Я заснул только на рассвете и проспал не больше пары часов. Ночью я несколько раз принимался ритмично дышать, но это не помогало. Бреясь, я с удивлением взглянул на свое осунувшееся лицо — в отражении был будто какой-то незнакомец. Я вышел на улицу ранним благоухающим утром в полной неуверенности, что найду решение сложившейся проблеме. Было невыносимо оставаться в закрытой квартире, где время просто остановилось. Я прошелся по городу и спустился к подножию Калемегдана. Уселся на старинный кирпичный парапет и уставился в воду. Мимо проплывали речные суда, волочились баржи, где-то вдали кипела какая-то жизнь, так что были слышны голоса людей на лодках. Дальше вниз по Дунаю, за студенческой купальней, едва просматривались песчаные дюны. В школьные годы, ранним маем, я тайком ходил туда купаться. Мы вместе с Зораном Луковичем пропускали школу, оставляли одежду на песке и шли купаться голышом… Теперь та давняя жизнь казалась мне сказкой. Я не ценил того счастья, что получал в те моменты. Какие только мучения я ни испытывал, когда начинал понимать, что счастливые моменты в жизни распознаются, лишь когда они заканчиваются. Казалось, что я оказывался в каком-то другом мире.
Я ощущал сильную пульсацию в солнечном сплетении. Даже тогда, когда я на время забывал о свой проблеме, ко мне снова возвращалась вдруг пронзительная боль. Я не мог сидеть прямо, и мне приходилось наклоняться и морщиться. Время продолжало неумолимо идти, наступил одиннадцатый час. Иногда по дороге с грохотом проносился какой-нибудь грузовик и оставлял за собой тишину, в которой мое одиночество ощущалось еще сильнее. С того места, где я сидел, виднелся Военный Остров с парящими в небе воронами, которые лениво расправляли свои крылья. Передо мной появились образы Ирены и ее мужа, постаревшего адвоката с водянистыми глазами алкоголика. Он годился ей в деды, но она все же вышла за него. Ее любовь продлилась бы до последних десяти центов. Неделю назад у нас с ним состоялся разговор в его офисе, после которого он начал избегать меня. Я просил его вразумить Ирену, предоставив ему неопровержимое доказательство того, что я не являлся отцом того ребенка, по крайней мере, мне так казалось — я привел ему те же доводы, что и Драгане. Он был не человек, а тряпка — старая застиранная тряпка. Кого он может защитить на суде? Гнусавя, он отказался принимать какое-либо участие в нашем споре.
— Знаешь что, я уже встречал это в своей практике. Ты заявляешь об одном, она — о другом. Ирена — моя жена, и я должен быть на ее стороне.
Над моей головой медленно проплывали тучи, и я какое-то время играл в свою любимую детскую игру: искал в них знакомые лица людей и чуждых созданий. В облаках, как в проективных тестах, я должен был разглядеть свою несчастную ситуацию, должны были появиться образы Лидии, Ирены, ее мужа… Но ничего похожего я не увидел. Вместо этого я разглядел великолепный образ великана с белой бородой, который, надув щеки, подгонял во весь дух небольшое парусное судно без команды.
Маленькие барашки играли у него в бороде; также я увидел собаку, очень похожую на мою, что жила у бабушки в Виолин До. Птицы с какими-то непонятными именами подзывали друг друга, около берега проблескивала рыба…
Я проснулся. Я проспал на земле чуть больше двух часов, ничем не прикрывшись, однако мне не было холодно. Над головой все еще плыли облака, которые к тому времени стали более плотными и темными. Я бездумно лежал на земле и смотрел на небо, не обращая внимания на время. Затем привстал, потом решил присесть. На месте колющей боли в солнечном сплетении появилось легкое и приятное тепло. Сидя на траве, я потянул руки. Что-то изменилось — я без какого-либо напряжения испытывал приятное ощущение, которое мог использовать для решения проблемы. В голове проносились образы Ирены и ее мужа, Лидии и друзей, на которых я жаловался. Я вспомнил, что несколько дней действительно испытывал некоторое любовное влечение к Ирене, однако это воспоминание не вызывало во мне ни протеста, ни агрессии. Я переключился на того несчастного ребенка. Как же он выглядит? Пыталась ли она заставить настоящего отца принять его, или же это был секс на одну ночь на какой-нибудь пьяной вечеринке, пропитанной дымом марихуаны, и она не могла припомнить его имени? Я должен был безотлагательно разобраться в этой ситуации с ребенком Ирены.
