Затем шахматы! До отъезда в Стокгольм я проводил огромное количество времени за шахматной доской. Для меня это была игра, где ничего не скрывалось, она была намного интеллектуальнее, чем карты, домино или бильярд, но все же оставалась лишь игрой. На тот момент меня еще никак не могло озарить по поводу того, что И-Цзин, Таро и шахматы были сторонами трехсторонней пирамиды, стремящимися к одной и той же точке. Шахматы были созданы как инструмент, передающий тайные коды неземного сознания. Ян и инь, черные и белые клетки, восемь горизонтальных и восемь вертикальных, представляли собой явный путь к бесконечности. Вот оно! Я вспомнил один египетский миф о сотворении мира, когда Творец сказал: «Я один, я становлюсь двумя. Я двое, я становлюсь четырьмя. Я четверо, я становлюсь восемью. Я восемь, я возвращаюсь и становлюсь одним». Гармоничное проникновение двух базовых полярностей, черного и белого, света и тьмы, положительного и отрицательного, сквозь бесконечность. Шестьдесят четыре клетки, каждая соответствует гексаграммам И-Цзин, и каждая таит в себе свое тайное послание. Король, как символ Атмана, может потерять все фигуры, кроме самого себя — его нельзя уничтожить, ему можно поставить только шах и мат, его можно поймать в планетарную тюрьму, где он сможет пережить трагедию. По воле судьбы я сыграл тысячу игр в шахматы, надеясь на то, что, возможно, одна из них поможет мне понять ее простое послание. Тем не менее, я был слеп перед очевидным до одного особого момента в моем развитии.
Согласно восточным религиям, цель внутренней борьбы человека заключается в гармоничном объединении противоположностей. На Западе такую цель преследует только алхимия, о чем мне и рассказал алхимик из Стокгольма. Если смотреть снаружи, то получается, что цель заключается в поиске гармонии с природой. Западные религии воспринимают сознание посредством разделения на зло и добро. Их цель — сражаться за одну сторону, за ту, что воспринимается как добро, свет и чистота, в итоге одновременно с этим полностью подавляется темная сторона реальности. Во внешнем мире достижение такой цели переживается как победа над силами природы, инстинктами и их повиновением. Это и называется цивилизацией. Дракон, трехголовый зверь, символизирующий природные силы, почитается на Востоке, в то время как на Западе христианские священники вонзают в него копье.
В таком процессе озарения ты становишься сотворцом, вместе с Божественными силами создающим формы, явления и связи, таким образом, ты сознательно, подобно излучаемому свету, вливаешься в них, как рука в перчатку.
Это редкие моменты, когда все разбивается на мелкие кусочки и затем снова собирается воедино, до тех пор, пока невидимые связи неожиданно не проявят свой уровень реальности. Каждый из таких коротких моментов, как эхо, отражает глубокое познание, существовавшее в самом начале и ожидавшее момента окончательного объединения с нами. Несмотря на многообразие информации и глубину знания, внутреннее понимание появляется вместе с невидимыми связями, которые за мгновение до того поглощены и пропитаны равнодушием.
Я был доволен тем, что все переживания, испытанные в Стокгольме, объединились во мне в единое целое и направляли меня к целям, о которых я когда-то мог только мечтать. Жизнь начинала преподносить много перспектив, как нераскрытая тайна.
…Затем я начал ходить по судам.
9— Ирена говорит, что ты отец ее ребенка, — заявила мне Драгана Дробняк. Опущенная голова, согнутая спина, несчастное выражение лица — все говорило о том, что ей было неудобно говорить о ребенке со мной. Она не решалась смотреть прямо в глаза, словно отчасти чувствовала себя виноватой за неожиданно сложившуюся ситуацию.
— Но, Драгана, как это возможно? Она уехала в Штаты в январе прошлого года. Мальчик родился там, однако в последний раз она видела меня шестнадцать месяцев тому назад. Как же я мог стать отцом?!. — Когда невротичная женщина обвиняет тебя в суде, что ты являешься отцом ее ребенка, то волны гнева начинают сметать всю логику. Я уже был готов взорваться, ломать на пути всю мебель и оскорблять невиновных.
— Я не знаю, правда, не знаю. Когда я слышу тебя, то мне кажется, что ты говоришь правду. Когда я с ней, то мне кажется, что права она. Я не могу ничего с этим поделать. Вы оба должны прояснить ситуацию.
— С ней невозможно прояснить этот вопрос. Уже были попытки с моей стороны. Она ведет себя, как сумасшедшая. Она знает, что не я отец ее ребенка. Как так получилось, что я о ней ничего не слышал, когда работал в богом забытой деревеньке? А теперь, когда я пишу статьи в газете, зарабатываю репутацию, она возьми, да и вспомни меня… Все, что я прошу от тебя, так донести до нее, что от ее действий больше всего страдает ребенок. У этого ребенка есть отец, кто бы он ни был.
— Я уже пыталась… Я говорила ей. Она впадала в истерику и начинала говорить о тебе разные вещи. Я никогда бы не подумала, что человек, которого я когда-то любила, может оказаться такой свиньей, — заявила она.
