— Что случилось? — спросил я у привратника. Он и рассказал мне, что, дескать, арестовали человека, выдающего себя за сына Бога! Жар любопытства снедал меня. Я накинул плащ и вышел.
Было жарко. Душно. Я увидел толпу, заполнившую улицу — в те времена зрелища были нечасты, поэтому казни всегда привлекали множество народа. Воняло чесноком, дешёвым вином и потом. Я поморщился. Сегодня собралось много гоев… Как никогда. Пока я стоял, воришка срезал у меня кошель… Это мне испортило настроение. Да… Зеваки в толпе оживлённо переговаривались. Кто-то сказал, что смутьяны перебили всю стражу, посланную за их учителем. Толпа одобрительно зашумела. Пока показалась сама процессия, я узнал ещё много чего — что новый пророк исцелял немощных, даже слепых, что в любимцах у него был смазливый юноша, что якобы даже стихии и мёртвые повиновались ему. И вот показался тот, на чей последний вздох пришли полюбоваться те, которых он, если рабы не врут, целил. Окружённый солдатами, пошатываясь под брусом, брёл худощавый молодой мужчина. Он подложил рубаху, сложенную в несколько слоёв… На спине вспухли рубцы, струйки пота оставляли серые разводы. «Царя» украшал терновый венец. Волосы облепили лицо.
Солдатам тоже было нелегко в тяжёлых шлемах. Пот заливал глаза. Они бранились и поторапливали преступника, который еле тащился, тяжело дыша. Из-под колючек, впившихся в кожу сочилась кровь… Он споткнулся и чуть не упал. Солдаты загоготали. Остановился в тени дома — перевести дух.
— Богохульник! — крикнул я, — не оскверняй моей стены.
Он повернул осунувшееся лицо — полыхнули глаза, и прохрипел, — Просящему не отказывай… Жди меня в его Царстве, что дороже тебе Божьего…
— Всё ясно — секту посещал и перегрузил свой старенький умишко… — я наклонился, изображая жгучий интерес.
— … рассмеялся. Сотник цепко взглянул на меня и рявкнул — Дорогу! Потом ткнул пальцем в грудь моего соседа и показал на лестая,[13] изнемогающего под тяжестью. Симон никогда не отличался доблестью… Солдаты подбодрили его парой ударов. Симон поволок… Я же… прожил долгую жизнь и вот однажды я заснул, и воссияло Солнце, и…
— Солнце?
Старик поправил пенсне.
— Я стоял посреди равнины. Ни травинки, ни былинки… Небо падало. Словно ворон. Он протянул когтистую лапу… И воссияло Солнце. И Голос сказал, — Быть тебе отныне Свидетелем пришествия Сына моего. Меня окутал светящийся золотом вихрь. Потом я услышал — Спи, и вдруг ощутил тепло постели, колючий ворс одеяла. И пал во тьму.
Сначала я обрадовался — сколько я прожил в кутежах столетий, не помню. Всё приелось. Тогда я стал искать смерти — в сражениях и дуэлях. Я чувствовал боль, страшную боль. Проваливался в небытие и снова просыпался помолодевшим и исцелённым… И тогда я стал наблюдать. Сейчас я ношу в себе итог всей последней жизни. Скоро придёт срок, и я всё забуду.
Старик расплакался.
— Так вы запишите и положите в банк, а ключ и шифр в карман.
— У вас есть перо?
— Не те времена!
Я щёлкнул «Parker» ом.
— Вот смотрите…
— Меня зовут Александр.
— Разрешите представиться — Агасфер Алозиевич Бессмертных. Меня на Центральном каждая собака знает. Ндаа… так вот — смотрите, Александер.
Старик что-то набросал мелким изящным почерком и вернул блокнот мне.
— Это идиш. Но не в этом суть — смотрите. Внимательно смотрите.
Колёса постукивали на стыках.
— Скоро моя остановка, — сказал я и недоумённо уставился на бумагу.
Текста не было!
— Ничего себе! — я достал авторучку и нарисовал человечка.
— Не удивляйтесь, Александер — меня как бы нет. Иначе за прошедшие века я только добавил беспорядка в мире. Человеку надлежит приходить и уходить, и каждому в своё время, а я — Свидетельствующий.
Поезд начал замедлять ход. Пассажиры зашевелились.
— Золитуде. Накоша станцияс — Депо, — сказал металлический голос.
— Извините, мне пора.
Я увидел умоляющие глаза полные слёз и неожиданно для себя сказал, — Я всегда еду с работы в это время, кроме субботы и воскресенья.
— Спасибо, буду иметь в виду. Счастливо дойти.
— Не за что. До свиданья.
Вагон остановился. С шипением раздвинулись заиндевевшие створки. Пассажиры, поёживаясь, стали спускаться на покрытый хрустящим покрывалом перрон.
