На фоне древней метафизики индуизма, буддизма и даосизма западная философия сознания выглядит удивительно наивной и невежественной. Возможно, это объясняется тем, что христианская бессмертная душа была объявлена собственностью бога. Теология не смела ступать на эту зыбкую почву и другим не позволяла. К концу 19 – началу 20 века европейская наука достигла зрелости и величайших успехов в области познания окружающего мира, но ее познания в области души сводились к следующему.
Фихте говорит: «Я устанавливает себя самого, и оно есть, в силу одного лишь этого установления благодаря самому себе; и обратно: Я есть, и оно устанавливает свое бытие, в силу одного только бытия». «Сознание, – рассуждает далее Наторп, – есть отношение, которое, как таковое, требует двух терминов и не может довольствоваться одним. Следовательно, если мы говорим, что у нас есть сознание самих себя, мы искусственно удваиваем то, что, тем не менее, само по себе должно быть абсолютно одним. Я (Наторп) делаю вывод: следовательно, объект акта, который мы называем самосознанием, должен быть уже не первоначальным Я, а производным». Какая прозорливость! Конечно, самосознание требует самоудвоения, но этот философ не знает, что с ним делать.
И тогда на помощь к нему приходит Гуссерль: «Должен признаться, что я абсолютно не мог найти это первичное Я, как необходимый центр отношения. Единственное, что я в состоянии заметить, - есть эмпирическое Я и его эмпирическое отношение к тем собственным переживаниям или к внешним объектам, которые становятся для него в данный момент именно предметами особого "обращения", тогда как "вне" и "внутри" остается еще много такого, чему недостает этого отношения к Я».
Именно так! Эти философы, сами того не понимая, констатировали два закона самосознания. То, что человек называет своим Я требует удвоения, но первичное Сознание в принципе неуловимо. Мы всегда имеет дело со своим оно, тогда как истинное Я оказывается периферийной сущностью. Сознание есть, но всякий раз, когда мы обращаемся к нему, мы автоматически получаем самосознание. И вот что говорит по этому поводу С. Прист: «Я есть индивидуальность, осознающая саму себя. "Саму себя" здесь отнюдь не употребляется голословно. Я имею в виду, что «Я» есть индивидуальность, которая осознает свою индивидуальность. Это необходимое, но еще не достаточное условие бытия в качестве «Я», ибо индивидуальность в принципе может осознавать саму себя, но не осознавать, что она и есть то, что она осознает. Тем не менее индивидуальность, не осознающая саму себя, не является «Я» (хотя она и является самой собой)». И далее этот философ заявляет: «А сейчас я хотел бы сделать радикальное предположение: сознание не существует. Различные виды опыта, разумеется, существуют, но как только мы перечислим все виды опыта, которые имеет человек, то слово "сознание" уже не будет схватывать абсолютно ничего. Сознание есть ничто вне опыта». «Всякий, кто глубоко занимается сознанием, входит в сферу парадоксальности, к которой невозможно привыкнуть», - заключает Мамардашвили. Кажется, западный ум вот-вот что-то поймет про себя, но этим феноменологистам и бихевиористам даже в дурном сне не приходила мысль Гаутамы об отрицании души. Экзистенциалисты, вроде Шопенгауэра или Сартра, много и охотно рассуждали о бытии как о переживании личности: мир есть проявление высшей Воли или мир есть ощущение самосознания, но буддистская иллюзорность мира им казалась безумной выдумкой. Больно ведь жить на белом свете! А боль не назовешь иллюзией.
Истинное и единственное Я можно уподобить зеркалу. Тысячи людей проходят перед уличным зеркалом, и оно отражает все эти тысячи лиц. Но у зеркала нет собственного лица, нет собственной сути. Само по себе зеркало пусто. Попробуйте увидеть эту пустоту. Вы всегда обнаружите нечто в этом зеркале, но это не суть зеркала. Экзистенция зеркала заключается именно в том, чтобы отражать в себе все и быть ничем.
Что видит младенец в первые часы, дни и месяцы своего рождения и мышления? Если Церковь, выступая против абортов, фактически исходит из постулата, что даже эмбрион обладает бессмертной душой, то некоторые психологи, понимая язык в примитивном лингвистическом смысле как средство мышления, отказывают не только зародышу, но ребенку в том, что у него наличествует самосознание-душа до тех пор, пока он не освоит язык. Мы отвергаем обе эти крайности. Язык не сводится к умению выстраивать мысли и произносить их. По Пармениду: если нет мышления, нет бытия.
Мы как будто различаем на субъективном уровне мысли и ощущения. По этой же причине в своем словоупотреблении мы говорим об идеях и о чувствах как о разных психических сущностях. Но что есть ощущение? Мы не только мыслим, но и видим, слышим и чувствуем одним и тем же языком. Именно в таком фундаментальном смысле говорил о Языке Витгенштейн. Чтобы видеть, нужен язык. Чтобы иметь язык, нужно мыслить. Чтобы мыслить, нужно иметь память. В такой последовательности первичной оказывается способность психики вообще отражать мир (ощущение), затем хранить в себе эти отражения (память), затем оперировать ими (мыслить). Это и есть Язык.