От такой мысли в голове я понял, что у меня-то не было проблемы вообще. Проблема была у той женщины, с которой я провел некоторое время, и у того несчастного ребенка. Я удивился и уже был готов рассмеяться. Очевидно, все встало на свои места. Единственное, что мне нужно было сделать как можно скорее, так это встретиться с надвигающимися последствиями. Я пойду к этому ребенку и скажу ему на глазах его же матери, что не являюсь его отцом, а затем пусть она делает то, что захочет. Если суд признает меня отцом и обяжет выплачивать алименты, то что с того? Я буду платить — это наименьшее из зол. Я не провожу времени за стойкой бара, у меня нет машины, так что мне, в отличие от моих друзей, не приходится платить за бензин или за ремонт. Одно было ясно: мне нужно было чему-то научиться. Это был тот самый урок из школы жизни, о котором я столько рассказывал людям. И теперь проповеднику нужно было самому отведать каши, которую он так долго раздавал другим.
Я был уверен, что через пару часов на меня снизойдет озарение. Я встал, поднял с травы одежду и пошел в город.
В кондитерском магазине я купил Лидии ее любимую коробку конфет, на которой была изображена девушка с лютней. Я сказал продавщице, что это подарок, так что она завернула коробку в декоративную бумагу и обвязала ее красочной лентой. Я дошел до «Златника» и зарезервировал столик на двоих, за которым мы с Лидией провели пару приятных вечеров. Она будет счастлива, когда узнает, куда мы с ней собираемся, и в тот же момент, когда она меня увидит, она поймет, что я нашел правильное решение, и что кризис позади.
Ирена с ребенком жила в доме у мужа в районе «Красного Креста». Ворота во внутренний двор были отворены. Это был старинный, просторный и в то же время хорошо сохранившийся дом с покрытым мхом черепичной крышей. Я прошел через двор, вымощенный неровными камешками, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь. Я оказался в просторной гостиной, уставленной старой мебелью, потрепанными ковриками и хрустальной люстрой. На стене, украшенной обоями с красными рисунками, висели несколько масляных картин в позолоченной рамке. Ирены не было видно, вместо нее я увидел мужа, сидящего в кресле за газетами. Перед ним на столе стояли чашка кофе и уже наполовину пустой стакан воды.
Он приподнял свои выпуклые глаза чуть выше очков, что были у него на носу, и на его лице проступило удивление. Я не был заинтересован в долгих разговорах, просто хотел сказать мальчику правду на глазах у матери и уйти. Но старик перехитрил меня. Его губы сжались в улыбку, он взглянул на открытую дверь, ведущую в следующую комнату, и с юношеским задором в голосе прокричал: «Стевича! Иди сюда! К тебе папа пришел».
Такой поворот событий выбил меня из колеи. Я уже хотел было сказать ему, что он поступил неправильно, но в этот момент в дверях появился мальчишка. Ему было около пяти или шести лет, маленькая голова, хрупкое тело. Локон волос, упавший на его бледный лобик, соприкоснулся с его большими карими глазами.
У него был маленький полуоткрытый ротик с выступающими вперед между губами верхними зубками. Волосы закрывали ушки, так что их не было видно. На нем была полосатая морская рубашка, короткие штанишки на подтяжках, которые выставляли напоказ его оцарапанные коленки.
Взгляд его больших карих глаз поразил меня, как резкий удар кулаком в солнечное сплетение, от которого я не мог вздохнуть. Никто и никогда не смотрел на меня таким образом. В этом взгляде было и удивление, и изумление, и возбуждение. Его лицо светилось от счастья так сильно, что я мог чувствовать ту волну тепла, что окатила меня. Он выпустил из рук маленькую металлическую машинку, которая упала ему на ноги. У меня возникло странное желание поднять эту машинку и отдать ему в руки, но я не мог оторваться от этих глаз, от этого выражения лица.
Мальчишка сжал руки в кулачки, прижал их к груди и звонко произнес:
— Папочка, я ждал тебя! Я знал, что ты придешь когда-нибудь!
У меня потемнело в глазах, я не видел ничего, кроме этого маленького лица с большими глазами. Я почувствовал слабость в коленях и думал, что сейчас упаду. Я подготовился ко всему, но не к этому. Это событие все резко изменило, будто невидимый волшебник взмахнул рукой и поменял огни на сцене: все стало совершенно иным, будто за завесой иллюзии показалась скрытая истина. От моего первоначального решения не осталось и следа. Никто и никогда так на меня не глядел. Никто не называл меня Папочкой. Никто, и я был в этом уверен, не любил меня так.
