За три дня до смерти несговорчивый старик, уже полумертвый, захотел совершить прогулку верхом. Упав от слабости, он был вынужден повернуть назад и лег, чтобы больше не встать.
Тогда у него была единственная мечта. Он видел себя снова на террасе собора св. Петра. Завершенный купол вздымался возле него в звездное небо. В вышине сияла, словно красная комета, его собственная звезда, звезда Микеланджело. Очень высоко в пустынной части неба сияла, словно белая искра, звезда дамы его грез. В глухих раскатах грома ему казалась белая тосканская капелла, где царили «Мыслитель» и «Воитель», пробуждалась его титанида – мраморная «Ночь», чтобы приблизиться к нему. Позади нее шли «Умирающий раб» и «Раб, рвущий путы». В крике двух освобожденных пленников ему казалось, что толпа неведомых братьев вставала в тени и что звезды приближались к земле, чтобы сиять, подобно солнцам. Он видел также, как звезда дамы его помыслов приближается к его собственной, и тогда ему казалось, что через лучи, несущие мощные мысли всех этих живых звезд, Земля сможет, наконец, снестись с Небом…
В этом видении Микеланджело словно предчувствовал будущее мира через собственное усилие. У него было также ощущение, что вопреки грусти, омрачавшей его последние годы, свет его гения не угаснет и будет озарять и будущие времена.
VI. Микеланджело – провозвестник современного искусства. Гений скорби и Вечно-мужественное
В своем прекрасном исследовании современного искусства Робер де ла Сизеранн высказал идею, что античная скульптура изображала битву, отдых и игру , в то время как современный скульптор избирает тему грусти, мысли и мечты . Эта блестящая классификация, охватывающая своими рубриками все сферы пластического искусства, послужит нам, чтобы оценить творчество Микеланджело в его целостности.
Действительно, именно он внес в скульптуру чувство печали и мысли. Никто до него не вкладывал в мрамор столько скорби, не в ущерб красоте, как он сделал в «Умирающем рабе», в «Ночи» и в «Пьете». Добавим, что у него это не пассивное страдание, как в средневековых распятиях и изображениях Мадонн, а активное страдание, то есть сопровождаемое мыслью и сильной реакцией воли. С другой стороны, он внес в живопись великие битвы мысли, битвы космические и битвы человеческие. В росписи потолка Сикстинской капеллы, как и в «Страшном суде», мы присутствуем при борьбе великих принципов, которые спорят в мире, и эта борьба приводит к их эволюции. Мы видим их в фигуре Господа и его ангелов в их величайшей деятельности; мы вновь находим их у пророков и гениев, которые трудятся в урагане духа; мы вновь видим их бессознательно действующими в вихре страдающего и воюющего человечества с неслыханно энергичными жестами и силой экспрессии. Но здесь мощная мускулатура и бурные движения выражают не реальные битвы, как у античных атлетов, а моральную борьбу и духовные силы. Поэтому можно утверждать, что преображая своим языком – языком мрамора и фресок – гигантские битвы своей души и истории, Буонарроти был важнейшим инициатором современного искусства. Ибо он привнес туда высокие темы Скорби и Мысли, темы, в бездны которых до конца не проникли еще ни он сам, ни современное искусство. Можно даже сказать, что они доросли только до пропилеев этого храма.
И если мы сейчас спросим себя, каково трансцендентное значение индивидуальности Микеланджело и его гения, его психических особенностей и в некотором роде метафизической печати, мы сказали бы, что это специфическое проявление Вечно-мужественного . Именно поэтому можно назвать его Моисеем от искусства. Если, с одной стороны, иеговистский титан кажется нам как бы выражением духа – творца, мстителя и разрушителя, каким является в Библии Иегова, то по логической противоположности он является противоречием своего противоположного и дополняющего принципа, Вечно-женственного, силы приемлющей, развивающей, связующего элемента Вселенной, который проявляется через сохранение, симпатию и любовь. Буонарроти жил один со своим идеалом, как Моисей со своим Господом. Однако он мучился и страдал в своем одиночестве. Его сердце призывало любовь и не могло ее достичь. Он не понимал женщину с ее лабиринтом поворотов и противоречий, необходимых для его труда с самого рождения и для его миссии художника, женщину с вечными превращениями, женщину – существо высшего порядка в любви и в экстазе, но полную миражей и лжи в повседневной жизни. Он был стоиком до героизма, жертвенным до самоотречения, но высокомерным и несговорчивым. Тот, кто не несет в себе принцип абсолютной любви, неспособен пробудить ее в другом. Вот почему, без сомнения, когда в старости он встретил свой идеал в женщине, то нашел лишь дружбу. Скажем, что эта лакуна была условием его оригинальности и силы. Один и тот же художник не может создать одновременно Моисея и Сикстинскую мадонну. Вечно-мужественное и Вечно-женственное суть два полюса Божества. Один Христос сплавляет их воедино. В человечестве, как и в самих Силах, они проявляются обособленно. Рафаэль и Микеланджело – два архангела Возрождения, но нельзя быть одновременно архангелом Силы и архангелом Красоты.