Эмбрион не может иметь самосознание. Иначе им обладала бы и яйцеклетка (это очень похоже на панпсихическую теорию монад Лейбница). Но он, эмбрион, несет в себе Сознание. Самосознание начинается с первого же акта осознания Сознания (удвоения). Новорожденный младенец видит только свет. И тут же появляется тьма. Поскольку то, чем он был раньше, когда его не было, не было... ни светом, ни тьмой. Был Святой Дух, которого тоже не было. И он родил всех, чтобы они были «по-настоящему», настоящие-для-себя, вещи-в-себе. Теперь для них с их настоящим бытием Святой Дух не настоящий. Вместо него у них «настоящий» нуль. Этот тончайший нуль, этот непроницаемый математический континуум, этот мерцающий дхармами-квантами – то ли энергии, то ли материи – физический вакуум, прозванный «морем Дирака». Это дно языка стало полупризрачной перегородкой между Я и оно. Но по ту сторону этого нуля настоящий – только Святой Дух, а мы все – подделки. Сон Брахмана в летнюю кальпу-ночь.
Младенец рождается без ума, чести и совести. Все это ему предстоит приобрести. А пока у нет ничего, нет языка. Тем не менее, он издает крик. Что же он кричит? Он кричит – Я! И это – единственный случай, когда Я звучит в этом мире по-настоящему. Ибо младенец себя не слышит. Их еще не стало двое. Его самосознание-оно родилось именно в этот миг. И тогда он увидел свет, и познал тьму, и оказался в мире Инь и Ян. Теперь их стало двое. И началось строительство обратных связей. И Ад приветствовал младенца. И плакал младенец, ибо Я, не знавшее ни радости, ни горя, ни боли, ни наслаждения, ни Инь, ни Ян, подсказывало ему, что началась сансара, имя которой «жизнь». И не скоро будет конец этому сну в летнюю кальпу-ночь.
Местоимение «Я» уникально в языках всех народов. В некоторых языках оно пишется исключительно с большой буквы, и это правильно. Потому что Я – это имя собственное. Более того, Я – единственное собственное имя, ибо все остальные имена нарицательные. И если мы пишем «Джек» с большой буквы, то только потому, что в этом джеке есть Я. Ибо джеков, которые не помнят, как построили свой дом, миллиарды, а вот Я – одно на всех. Стоп! Перечтите эту фразу: Я, (читающий эту фразу), один на всех. Забавно? Вы действительно один на всех. Потому что «Я» - имя для Я, для Атмана-Де-Разума-Святого Духа. Возьмите любое художественное произведение и замените в нем все имена на «Я». Получится история, в которой: Я говорит с собою, любит и ненавидит себя, противоречит себе, лжет себе, злит себя, устает от себя и, наконец, убивает себя. Вы только что прочли фразу, которая не показалась вам бессмысленной. Если бы она было бессмысленной, вы бы просто меня не поняли. Почему же вы меня поняли? Потому что вы сами проделываете или, по крайней мере, можете проделать все это с собою. В конце концов, автор того художественного произведения именно так и писал свою историю: от своего Я – в собственном лице оно, разделив его между персонажами. А правильнее будет сказать, что автор писал - от нашего собственного и одного на всех Я. Поэтому история про Я, которое убило Я, вполне мыслима. А теперь это Я в моем лице скажет Я в вашем лице немыслимую вещь: «Я» невозможно произнести.
Только не тычьте пальцем себе в грудь, как бы говоря: этот «Я» – Я. Вы может пробить в себе дыру (не настоящую, «съедобную» дыру), но вам не произнести Я по-настоящему. И не крутите пальцем у виска, как бы говоря: тот «Я», который это написал, совсем лишился разума. Мы все лишились Разума, когда породили этот мир-ад-иллюзию. Мы буквально «обезумели» - оставшись без Разума-Софии-Святого Духа. Кто это – мы? Это множество всех Я? Да, это так. Но тут есть одна неточность. Я могу указать пальцем на любого в этом множестве всех Я и сказать: «он(она)». А затем я могу указать пальцем на себя и сказать: «Я». Но это – еще один «он». Я – не Я! «Я» - это оно! Можно сказать так: закавыченное «Я» есть имя собственное для всех оно. Именно так мы и говорим. «Я сказал» - значит «мое оно сказало», - и при этом «мое оно» слышало, что сказало. Как замечает Райтли: «Хотя тут и нет двойного акта внимания, тем не менее, когда я обнаруживаю, что мои часы остановились, я одновременно обнаруживаю, что я обнаруживаю, что мои часы остановились. Истина обо мне самом вспыхивает передо мной в тот же самый момент, что и истина о моих часах». Об этом мы сейчас и говорим. В том-то и дело, что наше сознание есть всегда самосознание. Чтобы произнести «Я» по-настоящему, нужно не слышать себя, не видеть себя, не помнить себя, не мыслить себя, не чувствовать себя. Чтобы произнести «Я», Я должно быть чистым сознанием, потоком электронов в компьютере, который не знает себя. Но чистое сознание изначально ничего не может осмыслить. Возможно, как уже было сказано, чистое сознание и думает, но - кто это знает, если этого не знает даже само сознание? Кто подтвердит, что компьютер думает, если кроме компьютера больше никого нет? Поток электронов, который течет в проводах, - это всего лишь электрический ток! Если это чистое сознание осмыслит себя, оно перестанет быть сознанием и станет самосознанием. Чтобы осознать себя, Я должно перестать быть собою. Иначе: чтобы осознать себя, вы должны стать своей собственностью, частью себя. Осознание себя требует удвоения сознания, как заметил Наторп. И прав Гуссерль, даже если он не понимает того, что сказал: для эмпирического самосознания первичное сознание есть фикция. То, что можно назвать Дао, нельзя назвать Дао. Чтобы произнести себя, Я должно перестать быть Я!
