Акерман медленно подошел к креслу, удобно в него уселся и, переплетя пальцы в замок, положил ладони на грудь и начал медленно покачиваться то взад, то вперед. Время шло, но Акерман продолжал молча покачиваться в кресле. И вдруг он сказал:
— Мы подошли к концу тренинга. Да, это конец. Вы думали, что вы взлетите на небеса… но этого не произошло, вы все на том же уровне, что были и раньше… Где вы провели всю свою жизнь… которую вы и дальше будете проживать.
Он говорил медленным низким голосом, делал паузы, будто мыслил вслух, и обращался не только к нам, но и к себе, представляя окончательный отчет самому себе. На ничего не выражающем лице шевелились лишь губы, пока он говорил. Все участники замерли на своих местах, пока слушали его, кто-то расслабил челюсть, кто-то скривил лицо. Мое горло сжалось, я наполнился недоверием, что было мне знакомо еще с детства, когда моя мать сказала мне, что ей нужно уйти из дома и побыть какое-то время в другом месте.
— Едва войдя в этот мир, вы оказались под влиянием машины, которую вы называете душой. С этого момента все начало идти по схеме «стимул-реакция, стимул-реакция». Да, это и есть ваша жизнь. — Он сделал паузу и неспешно, не проявляя ни малейшего интереса, переместил свой взгляд с левой на правую сторону зала.
— Вы — машины, — повторил он более решительным голосом. — Вы никогда не были чем-то другим. Вы ведете механический образ жизни… всего лишь стимул-реакция… стимул-реакция… Ваши жизни абсурдны… Вас так скорежило, что вы верите, что у вас есть цель… вы просто загнали себя в такие условия, чтобы создать себе эти убеждения. Иногда вы думаете, что вы любите… супруг, дети, отец и мать… вы запрограммированы верить в это. Если бы вы были запрограммированы иначе, то и чувствовали бы иначе.
Кто-то начал всхлипывать. Большинство участников сидело неподвижно и с недоверием смотрело на Акермана, так что гримасы на их лицах принимали более выраженные черты. У меня задрожали губы. Я не мог поверить, что мог так купиться на чей-то трюк. Перед нами неожиданно появилась полная структура АСТ, она была так же отчетливо видна, как одинокий шар на бильярдном столе. Поначалу он изводил людей тем, что осыпал их оскорблениями и ограничивал свободу передвижения, а когда те требовали защиты, он, как какой-то влиятельный авторитет, начинал заявлять им, что те на взводе и ведут себя определенным предсказуемым образом. Думаю, что никто, кроме меня, не заметил очевидного противоречия базовых утверждений. Если мы запрограммированы на определенный шаблон поведения, то получается, что мы не можем нести ответственность за наши поступки.
— Вы — машины… Вы никогда не были чем-то другим… — продолжал монотонно Акерман, слившись с креслом-качалкой. — Вы не повелеваете своими жизнями… они бессмысленны. А теперь, пока вы чувствуете эту трагедию, вы лишь прокручиваете магнитные пленки в своем механическом уме… вы их только прокручиваете и слушаете… Ваша вера в то, что после тренинга вы расстанетесь с прежней жизнью, есть не что иное, как очередная пленка, играющая у вас в голове на протяжении этих двух дней. Изменений нет, все осталось, как и прежде… вы заплатили сто семьдесят пять фунтов для того, чтобы остаться прежними…
Акерман прищурил глаза и сконцентрировал взгляд на зале.
— Просто отметьте для себя, как ваша душа сопротивляется этой простой истине, проигрывая всю ту же старую программу: «это не так», «это смешно», «это предательство». Вы верите в свою свободу потому, что в вашей голове механически пролетали мысли из старой пленки, первая из которых говорила вам: «Я свободен», в то время как следующая за ней твердила вам: «Да, это так. Я свободен»… — В зале кто-то громко рассмеялся, однако Акерман не придал этому особого значения и продолжил речь: — Вы сейчас сидите и говорите себе, что это вот — одна из его уловок… сейчас он все перевернет и покажет нам, какие мы величественные, просветленные сущности. — Поначалу небольшая группа людей смеялась тихо, затем смех в зале стал нарастать.
— Никакой уловки нет, мы подошли к концу тренинга. — Акерман медленно покачивался в кресле, держа собранные в замок пальцы на груди. — Никакого поворота в лучшую сторону не будет… вы получили то, что получили. Я сказал вам еще в самом начале… вы получите от АСТ то, что получите. И вы получили… вы — машины… вы были ими все это время. — Некоторые из участников всхлипнули еще громче, в то время как другие продолжали смеяться. — Сказать больше нечего… тренинг подошел к концу… вы — машины. — Кучка людей рассмеялась. — Каждая мысль, что есть у вас, есть лишь у вас. Вы не управляете ею… она просто приходит и уходит… Вот и все… ничего другого нет… вы не понимаете этого. — Он пожал плечами, как бы говоря нам, что больше ему нечего сказать по этому поводу.