Я успел перескочить рельсы до свистка. Небо чистое — фонари вырубили, а светло. Тишина. Флюиды благости витали среди ветвей. Шёл по аллее — хорошо, и лайф[14] в кайф.
— Увы. Увы…
Хозяин томно развёл руками.
— Может ли сочувствующий проснувшемуся латышскому народу надеяться?
— Надеждой живы мы… Всё в руках Господа нашего.
Отпили кофе. Помолчали.
— Как с помещением, разрешилось благополучно?
— Оно оказалось весьма кстати.
— Всегда рад помочь. По второму?
— С удовольствием!
— А как же заповеди, падре?
Пастор кротко улыбнулся.
— Господь наш, Иисус Христос не запрещал вина… Главное — умеренность.
— Так то вино!
— Игорь!
— Всякое растение, которое не Отец наш Небесный насадил, искоренится. Матфея,1513. Паровозиком?
— Я индивидуалист. Спасибо.
Хозяин смежил веки. Целитель показал кулак. Бакс пожал плечами и выпустил дымные струйки из ушей — что говорило о великолепном настроении.
— Простите, Виктор — у вас есть какие то необычные решения?
Целитель сделал долгий глоток. Причмокнул.
— Вы, разумеется, понимаете — обязательства перед избирателями, их нужды — вот что определяет облик депутата.
— Конечно, конечно.
Поставил чашечку.
— Господа. То, что я сейчас скажу, может показаться вам шокирующим… — обвёл чуть прищуренными глазами — но вполне укладывается в концепцию настоящего правового государства. К сожалению, не все окажутся готовы разделить мои взгляды.
Широко улыбнулся.
— Господа! Kungi!
Встал, прочистил горло, сунул руку за отворот пиджака и закружил по комнате печатая в такт шагам свой монолог.
Бакс закашлялся.
— Уже появились вопросы?
— Значит, по твоим указам менты меня ещё и охранять станут?
— Как любого гражданина. Игорь, ты же понимаешь — нам нужна культура потребления наркотиков. Будет культура — не будет проблем. Но об этом и другом попозже. Дай закончить.
Виктор снова зашагал по комнате.
Пастырь и пушер успели выпить ещё по одной чашечке. Оратор грузно сел в кресло и плеснул вина в бокал. Красиво отпил.
— Вы были великолепны! — не скрывая восхищения произнёс пастырь.
— Да уж.
Бакс добавил бальзама и снова сказал, глядя на облачко пара — Да уж…
— Если я правильно понял — алкоголь и наркотики прерогатива государства?
— Совершенно верно! Никаких откупов. Только госточки. И… — сделал интригующую паузу — Народный контроль.
— Чево? Наркотный?
— Народный, Игорёша. От слова «народ». Пипл, таутас.
— Ну, хорошо. А работать кто будет, если все обдолбанные будут ходить?
— Как будто сейчас мало. Тебе ли не знать, а? Во первых — не все — кому не нравится, кто к водке привык, у кого денег нет. А во вторых — они же и будут. В трудлагах лес валить, землю рыть. Зато никаких тебе бунтов — чуть что — кайфа лишили и полный привет. Законы ещё никто не отменял, как и Заповеди. Верно?
Целитель подмигнул.
— Вы совершенно правы. Грех не в наркотике — в самом человеке. Есть такая русская поговорка: "Свинья грязи всегда найдёт". Посему не стоит метать перед ними бисер. Господь заповедовал нам — Не убий, говоря о человеках, а не выродках. Да смилуется Всевышний над ними.
— И всё же… Виктор, а как же общественность, школа. Демократия, наконец?
— Ты же слышал глас общественности? Я так скажу — демократия это байка для дураков! Какая на хрен может быть демократия, если овцы выбирают волков, что б те охраняли их интересы? Разные у них интересы, так? А тут действительно Всенародный орган. Не банкир, не бандит будет избран в Н.К., а твой сосед, например.
— Да ну на фиг — он меня сразу к стенке поставит!
— Нет. Он только проследит, что бы ты чеки чистые продавал, что б шприцы не просроченные были, что б только по Закону — с 18 лет и не дай Бог малолетке. Сразу — на первый раз офигимонный штраф, а на второй — лишаешься лицензии, и лет так пять пашешь на заводе.
— А если я по старинке?
— Вот и тебя тоже по старинке: сначала в трудлаг, на встречу со своими невыдержанными клиентами, а выводов не сделаешь — вот тогда и к стенке, по старинке. Кстати, может нюхнём?
— Нюхтовать после ганджи? Крышу не снесёт? А, святой отец?
— Всё в руках Божиих… — смиренно произнёс пастырь.
— Игорь! Дели.
