактат «Мьётэй Мондё», написанный в 1605 году и представленный в форме диалога между двумя японками, был адресован японским женщинам-аристократкам, которым по законам страны запрещалось слушать христианских проповедников. Первые две части книги обличают буддизм и конфуцианство, а третья посвящена восхвалению христианства.
Некоторые сохранившиеся фрагменты главы, обличающей буддизм, позволяют судить об основной линии аргументации. Буддизм — это доктрина отрицания, а учение дзэн было нигилистическим с момента своего возникновения, когда Будда повернул цветок, чем вызвал улыбку Кашьяпы: «И сказал Шакья: «Нирвана истинного закона невыразима. Я передаю его Кашьяпе». Далее Фабиан продолжает: «Это положило начало секте дзэн, которая проводит различие между эзотерическим и экзотерическим». Далее он цитирует стихотворение:
Истинный закон закона — не закон,
Этот закон — не закон тем не менее и есть закон…
Фабиан истолковывает этот парадокс как отрицание, но затем другая собеседница заявляет: «Ничто, которое проявляется в природе Будды, пустотно, но реально». Далее текст прерывается, и мы не можем судить о том, каким образом автор примиряет позиции спорящих. В любом случае он хорошо знаком с терминологией дзэнской философии, которая, по его мнению, сводится к провозглашению пустотное™ всего сущего. Буддизм проповедует возврат в Пустоту, а посему сам является пустым: «В конце концов выясняется, что конечной целью буддизма является ничто».
Миссионеры считали дзэнскую школу не только наиболее важной формой японского буддизма, но и «наиболее противоречащей Закону Божьему японской школой». Это привело к созданию образа «оплота Сатаны», так как по религиозным воззрениям европейцев того времени все язычники считались «дьявольским порождением». Может показаться странным, что миссионеры упустили из виду мистическую составляющую дзэн, хотя в то же время они сочувственно относились к аскетической практике. Они неустанно восхваляли «великую медитацию» дзэнских адептов и восхищались их способностью к сосредоточению и совершенному контролю над телом.
Однако если мистическая сторона дзэн оставалась недоступной взору миссионеров, его рациональная составляющая была более очевидной. В любом случае приходилось искать ответы на вопросы приверженцев дзэн: «Люди, занимающиеся великой медитацией, задают такие вопросы, удовлетворительно ответить на которые не смог бы и святой Фома». Миссионеры боролись с логическими построениями, но не придавали значения мистической стороне дзэн. Следует лишь пожалеть о том, что обстоятельства того времени не позволили достичь лучшего взаимопонимания между представителями этих религий.