Я заглянул внутрь себя и как никогда пристально наблюдал за собой, так что состояние или мысль, которую Акерман высказывал в своих убеждениях, пролетела мимо меня. Я даже хотел выкрикнуть группе людей: «Эй, да он дурачит вас. Очнитесь!» Я подавил в себе это желание, я хотел досмотреть это шоу до конца.
— Всю свою жизнь вы избегали того факта, что вы — машина… вы делали вид, что контролируете разум и делаете усилия… Ну, незачем беспокоиться… все в порядке… только машина не захочет быть машиной… И я скажу вам кое-что важное, за что вы заплатили сто семьдесят пять фунтов, — он чуть повысил голос. — Вы просветленные… понимаете… просветленные! Вы заплатили мне деньги для того, чтобы я сказал вам, что вы — просветленные машины. Просветление… — знание о том, что вы — машины. — Сначала смех раздался в одной части зала, а затем волной захватил весь зал целиком. — Принятие того факта, что вы — машина, и есть просветление… не больше того.
Самым громким оказался смех в левой стороне зала. Некоторые из участников, очарованные и изумленные, продолжали сидеть на своих местах.
— Вот это космическая шутка! — выкрикнул кто-то из зала, не дожидаясь микрофона.
— Да, она самая… — произнес Акерман и вытянул ладонями вверх руки к участникам, словно показывая им, что у него ничего нет. — Вы заплатили сто семьдесят пять фунтов, чтобы услышать эту шутку. — Оглушительный смех пронесся по всему залу. Теперь половина участников тренинга содрогалась от смеха при каждом его слове. Одни все еще были погружены в мысли, в то время как лица других выражали явный гнев. Меня переполнял тот же самый гнев. Я хотел сказать ему, что вижу его насквозь, что его система меняет жизнь людей точно так же, как какой-нибудь хороший фильм, где люди то смеются, то плачут.
— Чего ты теперь хочешь, Тамара? — спросил раздраженно Акерман. — Тебе этого было недостаточно?
Теперь я мог предсказать его поведение, изменения в голосе и практически даже слова, которые он будет говорить.
— Я хочу сказать, — начала женщина, держась за живот, будто собиралась рожать, — что эти сто семьдесят пять фунтов — мой самый лучший вклад в жизни.
— Тоже важное событие, — пожав плечами, выпалил Акерман, — машина благодарит себя за то, что она машина. Машина признает, что она машина. Большое, большое дело… Том?
— Я знаю, что я — машина, — произнес Том и засмеялся во весь рот, — но я не знаю, просветленная ли я машина, или же все еще такой же глупый кретин?
Преувеличенно изображая благородство, Акерман вытянул шею и сказал:
— Кретином является та машина, которая считает, что она не машина. А просветленный человек, — добавил он и сделал сумасшедшее выражение лица, — просветленный человек знает, что он — машина.
Меня одолели смешанные чувства, я не мог понять, то ли мне плакать, то ли разрываться от смеха. Все процессы, что давались на этом двухдневном семинаре, мне были понятны. Я мог сравнить их с моими предыдущими переживаниями, отметить сильные и слабые стороны семинара Акермана и проследить за своими реакциями. На тот момент я внезапно почувствовал способность смотреть сквозь стены, сквозь Акермана и всех тех наивных людей, что стали просветленными за сто семьдесят пять фунтов и хотели вернуться домой.
— Хорошо, — произнес Акерман после отлично проделанной работы, — те, кто думают, что не получили обещанного, встаньте.
Это была еще одна уловка. Он обещал нам, что мы получим то, что получим, и, конечно, ничего другого. На удивление соседу, я встал. Я осмотрел зал. Позади меня стояли еще пятнадцать человек, лица которых выражали замешательство, ненависть и гнев.
— Джонни, ты хочешь что-то сказать? — равнодушно спросил Акерман.
Молодой человек удивленно посмотрел на зал:
— Я не понимаю, почему все смеются?
— Не все, — заметил Акерман. — Не смеемся ни ты, ни я.
Я предчувствовал, что он скажет именно такое. Я залез глубоко ему под кожу.
— Хорошо, но большинство смеется. Чего тут смешного? — Вопрос Джонни был встречен взрывом хохота.