Я чувствовал, как у меня начали сжиматься кулаки, но все еще владел собой.
— Драгана, пожалуйста, взгляни на факты. Ты знаешь, сколько времени она провела в Штатах. Мы уже не дети и знаем, сколько длится период беременности.
Драгана покачала головой и произнесла:
— На тот момент, в Златиборе, вы были вместе семь дней. Она на месяц приехала домой, веря в то, что сможет продолжить отношения с тобой. Вот когда она забеременела. У вас не срослось, и вы расстались.
— Это ложь!
— Ее мать говорит то же самое, что я только что тебе сказала. Она очень разочаровалась в тебе. Ирена сказала, что ты самым низким образом заставил ее не предъявлять обвинения. Ее нынешний муж, опытный адвокат, целиком и полностью верит ей. Он говорит, что мужчины тратят кучу денег на рестораны, машины и все остальное, но бегут как сумасшедшие от уплаты алиментов детям, которых они вместе зачали.
Я скривил лицо.
— Дело не в деньгах, Драгана… Если бы это был мой ребенок, я бы их отдал ему… Видишь ли, у меня нет детей, однако этот мальчик может когда-нибудь показаться у меня в дверях, когда ему уже будет пятнадцать или шестнадцать, и напроситься на разговор со мной как отцом, отвергшим его.
Она подняла голову и твердо заявила:
— Знаешь, что, Боги? Я не хочу участвовать в этом. Вы уже взрослые люди, так что разбирайтесь сами, без меня!
Весь вечер я провел в бессмысленной прогулке. Я прошагал мимо старого двора, в котором уже не было друзей моего детства, зашел на школьную площадку, которая была зацементирована и выглядела ужасно, посетил трамвайную станцию, где когда-то мы цеплялись за трамваи. Я думал, что схожу в кино, чтобы как-то рассеяться, однако мое желание исчезло в тот же миг. Особой пользы это бы тогда не принесло. Сумасшедшая женщина могла разбить всю мою жизнь. Эта проблема стала бы ходить за мной по пятам годами. Немногие верили мне. Некоторые подшучивали по этому поводу, другие же, те, кто был на моей стороне, поддерживали меня тем, что проклинали и доказывали своими примерами из жизни, что женщины — шлюхи.
— Должно же быть решение, — сказал я Лидии тем вечером, — я уверен, что оно есть.
— Ты должен успокоиться, ты на взводе. Ты только усугубишь ситуацию. — Она сделала небольшую паузу, а затем продолжила: — Ты мог бы совершить какой-нибудь дурацкий поступок.
В ее словах было опасение, что, возможно, я в порыве гнева могу ударить Ирену или навредить ребенку.
— Что еще за такой дурацкий поступок? — спросил я, и в тот же миг от моей попытки разрешить проблему спокойно не осталось и следа. Я вскочил с кресла и сильно ударил по закрытой двери комнаты… начал осматриваться по сторонам в поисках чего-нибудь, что дало бы выход моей ярости, и, стиснув зубы, ударил кулаком по стеклянному абажуру настольной лампы, свадебному подарку ее матери. Звук разбившегося о пол стекла остановил меня. Тыльная сторона ладони была в крови. Лидия выпучила глаза и ничего не говорила. Она и раньше видела мои вспышки гнева, но эта поразила ее своей интенсивностью.
— Не злись на меня, — начала она, — мои родители могут подумать, что мы деремся. Успокойся, пожалуйста… ты только навредишь себе. Когда ты ведешь себя таким образом, то просто плюешь на всю свою жизнь, на все, ради чего ты жил. Сколько раз ты мне рассказывал про закон кармы — если ты не можешь что-то изменить, то должен это принять. — Она сделала паузу, после которой мягко продолжила: — Это один из уроков в школе жизни — довольно неприятный, однако его нужно пройти. Я не знаю никого, кто бы попадал в похожую ситуацию. Я тоже должна сама кое-что для себя понять, и для меня это тоже нелегко.
Я заснул только на рассвете и проспал не больше пары часов. Ночью я несколько раз принимался ритмично дышать, но это не помогало. Бреясь, я с удивлением взглянул на свое осунувшееся лицо — в отражении был будто какой-то незнакомец. Я вышел на улицу ранним благоухающим утром в полной неуверенности, что найду решение сложившейся проблеме. Было невыносимо оставаться в закрытой квартире, где время просто остановилось. Я прошелся по городу и спустился к подножию Калемегдана. Уселся на старинный кирпичный парапет и уставился в воду. Мимо проплывали речные суда, волочились баржи, где-то вдали кипела какая-то жизнь, так что были слышны голоса людей на лодках. Дальше вниз по Дунаю, за студенческой купальней, едва просматривались песчаные дюны. В школьные годы, ранним маем, я тайком ходил туда купаться. Мы вместе с Зораном Луковичем пропускали школу, оставляли одежду на песке и шли купаться голышом… Теперь та давняя жизнь казалась мне сказкой. Я не ценил того счастья, что получал в те моменты. Какие только мучения я ни испытывал, когда начинал понимать, что счастливые моменты в жизни распознаются, лишь когда они заканчиваются. Казалось, что я оказывался в каком-то другом мире.