Глава VIII Корреджо и гений Любви
Великая Любовь есть воскресение через жертву.
Волхв и два архангела Возрождения, чьи тайные мысли мы исследовали, осуществляли синтез античного мира и христианства тремя различными путями: Леонардо – через гений Науки и Пророчества, проникавшего до первоистоков вещей; Рафаэль – через гений Красоты, который сближал противоположности в божественной гармонии форм; Микеланджело – через силу Воли и гений Индивидуальности, который отождествляется одновременно с человеческим бунтом и божественной мощью.
Они пришли к весьма разным результатам.
Леонардо, углубившись в тайну Добра и Зла в мужчине, как и в женщине, и в вечное противоречие между человеческим и божественным, в конце концов нашел их гармонию в представлении идеального существа: Андрогина, совершенного сплава Вечно-мужественного и Вечно-женственного, проекции их личного опыта и их внутренней жизни. Но это было лишь видение отдаленного идеала, еще не воплотившегося в человечестве.
Рафаэль, одаренный удивительной интуицией Красоты, применил ее к светской и религиозной истории и осуществил на короткое время союз эллинизма и христианства через пластическую грацию форм. Платон и церковь словно пришли к согласию в «Афинской школе» и «Диспуте». Но это лишь внешняя гармония, перемирие. Две фрески смотрят и улыбаются друг другу в Ватикане; но спор продолжается в реальности и вновь становится битвой.
Микеланджело, с его прекрасной индивидуальностью Титана-пророка, пришел в конце концов к осуждению восставшего человечества, погрязшего во зле, и к отречению от человеческой воли перед божественным всемогуществом. Из-за своей двойственной натуры и своего двойного усилия он предвосхищает одновременно мистико-клерикальную реакцию, которая будет превалировать два века в управлении Европой, и приближение революционного века – необузданным индивидуализмом, который готовился разбить все цепи.
Два мира, которые боролись внутри него, как два близнеца в утробе библейской женщины, будут более обособлены, чем когда-либо, и в последующие века столкнутся со столькими другими видами насилия в сфере мысли, искусства и жизни. Всегда ли это будет так? Действительно ли они предназначены природой вещей к вечной борьбе, которая на каждом этапе обретает новое оружие и новую силу?
* * *
На этот вопрос одинокий художник итальянского Возрождения, который жил особняком от всех остальных и чья почти неуловимая индивидуальность скрывается в тени, но чьи труды оставили позади него луч света, отвечает так: «То, что начали Наука, Красота и Сила, может завершить лишь Любовь. Но это будет не любовь земная, которая есть лишь желание, насилие, эгоизм. Это не будет даже та любовь, которая, родившись из чувств, стремится возвыситься и вырасти. Это будет Любовь всеобъемлющая, универсальная, которая спускается с небес, чтобы оплодотворить мир, любовь, которая все понимает и разделяет симпатией, любовь воистину божественная, которая дает без меры и никогда ничего не просит для себя самой. Ей будет дано связывать и натягивать невидимые цепи, которые заново приблизят Небо к новой Земле. Только красота Души может вернуть людям гармонию, утраченную из-за разрыва чувств и ужасов ненависти».
Художник, который так говорит своими трудами, – это Антонио Аллегри, прозванный Корреджо.
Я назвал Леонардо, Рафаэля и Микеланджело архангелами Возрождения, ибо они были носителями сверхчеловеческого пламени. Но, рассматривая вблизи эти удивительные существа, можно все же догадаться, что эти люди обретали свой гений путем длительной работы в предыдущих земных существованиях. Ничего подобного не происходило с Корреджо. Было сложно предположить, каково было его предыдущее существование в нашем мире. Он является нам, подобно серафической душе, явившейся из высшей сферы, с эфирной планеты, освещенной чистейшим солнцем. Душа, спустившаяся однажды на землю, чтобы научиться постигать там человеческое страдание. Это страдание он хотел пройти сам, чтобы лучше облегчить их у других. Оно могло его задеть, но не затрагивая его высшую натуру и трансцендентное спокойствие. Он мог вынести это страдание с той же кротостью, которая заставила его принять его воплощение. И вопреки своим тайным мучениям, он должен был уйти, как и пришел, с улыбкой.
